О принципах, о подвигах, о славе...
О принципах, о подвигах, о славе...
К юбилею Мишки Копылова(kraepelin), кошколюба и человека,
обремененного ежедневным многочасовым контактом с психами
О доблестях, о подвигах, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твое лицо в простой оправе
Передо мной сияло на столе.
Недавно в разговоре с приятелем, я упомянул об одном общем знакомом. Лицо моего собеседника слегка исказилось, и он объяснил: «Я не поддерживаю с ним отношений».
-А что случилось? Я с ним близко дружу более четверти века, знаю достоинства и недостатки, но не понимаю, что могло заставить тебя пойти на такой решительный шаг?
-Ну, это вопрос принципов.
-Ах, принципов, - присвистнул я,- ну тогда, конечно, тогда - дело другое...
И призадумался.
Мне снилась осень в полусвете стекол,
Друзья и ты в их шутовской гурьбе,
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце на руку к тебе.
Класс, то ли, восьмой, то ли девятый. Годы, как их потом определили, «брежневского застоя». Наш сосед по двору Алексей Иванович. Заводской бригадир из тех, про кого женщины говорили «положительный мужчина», имея ввиду манеру говорить, одеваться и вести себя. На самом деле, типичный демагог сорока с небольшим лет, чей рот был полон газетных штампов того времени. Пил умеренно, но... Природа брала свое, и раз в пару месяцев с ним случалась авария - он напивался в соску. Тогда Алексей Иванович начинал вести проникновенные разговоры. Обняв собеседника за плечи, он доходчиво объяснял: «Вот я, положим, родом из Архирейки, да, а достиг всего. Гляди, в армии был старшиной, потом на заводе в профком меня выбрали, потом бригаду доверили, сейчас в райком партии от завода выдвинули, ты понял? Партии! Это значит, с секретарем райкома за руку здороваться буду. А почему? Потому что принципы имею! Вот, скажут мне: «Умри за Брежнева!», и я сразу же сдохну здесь на месте. Из принципа, понял? Я за него жизнь свою положу, понял!».
Все кончалось обычно мирно, никто Алексея Ивановича к священной жертве не требовал, в какой-то момент выходила его жена, молча брала за руку и уводила домой. Наутро он болел и лечился пивом, а потом жизнь возвращалась в нормальное русло.
Последний раз мы с ним объяснялись, когда я, живя в Москве, приехал в отпуск. Зайдя к родителям, я увидел своего бывшего соседа. Он находился в мятежном настроении и бродил по двору в поисках адекватного слушателя. Я поневоле оказался в ситуации доброго самаритянина. Ухватив меня слабеющей рукой за лацкан, Алексей Иванович на едином дыхании (ох, и тяжело же оно у него было в тот момент!) изложил всю свою концепцию исключительной твердости принципов, благодаря которым его жизненный путь отличался столь поразительными успехами. Правда теперь он был готов пойти на крайние меры не за Брежнева, а за Горбачева... и за меня. Потому что «я тебя уважаю, скажи мне на этом месте: «Умри!» - я сейчас себе пулю в лоб пущу! Или повешусь. Такой мой принцип - лучший друг дороже жизни! Нет, ты мне скажи!».
Мы находились в разной степени затуманенности сознания, и оттого мне было чуточку неловко. Видимо, только поэтому я не отозвался на щедрое предложение Алексея Ивановича, сохранив ему тем самым жизнь при непоколебимости принципов.
Но час настал, и ты ушла из дому.
Я бросил в ночь заветное кольцо.
Ты отдала свою судьбу другому,
И я забыл прекрасное лицо.
Мой близкий родственник, из тех, кого сейчас называют «шестидесятник», во многом был для меня примером. С ним я радовался успехам науки, ликовал по поводу полетов в космос. От него я впервые узнал о стихах А.Вознесенского и С.Кирсанова, у него услышал первые концертные записи В.Высоцкого и Б.Окуджавы, он мне, семилетнему, по секрету рассказывал, что при Сталине расстреливали «лучших людей страны» - таких, как, к примеру, С.М.Киров, чье имя носила соседняя улица. У него в юности я брал читать «Литературные памятники» и тома «Всемирной литературы».
Шли годы, я подрос, тоже кое-чего узнал, кое-чему научился. Моя специальность способствовала многочисленным контактам с людьми, а быстрый профессиональный и карьерный рост - разнообразию этих контактов. Я познакомился с крупными руководителями, увидел их вблизи, услышал их рассуждения, понял, что все не так просто и однозначно, как казалось мне, когда я находился в кругу моего постоянного общения - среди «либерально настроенной молодежи». Постепенно научился больше придавать внимания делам, чем словам. Мое критическое отношение к красивому пустословию и грезам не укрылось от родственника. Его, выросшего на романтике послесталинской оттепели, на том «глотке свободы», который показался его друзьям волшебным эликсиром, завораживали строки про комиссаров в пыльных шлемах и декламации «Уберите Ленина с денег, он - для сердца и для знамён!». Я же, будучи на много лет его моложе, был настроен ко всему этому куда, как более чем критично. Впоследствии Тимур Кибиров, с которым мы относимся к одному поколению, выразил это настроение простыми, но жесткими строками в одной из моих любимых поэм:
«Очень Сталина ты ненавидишь, Очень Ленина любишь, дурак».
Как-то рассердившись на мое ироничное замечание в отношении начавшихся реформ в стране, родственник разразился филиппикой по поводу моего «цинизма и беспринципности». Он предполагал нечто личное в моем отношении к его идеалам, а я не мог объяснить, что мне абсолютно все - равно каких политических идеалов придерживается тот или иной человек, поскольку сам таковых не имею. Отношения между нами стали, увы, охлаждаться.
Но время шло и старилось, и глохло,
И паволокой рамы серебря,
Заря из сада обдавала стекла
Кровавыми слезами сентября.
Уехав в Москву, я приобрел новых друзей. Как-то, во второй половине восьмидесятых - году, эдак в 1986-1987, точно не помню, меня привели на собрание общества «Память». Человек, приведший меня, занимался искусствоведением и ничего дурного не предполагал, тем более, что заседание проходило в университете. Не ожидал он услышать и откровенно антисемитские выступления с трибуны. Впрочем, даже не сами речи меня удивили, а публика в зале: солидные люди в очках и с бородками, которые вполне могли бы представлять ученый совет какого-нибудь академического учреждения. Между ними там и здесь передвигались хорошо одетые, гладко выбритые красавцы с улыбающимися глазами, чья принадлежность к ненаучным ведомствам у меня не вызывала сомнения.
Увиденным я поделился с близкими, заметив при этом, что, по-видимому, грядет большая разруха. И, поскольку я уже мысленно начал собираться к отъезду в Израиль, то предложил составить нам компанию. К тому времени мой родственник уже был полностью под влиянием «новой прессы» и я получил в лоб все то, что ожидал: «отсутствие принципов», «показной цинизм», «надо не бежать от проблем, а улучшать жизнь в своей стране», «наконец-то появились условия для истинных демократических начинаний» и т.д. И тут я процитировал уже тогда мною любимое изречение Дантона, хорошо понимавшего в предмете обсуждаемого вопроса: «Революции начинают романтики, продолжают прагматики, а плодами пользуются подлецы».
Он обиделся.
Летели дни, крутясь проклятым роем...
Вино и страсть терзали жизнь мою...
И вспомнил я тебя пред аналоем,
И звал тебя, как молодость свою...
Я уехал в Израиль, мой родственник остался. Он активно выступал на всяких собраниях, призывал бороться за права человека, баллотировался в какой-то совет депутатов (правда, не прошел - видимо потихоньку на смену романтикам наступили времена прагматиков?), ему жал руку «сам Гайдар», в местной газете опубликовали о нем заметку. Мы перезванивались. Мне тогда было не до политики, тем более, не до политики в России. Новая страна, новые люди, нужно было лихорадочно осваивать язык (что при моих лингвистических «способностях» совсем непросто), доказывать себя в незнакомом профессиональном кругу, сводить концы с концами. Я чувствовал ответственность за всю семью, которая включала в себя несколько поколений и ответвлений - они поехали за мной, и я не мог их подвести.
В одной из очередных телефонных бесед с родственником я спросил его: «А почему правами человека, тем более, человека абстрактного, занимаются какие-то общественники? Разве это не дело профессиональных юристов?».
-Для меня это - ПРИНЦИПИАЛЬНЫЙ ВОПРОС!
На меня дохнуло холодом от металла в голосе.
Но время шло и старилось. И рыхлый,
Как лед, трещал и таял кресел шелк.
Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,
И сон, как отзвук колокола, смолк.
Прошло много лет. Очень много. Недавно мы снова разговорились «о политике».
-Ну, как вы там, в России? Что-то видел в Интернете про волнения, разгоны демонстраций... Тебя, упаси Господи, это не коснулось?
-Нет, я далек от этого, у меня тут профессиональные заботы, статьи, съезды, командировки...
-Чего, и на демонстрации не выходишь?
- Да, ты знаешь, как-то нет желания. И не доверяю я этим людям. Бисмарк когда-то говорил «Революцию подготавливают гении, осуществляют фанатики, а плодами ее пользуются проходимцы».
Я звал тебя, но ты не оглянулась,
Я слезы лил, но ты не снизошла.
Ты в синий плащ печально завернулась,
В сырую ночь ты из дому ушла.
В 2000 году в Израиле я встретился со своим старым другом К., чей московский дом славился своим хлебосольством. Он репатриировался намного позже нас и был постарше меня на несколько лет - то есть начал новую жизнь уже в том возрасте, когда набрать разгон практически невозможно. Тем более, имея за плечами гуманитарную специальность. Тем более, будучи (по крайнее мере, по московским меркам) многодетным отцом семейства. Нет, они не перебивались с хлеба на воду, поскольку жена К. обладала удивительным для столичной интеллигентки качеством - умением делать «из ничего», что в полной мере проявилось в тяжелых материальных условиях. Одежда, включая стильные платья дочкам, шилась ее руками из тканей, купленных «по случаю», в доме всегда все работало как надо, стол накрывался моментально и засидевшимся за полночь гостям предоставлялся ночлег. Тем не менее, я отчетливо понимал, что семья К. относится к малоимущим, и особых финансовых перспектив не имеет. Однако К. идеально «держал фасон», представляясь, видимо, самому себе неким успешным бизнесменом, стремительно разворачивающимся «за границей». Таким он представал и в глазах людей, мало интересующихся истинным положением дел, но об этом позже...
Не знаю, где приют твоей гордыне
Ты, милая, ты, нежная, нашла...
Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий,
В котором ты в сырую ночь ушла...
Примерно через полгода после приезда К. обратился ко мне не столько как к другу, сколько как к специалисту. Он пожаловался на... Впрочем, это не важно. Обследование выявило опасное заболевание в довольно запущенной стадии. Ему предстояло тяжелейшее лечение.
На второй день после большой и сложной операции, весь в дренажных трубках, как инопланетянин, К. попытался со мной обниматься: «Все хорошо, все хорошо!». Затем было лечение. Последствия сказываются до сих пор, и будут сказываться всю жизнь. Он - инвалид. Однако К. на эту тему беседует лишь со мной и то только ввиду обстоятельств, а так у него «Все хорошо, все хорошо!».
А через год после всего этого наша общая знакомая обратилась с призывом пожертвовать деньги на лечение одному известному в узких кругах человеку, еврею по национальности. Я не понял (и до сих пор не понимаю), зачем нужно оплачивать бесплатное лечение - известный человек к тому времени жил не в России, а в стране с весьма продвинутым уровнем здравоохранения. Но промолчал. А К. буркнул: «Пусть репатриируется в Израиль, тут его и полечат». Спустя несколько дней я узнал, что эта самая знакомая призывает весь круг наших общих друзей объявить К. бойкот «за жлобство», чтобы стыдно было (???). Поразившись такой буйности нравов, я позвонил ей и услышал про принципы, про принципы, про принципы...
Я был изумлен, впоследствии изумление еще более усилилось в результате повтора подобных ситуаций, в конце концов, понял, что контактировать с ней просто опасно - принципы заменили здравый смысл и элементарные компоненты общения.
Уж не мечтать о нежности, о славе,
Все миновалось, молодость прошла!
Твое лицо в его простой оправе
Своей рукой убрал я со стола.
Что же в итоге? Я очень не люблю разговоров о принципах. За ними мне видится или циничное манипулирование, или, хуже того, тупой фанатизм. Так, сербский юноша Гаврило Принцип выстрелил в шею эрцгерцога Франца Фердинанда и в живот Софии - жены эрцгерцога. Он так поступил «из принципа», ему хотелось независимости Боснии и Герцеговины.
В результате началась Мировая Война, унесшая десять миллионов жизней только на боевых полях и приведшая к многолетним неисчислимым страданиям огромного количества людей на всем земном шаре.
Такие вот «Семь пулек, как в Сараеве!», как сказал один из арестантов пражскому торговцу собаками Йозефу Швейку, комиссованному из австро-венгерской армии «по слабоумию» ...
***
Кому-то нравится Блок, кому-то Пастернак. А кто-то вообще не видит никакой разницы между ними. У каждого правда своя, хотя в это никак не верится. Но «принципы», из-за которых ломались копья, вдруг в какой-то момент рассыпаются в труху, как старые пересохшие листья. А близких не вернешь.
«Друзья уходят - кем их заменить?»
Я пробудился. Был, как осень, темен
Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,
Как за возом бегущий дождь соломин,
Гряду бегущих по небу берез