Грани о мальчике
Человеческий детеныш
Илья Мильштейн, 22.11.2017
Илья Мильштейн. Courtesy photo
Школьник из Нового Уренгоя, выступая в Бундестаге, сказал, что немецкий солдат, который умер в советском плену, тоже был человек и его жалко, - и юношу конечно затравили на Родине. При помощи доносов, обращенных к администрации Путина, Генпрокуратуре и ФСБ. Стараниями центральной прессы и самых неравнодушных представителей депутатского корпуса - в центре и на местах. Усилиями блогеров и микроблогеров. Дошло и до прямых угроз, так что родители гимназиста стали опасаться за его жизнь и безопасность.
Иначе и быть не могло, поскольку он заговорил о "невинно погибших" врагах, а враги все должны подыхать. Без разбора и прощения, хоть бы даже и в плену. Жалеть любого из них, неважно, шли они на фронт осознанно, желая убивать и умирать за фюрера, или их гнали на убой, как это принято в фашистской стране, - значит предавать дедов, которые воевали.
Сперва это была простая история - из тех, что про войну и про либералов, которые покушаются на святыни. Задавая гнусные вопросы про Ленинград и цену человеческой жизни или приравнивая нашу олимпийскую чемпионку к немецко-фашистскому олимпийскому чемпиону. Оттого ясно было, чем дело кончится. Малолетнего гуманиста повоспитывают вербальным дубьем, поунижают и потопчут, и пригвоздят к позорному столбу. А потом про него забудут, как забывают у нас все и всех, начиная с дедов. Ибо нынешние патриоты - народ легко возбудимый, но и отходчивый. Потому что по сути им плевать и на войну, и на либералов, и на страну, и на врагов, но чувство ненависти к жизни как таковой необходимо время от времени подпитывать, вот они и беснуются.
Однако эта простая с виду история внезапно оказалась сложной.
Сначала в защиту Николая Десятниченко выступил мэр Нового Уренгоя Иван Костогриз, причем очень резко. Доносы и прочие отклики неравнодушных граждан он назвал "провокацией... против всего российского народа и нашего отношения к событиям истории Великой Отечественной войны". Мэра поддержала пресс-служба ямальского губернатора. И если эти спонтанные речи можно было объяснить желанием заступиться за земляка (впрочем, много ли мы знаем глав регионов и городов, способных противостоять погромной толпе, а не возглавить ее?), то дальше события стали развиваться совсем уж неожиданно. Школьника защитили большие дяди и тети в Москве.
Они принялись гасить скандал, призывая бесноватых к порядку. Жестче всех полемизировала с ними Анна Кузнецова, детский омбудсмен, которая потребовала "немедленно прекратить гонения на мальчика и его родных", а правоохранителей попросила "присмотреться" к тем, кто увлечен травлей. Гораздо мягче, но тоже критически отозвался о гонителях бывший министр образования, ныне советник президента Фурсенко, который призвал их к терпимости и что-то еще сказал про "карающий меч", который следует вынимать из ножен лишь "на последней стадии". Черту подвел пресс-секретарь Путина. Обычно отметающий все вопросы как не относящиеся к компетенции Кремля, Дмитрий Песков сообщил на сей раз, что руководство не одобряет "экзальтированных" нападок на гимназиста.
О том, почему не одобряет, гадать можно долго. Ликующая, равно и свирепеющая гопота опять не нужна? После "Матильды" начальство решило как-то дозировать "атмосферу ненависти"? Владимир Владимирович велел чиновникам поаккуратней вести себя со школотой, чтобы она вся не пошла за Навальным? На международной арене хочется выглядеть поприличнее? С чего вдруг? Тем не менее факт остается фактом: привычный вроде сюжет разворачивается куда-то не в ту сторону, и на фоне неравнодушных озлобленных граждан равнодушные граждане начальники кажутся чуть ли не гуманистами. Типа либералов.
Быть может, разгадка в том, что непростое отношение к пленным немцам сложилось у самого Путина. О чем напомнили коллеги, воспроизведя довольно давний его текст, в котором президент России пишет про свою маму, поражаясь, почему у нее "не было ненависти к врагу". Как и у многих других советских людей, переживших войну. И про погибших немцев она говорила примерно то же самое, что и воевавшие отцы и деды - и что сказал старшеклассник из Нового Уренгоя. Эти их беседы с мамой до сих пор сидят занозой в душе национального лидера, и он не знает ответа на вопрос: права она была или нет. Вот и с Николаем Десятниченко возникает та же проблема, которую нелегко разрешить. Но на всякий случай уровень скотства в обществе надо бы хоть немного снизить, и пресс-секретарь Путина, переговорив с шефом, с внезапной внятностью отвечает на поставленный вопрос.
Однако же и останавливать уже запущенную доносчиками и газетчиками машину тоже было бы неправильно, потому механизм продолжает крутиться. Дабы мальчик не загордился и не подумал, что замученных в плену дозволено безоговорочно жалеть. В частности, доносы и запросы отрабатывает ФСБ, которую интересует, как всегда, самое главное: а нет ли у Николая родственников на Украине? Биографией бесстрашного мэра с фамилией явно нерусской чекисты тоже интересуются. Так простая сперва история, заметно усложнившаяся потом, становится совсем уж запутанной. Зато все при деле: одни поносят школяра, другие защищают, а третьи под него копают. Никто, как говорится, не забыт, и в новейшей этой школьной истории отражается наше удивительное время.
Илья Мильштейн, 22.11.2017
Илья Мильштейн. Courtesy photo
Школьник из Нового Уренгоя, выступая в Бундестаге, сказал, что немецкий солдат, который умер в советском плену, тоже был человек и его жалко, - и юношу конечно затравили на Родине. При помощи доносов, обращенных к администрации Путина, Генпрокуратуре и ФСБ. Стараниями центральной прессы и самых неравнодушных представителей депутатского корпуса - в центре и на местах. Усилиями блогеров и микроблогеров. Дошло и до прямых угроз, так что родители гимназиста стали опасаться за его жизнь и безопасность.
Иначе и быть не могло, поскольку он заговорил о "невинно погибших" врагах, а враги все должны подыхать. Без разбора и прощения, хоть бы даже и в плену. Жалеть любого из них, неважно, шли они на фронт осознанно, желая убивать и умирать за фюрера, или их гнали на убой, как это принято в фашистской стране, - значит предавать дедов, которые воевали.
Сперва это была простая история - из тех, что про войну и про либералов, которые покушаются на святыни. Задавая гнусные вопросы про Ленинград и цену человеческой жизни или приравнивая нашу олимпийскую чемпионку к немецко-фашистскому олимпийскому чемпиону. Оттого ясно было, чем дело кончится. Малолетнего гуманиста повоспитывают вербальным дубьем, поунижают и потопчут, и пригвоздят к позорному столбу. А потом про него забудут, как забывают у нас все и всех, начиная с дедов. Ибо нынешние патриоты - народ легко возбудимый, но и отходчивый. Потому что по сути им плевать и на войну, и на либералов, и на страну, и на врагов, но чувство ненависти к жизни как таковой необходимо время от времени подпитывать, вот они и беснуются.
Однако эта простая с виду история внезапно оказалась сложной.
Сначала в защиту Николая Десятниченко выступил мэр Нового Уренгоя Иван Костогриз, причем очень резко. Доносы и прочие отклики неравнодушных граждан он назвал "провокацией... против всего российского народа и нашего отношения к событиям истории Великой Отечественной войны". Мэра поддержала пресс-служба ямальского губернатора. И если эти спонтанные речи можно было объяснить желанием заступиться за земляка (впрочем, много ли мы знаем глав регионов и городов, способных противостоять погромной толпе, а не возглавить ее?), то дальше события стали развиваться совсем уж неожиданно. Школьника защитили большие дяди и тети в Москве.
Они принялись гасить скандал, призывая бесноватых к порядку. Жестче всех полемизировала с ними Анна Кузнецова, детский омбудсмен, которая потребовала "немедленно прекратить гонения на мальчика и его родных", а правоохранителей попросила "присмотреться" к тем, кто увлечен травлей. Гораздо мягче, но тоже критически отозвался о гонителях бывший министр образования, ныне советник президента Фурсенко, который призвал их к терпимости и что-то еще сказал про "карающий меч", который следует вынимать из ножен лишь "на последней стадии". Черту подвел пресс-секретарь Путина. Обычно отметающий все вопросы как не относящиеся к компетенции Кремля, Дмитрий Песков сообщил на сей раз, что руководство не одобряет "экзальтированных" нападок на гимназиста.
О том, почему не одобряет, гадать можно долго. Ликующая, равно и свирепеющая гопота опять не нужна? После "Матильды" начальство решило как-то дозировать "атмосферу ненависти"? Владимир Владимирович велел чиновникам поаккуратней вести себя со школотой, чтобы она вся не пошла за Навальным? На международной арене хочется выглядеть поприличнее? С чего вдруг? Тем не менее факт остается фактом: привычный вроде сюжет разворачивается куда-то не в ту сторону, и на фоне неравнодушных озлобленных граждан равнодушные граждане начальники кажутся чуть ли не гуманистами. Типа либералов.
Быть может, разгадка в том, что непростое отношение к пленным немцам сложилось у самого Путина. О чем напомнили коллеги, воспроизведя довольно давний его текст, в котором президент России пишет про свою маму, поражаясь, почему у нее "не было ненависти к врагу". Как и у многих других советских людей, переживших войну. И про погибших немцев она говорила примерно то же самое, что и воевавшие отцы и деды - и что сказал старшеклассник из Нового Уренгоя. Эти их беседы с мамой до сих пор сидят занозой в душе национального лидера, и он не знает ответа на вопрос: права она была или нет. Вот и с Николаем Десятниченко возникает та же проблема, которую нелегко разрешить. Но на всякий случай уровень скотства в обществе надо бы хоть немного снизить, и пресс-секретарь Путина, переговорив с шефом, с внезапной внятностью отвечает на поставленный вопрос.
Однако же и останавливать уже запущенную доносчиками и газетчиками машину тоже было бы неправильно, потому механизм продолжает крутиться. Дабы мальчик не загордился и не подумал, что замученных в плену дозволено безоговорочно жалеть. В частности, доносы и запросы отрабатывает ФСБ, которую интересует, как всегда, самое главное: а нет ли у Николая родственников на Украине? Биографией бесстрашного мэра с фамилией явно нерусской чекисты тоже интересуются. Так простая сперва история, заметно усложнившаяся потом, становится совсем уж запутанной. Зато все при деле: одни поносят школяра, другие защищают, а третьи под него копают. Никто, как говорится, не забыт, и в новейшей этой школьной истории отражается наше удивительное время.