Про "Жанне Дильман" Шанталь Акерман
А вот давно, леди и гамильтоны, мы не говорили тут о книжках и кинах. Не возобновить ли? Мы с Леной недавно посмотрели «Жанне Дильман, Набережная дю Коммерс, 23, Брюссель, 1080» Шанталь Акерман, страшно он нам понравился - и вдруг выяснилось, что это знаменитый фильм, вошедший, по версии Village Voice Critics' Poll, в сотню лучших картин ХХ века. А из наших знакомых никто о нем не знает. Обидно! Попробую рассказать тут об этом фильме и о том, чего мы о нем надумали.
В фильме - почти до самого конца - вообще нет сюжета, если понимать сюжет по Лотману. Есть героиня, Жанне Дильман (ее играет несравненная Дельфин Сейриг) - тихая и очень милая женщина лет тридцати пяти, жительница Брюсселя. Муж Жанне умер шесть лет назад, она живет вдвоем с сыном-школьником в маленькой квартирке. Фильм изображает - очень подробно - три дня из жизни героини.
Ей не нужен мужчина. Перед сном они разговаривают с сыном. Мальчик спрашивает ее, как она познакомилась с его отцом, Жанне спокойно рассказывает: она жила с тетками, те ее отговаривали выходить замуж за этого человека: он был уродлив, к тому же его бизнес прогорел. Но это был просто расчет, говорит она: она хотела иметь свое гнездышко и ребенка. - Если бы я был женщиной, говорит сын, я не мог бы спать с некрасивым человеком. - Ты не женщина, отвечает Жанна, ты не можешь понять.
Мальчика волнует секс, он рассказывает матери, что когда отец был жив, он (мальчик) очень переживал ночами, представляя, как «шпага отца входит в ее ножны», кричал и звал мать. В этом не было необходимости, отвечает Жанне. Надо понимать, что близость даже с мужем была ей неприятна и она уходила от нее.
Проблема в том, что на эту тихую жизнь с сыном нужны деньги, и у героини есть только один способ заработать: она тайно занимается проституцией, каждый день, пока сын в школе, принимая дома очередного мужчину. Фильм Акерман - история человека, который - из любви к ближнему - на протяжении многих лет должен заниматься тем, что доставляет ему муку, чего он стыдится и что ненавидит.
Прикол в том, как это изображено. В картине нет постельных сцен, - кроме одной, в самом конце, о которой скажем позже. Лицо героини на протяжении почти всей ленты спокойно и бесстрастно, на нем практически нет мимики. Ее занятие ни словом не обсуждается; в фильме вообще почти нет разговоров: два коротких диалога с сыном и отдельные, проходные, повторяющиеся реплики, которыми Жанне обменивается с мальчиком, соседкой, продавцом магазина, служащим банка. Первые свои слова (реплику, обращенную к сыну: «Ешь, а не читай») героиня произносит на 16-ой минуте ленты. По большей части она в кадре одна, и бОльшая часть картины проходит в молчании.
О занятии Жанне зритель узнает уже из первых кадров. Сделано это здорово: сразу после титров мы видим героиню, которая что-то готовит у себя на кухне. Раздается звонок в дверь. Жанне неторопливо выключает газ, убирает кастрюльку с плиты, снимает халат, моет руки, выключает свет на кухне и только после этого идет открывать дверь. Входит пожилой мужчина. Героиня берет у него пальто и шарф и ведет в свою комнату, дверь за ними закрывается. Через некоторое время дверь открывается, женщина провожает мужчину к двери и подает ему пальто. Он говорит: Увидимся через неделю, - дает ей деньги и уходит.
Эмоцию героини ничто не выдает. Так могла бы выглядеть и вести себя любая дама, работающая на дому, машинистка, скажем, или частный учитель. Только в тот момент, когда клиент расплачивается, она несколько напряжена: сгибает и выпрямляет пальцы сцепленных рук.
После ухода клиента Жанне возвращается к домашним делам: проветривает комнату, моется в ванной и моет ванну, накрывает на стол, разогревает обед, встречает сына из школы и т.д. Она не останавливается ни на минуту; все ее движения точны и автоматичны. Быстро становится понятно, что все это - именно так и в такой последовательности - она делает изо дня в день.
И вот главный прием фильма: мы видим все действия Жанне практически в реальном времени, причем снимаются они неподвижной камерой. Кинокамера оказывается как бы просто глазом, фиксирующим течение жизни этой женщины без всякой избирательности. Минуты три экранного времени (!) продолжается эпизод, когда Жанне чисти туфли сына, еше три минуты - готовит отбивные, еще несколько минут - стелет постель. Когда героиня моет посуду, камера находится за ее спиной, на протяжении нескольких минут зритель видит только спину Жанне. Героиня выходит из кадра и заходит в него, иногда за рамкой кадра оказываются ее голова и ноги, иногда мы видим только край ее одежды, иногда - только ее отражение в зеркале.
Камера следит за передвижениями Жанне по дому. Представьте, что в каждом помещении квартиры находится по камере, каждая из них зафиксирована в определенной точке. Переход в другую комнату - смена эпизода. Характерная деталь: уходя из помещения, героиня обязательно гасит свет, а входя, соответственно, включает. В начале каждого нового эпизода секунды три видим эту комнату во тьме, потом входит героиня, зажигает свет, что-то делает; затем Жанне выходит из комнаты, свет выключается - и мы снова несколько секунд видим комнату во тьме, - пока не начнется следующий эпизод.
В начале XIX века писатели-романтики открыли: чтобы читатель увидел картину, вовсе не обязательно описывать ее целиком, достаточно дать одну-две выразительные детали, остальное читатель домыслит сам. Это открытие было усвоено кино, именно на этом приеме держится традиционное киноповествование. Трудно представить, что показывая день героя, режиссер покажет абсолютно все действия персонажа в этот день от первого до последнего. Если режиссеру нужно показать, что его герой заходил в магазин, вряд ли фильм будет показывать весь проход героя по улице от того момента, когда он на нее свернул, до момента захода в магазин. Но именно это делает Акерман. Она снимает фильм как будто первый на земле, совершенно отказываясь от привычного киноязыка.
И вот именно этот способ позволяет на самом деле увидеть героиню. Мы всматриваемся в жизнь, в которой ничего не происходит. Прием клиента оказывается таким же обыденным, рутинным эпизодом ее дня, как покупка картофеля или мытье ванны. И вместе с тем, узнавая героиню, мы все яснее понимает мучительность и невозможность для нее такого способа заработка. Вот это «противочувствие», столкновение обыденности и невозможности, создает сильнейший внутренний драматизм картины - при полном отсутствии внешнего драматизма.
И в первый, и во второй день, и в начале третьего героиня совершает одни и те же действия: собирает сына в школу, моет посуду, идет в банк и по магазинам, заходит в кафе выпить чашку кофе. Потом принимает клиента, убирает постель, моется в ванной, проветривает комнаты, готовит обед. Потом встречает сына, и они обедают, потом сын делает уроки, а она вяжет ему свитер. Они сидят в одной комнате, за спиной Жанне - буфет для посуды; за стеклянными дверцами выставлены фарфоровые фигурки, вроде наших когдатошних слоников, и тряпичные куклы. Потом - по сигналу часов - они с сыном молча одеваются и куда-то уходят (в кино?). Камера провожает их до подъезда и смотрит им вслед. Мы видим удаляющиеся спины персонажей, а потом их молчаливое возвращение. Вечером вдвоем стелят постель, Жанне целует сына на ночь.
Вот, кстати, замечательная деталь: ожидая клиента, героиня не расстилает постель, а кладет чистую тряпку поверх покрывала. Когда мужчина уходит, первым делом выбрасывает тряпку в корзину с грязным бельем.
Характерно название картины: «Жанне Дильман, Набережная дю Коммерс, 23, Брюссель, 1080». Каждый обыденно несчастен, героиню отличает только адрес. По этому адресу можно послать письмо. В первой части фильма есть эпизод, когда Жанне - ровным голосом, тихо читает сыну письмо тети Фернанды из Канады; тетка пишет: ты должна снова выйти замуж… Ты такая красивая, ты не должна быть одна…
Одни и те же действия, и сняты они ровно так же. Мы настолько привыкаем к этому, что сбивки, возникающие во второй половине второго дня, тревожат - и скоро начинают восприниматься как предвестие неизбежной катастрофы.
Посреди этого дня случаются мелкие неприятности. Встречая клиента, героиня забывает выключить огонь под кастрюлей на кухне и картошка сгорает; забывает закрыть крышку супницы, в которую кладет деньги, выключить свет в ванной - и т.д. Это выбивает Жанне из колеи, она нервничает. Причина (или повод) сбоя так прочно налаженной жизни непонятна, никак не отмечена. Можно предположить, что она как-то связана со странным, совершенно абсурдным разговором с соседкой. Точнее, монологом соседки, ее рассказом о визите в мясную лавку: она долго не могла выбрать, какое именно мясо покупать. (Снята эта сцена здорово: саму соседку мы не видим; на экране - Жанне, разговаривающая с соседкой через приоткрытую дверь). И вместе с тем понятно, что в этом сбое прорывается внутренне напряжение героини. В первый вечер, примеривая сыну связанный свитер, она тихо и как-то походя произносит совершенно не мотивированную и непонятно к чему относящуюся фразу: Мое терпение заканчивается.
В третий день неприятности нарастают. Она забывает выключить свет в комнате, застегнуть пуговицу на халате. Привычные вещи валятся из ее рук. Она, как обычно, варит себе кофе, но почему-то он вызывает у нее отвращение, она отпивает глоток, морщится - и выливает содержимое чашки в раковину. Несколько раз посреди дня она вдруг садится в кресло и застывает, долго неподвижно сидит, уставившись в одну точку. Она выходит на улицу. Банк, в который она ходит каждый день, сегодня почему-то закрыт. Ей нужна пуговица для пальто сына, но подходящей нет ни в одном магазине. Столик в кафе, за которым она привыкла пить кофе, занят. Она возвращается домой и снова неподвижно сидит в кресле.
Звонок в дверь, приходит клиент. Неожиданно мы видим происходящее в ее спальне: она лежит под клиентом (мы видим только ее лицо и его шевелящуюся спину). Ее лицо абсолютно отрешенно; потом видно, что ей неприятно, больно, она закусывает подушку, чтоб не кричать, пытается оттолкнуть мужчину руками (но сдерживается: это же её работа). Причём это её отвращение парадоксально сделано похожим на оргазм, на анти-оргазм. Чувство отвращения видно и на её лице, и в движениях.
Следующий кадр: она причесывается, сидя перед зеркалом; в зеркале виден клиент, лежащий на кровати. Ее лицо, как обычно, ничего не выражает. Она замечает ножницы, лежащие перед ней. Дальнейшее мы видим в зеркале: она подходит к клиенту и вонзает ножницы ему в шею; он хрипит; мертв.
Далее последние кадры фильма: Жанне неподвижно сидит - уже в другой комнате - в кресле за столом. На ее руках кровь, лицо абсолютно спокойно. Кажется, она засыпает. Эта сцена продолжается 5 минут. Потом конец, титры.
Такой вот оборот, когда Соня Мармеладова рубит топором старуху.
По сути, фильм Акерман сделан по той же структурной модели, что и недавно обсуждавшаяся здесь сэлинджеровская Рыбка-бананка. Оба текста изображают короткий фрагмент из жизни человека, находящегося в состоянии глубокой фрустрации. Эта фрустрация не обсуждается и не комментируется в тексте, просто текст сделан так, что зритель видит ее, ощущает, догадывается о ней. В конце текста герой совершает какое-то гибельное действие, одновременно неожиданное и неизбежное.
В фильме есть эпизод, когда Жанне помогает сыну делать домашнее задание. Он учит наизусть стихотворение Бодлера «Враг», смешно бубнит его. Я посмотрел, в буквальном переводе на русский последняя строфа бодлеровского сонета звучит так:
О боль, о боль! Время пожирает жизнь,
И мрачный Враг, который точит наше сердце,
От крови, которую мы теряем, разрастается и набирается сил.
(отсюда)