* * *
На закате горят небеса, огневы,
что твои эмпиреи.
Оплывают, как свечи, советские львы,
несмиренно старея.
Голубой окоем студенистой тоски
на расколотом блюде,
но еще в головах шебуршат прусаки,
и тоскуют, как люди.
Пусть с годами все женщины стали вокруг
поголовно лолиты,
выбирается та, что красна на миру
для богемной элиты,
Выбирается та, что дается за так,
невзирая на цену,
и вздымает кирпичные своды кабак
раздвигаются стены
От штрафной докружиться бы до стременной
в дымном гуле Борея,
где отчаянно можно тряхнуть стариной,
ни черта не старея.
И пока за спиной ухмыляются те,
кто отпраздновал двадцать,
стой, гусарский стакан на дрожащем локте,
и не смей расплескаться.
что твои эмпиреи.
Оплывают, как свечи, советские львы,
несмиренно старея.
Голубой окоем студенистой тоски
на расколотом блюде,
но еще в головах шебуршат прусаки,
и тоскуют, как люди.
Пусть с годами все женщины стали вокруг
поголовно лолиты,
выбирается та, что красна на миру
для богемной элиты,
Выбирается та, что дается за так,
невзирая на цену,
и вздымает кирпичные своды кабак
раздвигаются стены
От штрафной докружиться бы до стременной
в дымном гуле Борея,
где отчаянно можно тряхнуть стариной,
ни черта не старея.
И пока за спиной ухмыляются те,
кто отпраздновал двадцать,
стой, гусарский стакан на дрожащем локте,
и не смей расплескаться.