Заметки на ходу. Снова мальчик
Приятного чтения:
Выражаю благодарность редактору -
Наталии Евгеньевне Мешалкиной
и ее маме Галине Константиновне
Посвящается маме и отцу
Снова мальчик
Дядя Рэм имел ноги удивительной конфигурации. У чувашских мужчин это встречается. Все степняки, как правило, коренастые, с кривинкой в ногах. Эфиопы - длинноногие, сухие. У молодых народов в очертаниях конечностей все-таки проглядывает некоторая неопределенность. То ли ходоки, то ли наездники.
И удивительное лицо. Рэм Тихонович поседел рано, как впоследствии и его сын Андрей. Волосы были прямые, рассыпчатые. Когда спадали на лоб, он резко откидывал их назад головой, если руки были заняты. Но чаще делал это как бы невзначай, коротким взмахом небольших, изящных рук. Помню слова матери, которые она неоднократно говорила о руках Рэма Тихоновича: руки хирурга должны быть такими же ловкими и одновременно нежными, как у скрипача. Их нужно беречь.
У дяди Рэма были удивительные глаза. Даже когда он улыбался (он никогда не смеялся громко), глаза оставались, нет, не печальными, не задумчивыми, но очень пристальными и умными.
У Михаила Рома в «Девяти днях одного года» Смоктуновский носил особенно запомнившиеся мне очки. Такие же были у дяди Рэма. От Дуркиных осталось ощущение сладкой заграницы.
А вот вся семья Разумовых - и его жена Нина Ивановна, и старший сын Андрей, и дочь Маринка, носили очки. В семье ощущалось, что поговорка «с лица воду не пить» неверна. С лица-то как раз воду и пьют. «Глаза - зеркало души». Очки - увеличительные стекла этого зеркала, но одновременно и защита. Чтобы дядя Рэм позволил себе носить на глазах нечто безвкусное - в это было невозможно поверить. Прилагались серьезные усилия к тому, чтобы этот предмет был изящным и очень солидным.
Андрей, мой хороший товарищ, знавший толк в модных вещах, одним из первых в Новочебоксарске заимел металлические «капельки» - очки, имевшие оправу не круглую, а чуть «оплывавшую» на внешней стороне. Уже много лет спустя, когда Андрюша в очередной раз приехал погостить домой из Америки, он с гордостью демонстрировал мне очки, не обрамленные оправой, а представлявшие собой лихо вырезанный пластик, который заменял стекло, был таким же прозрачным, не гнулся. При падении с ним ничего не происходило.
Очки снимали, протирали особыми фетровыми тряпочками, прятали в коробочки-футляры, вновь надевали. Во время особенно горячих споров (тогда, в конце 60-х, люди еще разговаривали) дядя Рэм машинально мог сдернуть очки с лица, протереть их и быстрым, отточенным движением водрузить обратно. При этом он сразу же, по ходу руки, откидывал рассыпавшиеся волосы назад, не переставая говорить.
Из-за умных глаз лицо Рэма Тихоновича до сих пор остается для меня эталоном того, что принято называть «интеллигентным».
Когда незадолго перед смертью очки прописали и моему отцу, то единства этого оптического инструмента, овала лица и небольших, глубоко посаженных глаз, не случилось. На «степном» (как и у всех Моляковых) лице папы очки никак не смотрелись. При их надевании он неузнаваемо преображался. В этом было что-то жуткое. Вместо родного, вдруг чужое.
Несовместимость очков и «моляковских» лиц хорошо усвоил и я. Когда еще школьниками с моим другом Юрой Седовым (к тонкому лицу которого очки как раз очень шли), болтаясь по Новочебоксарску, мы заходили в универмаг, то в галантерейном отделе любили примерять на меня солнцезащитные очки какого-то чрезвычайно странного отечественного дизайна. То, что после водружения на нос этих уникальных изделий мы видели в зеркале, пугало до гомерического хохота. Никакие кривые зеркала не могли дать подобного эффекта.
Выражаю благодарность редактору -
Наталии Евгеньевне Мешалкиной
и ее маме Галине Константиновне
Посвящается маме и отцу
Снова мальчик
Дядя Рэм имел ноги удивительной конфигурации. У чувашских мужчин это встречается. Все степняки, как правило, коренастые, с кривинкой в ногах. Эфиопы - длинноногие, сухие. У молодых народов в очертаниях конечностей все-таки проглядывает некоторая неопределенность. То ли ходоки, то ли наездники.
И удивительное лицо. Рэм Тихонович поседел рано, как впоследствии и его сын Андрей. Волосы были прямые, рассыпчатые. Когда спадали на лоб, он резко откидывал их назад головой, если руки были заняты. Но чаще делал это как бы невзначай, коротким взмахом небольших, изящных рук. Помню слова матери, которые она неоднократно говорила о руках Рэма Тихоновича: руки хирурга должны быть такими же ловкими и одновременно нежными, как у скрипача. Их нужно беречь.
У дяди Рэма были удивительные глаза. Даже когда он улыбался (он никогда не смеялся громко), глаза оставались, нет, не печальными, не задумчивыми, но очень пристальными и умными.
У Михаила Рома в «Девяти днях одного года» Смоктуновский носил особенно запомнившиеся мне очки. Такие же были у дяди Рэма. От Дуркиных осталось ощущение сладкой заграницы.
А вот вся семья Разумовых - и его жена Нина Ивановна, и старший сын Андрей, и дочь Маринка, носили очки. В семье ощущалось, что поговорка «с лица воду не пить» неверна. С лица-то как раз воду и пьют. «Глаза - зеркало души». Очки - увеличительные стекла этого зеркала, но одновременно и защита. Чтобы дядя Рэм позволил себе носить на глазах нечто безвкусное - в это было невозможно поверить. Прилагались серьезные усилия к тому, чтобы этот предмет был изящным и очень солидным.
Андрей, мой хороший товарищ, знавший толк в модных вещах, одним из первых в Новочебоксарске заимел металлические «капельки» - очки, имевшие оправу не круглую, а чуть «оплывавшую» на внешней стороне. Уже много лет спустя, когда Андрюша в очередной раз приехал погостить домой из Америки, он с гордостью демонстрировал мне очки, не обрамленные оправой, а представлявшие собой лихо вырезанный пластик, который заменял стекло, был таким же прозрачным, не гнулся. При падении с ним ничего не происходило.
Очки снимали, протирали особыми фетровыми тряпочками, прятали в коробочки-футляры, вновь надевали. Во время особенно горячих споров (тогда, в конце 60-х, люди еще разговаривали) дядя Рэм машинально мог сдернуть очки с лица, протереть их и быстрым, отточенным движением водрузить обратно. При этом он сразу же, по ходу руки, откидывал рассыпавшиеся волосы назад, не переставая говорить.
Из-за умных глаз лицо Рэма Тихоновича до сих пор остается для меня эталоном того, что принято называть «интеллигентным».
Когда незадолго перед смертью очки прописали и моему отцу, то единства этого оптического инструмента, овала лица и небольших, глубоко посаженных глаз, не случилось. На «степном» (как и у всех Моляковых) лице папы очки никак не смотрелись. При их надевании он неузнаваемо преображался. В этом было что-то жуткое. Вместо родного, вдруг чужое.
Несовместимость очков и «моляковских» лиц хорошо усвоил и я. Когда еще школьниками с моим другом Юрой Седовым (к тонкому лицу которого очки как раз очень шли), болтаясь по Новочебоксарску, мы заходили в универмаг, то в галантерейном отделе любили примерять на меня солнцезащитные очки какого-то чрезвычайно странного отечественного дизайна. То, что после водружения на нос этих уникальных изделий мы видели в зеркале, пугало до гомерического хохота. Никакие кривые зеркала не могли дать подобного эффекта.