ПАМЯТИ ОЛЕГА КАРАВАЙЧУКА
НАДЕЖДА ТАРШИС:
Олег Каравайчук расплавил грань сцены и музыки; вообще - расплавил границы сцены.
Как не плакать по этому человеку.
Поразил в свое время плач его музыки по героям «Ромео и Джульетты» на Малой Бронной у Эфроса. То ли люди, то ли птицы с узорными тяжелыми крыльями, пригнетающими к земле. И музыка Олега Каравайчука с ее эффектом щемящего, физического присутствия - в правах главного персонажа. Расплавлялись границы эпизодов, когда музыка, этот длящийся резонанс трагедии, этот монолог универсума, продолжала звучать в новой сцене, когда прежняя, казалось, уже была завершена. И сюда, в это звучание, вплетался голос самого Олега Каравайчука. Лирической доминантой спектакль всецело был обязан своему композитору.
Он был предтечей. Театральные композиторы нового призыва, столь ярко определяющие новую волну отношений драматической сцены и музыки, думаю, хорошо это осознают. У нас на Моховой на днях будет защищаться дипломная работа об этом явлении, и первая глава посвящена именно Олегу Каравайчуку. Юлия Семенкова пишет о личностном участии композитора в звуковом образе спектакля как об индивидуальном свойстве этой музыки - и о продолжении этого опыта у его молодых коллег.
Да, он был предтечей, но он и велик сам по себе. Давнее «Село Степанчиково» Вадима Голикова в Театре Комедии - сплав сатиры, ерничества и реального страдания; этот достоевский сплав был явлен в звуке.
Олег Каравайчук прожил большую жизнь, в театре он начал с сотрудничества с Николаем Акимовым и всегда чрезвычайно ценил этот опыт. А последние его театральные работы уже на памяти совсем молодого поколения - в Петербурге и в Дюссельдорфе с Андреем Могучим. В «Изотове» он персонаж, внесценический и чрезвычайно важный: комаровский отшельник, композитор. Он же - автор музыки и исполнитель. Эволюция фортепианной гаммы от сыгранной спотыкающимися робкими ученическими перстами до мощного, настоятельного, не знающего преград потока - что-то вроде, буквально, яснополянских текстов Льва Толстого.
Свой артистический марафон композитор прошел с огромным достоинством. Современный театр еще долго будет помнить петербургского музыканта и сохранять огромную благодарность ему.
Интонации Олега Каравайчука, конечно, никто не заменит.
Когда-то, вероятно, четыре десятилетия назад, я была на его концерте в Большом зале Филармонии. На сцену вышел человек в клетчатой ковбойке с короткими рукавами…
Передаю слово Юлии Семенковой, которая была на одном из последних концертов Олега Каравайчука этой зимой:
«Концерт под названием „Метаморфоза“ состоялся в декабре 2015 года в Каменноостровском театре. Зрители услышали новое произведение композитора. По словам Каравайчука, пришедшая к нему музыка потрясла его, оказалась непохожей ни на что и стала чем-то единственно стоящим из всего того, что он создал за свою жизнь. Снова и снова музыка обрушивалась на погруженный в темноту зал потоком звуков, напоминающим грохот падающих камней. Казалось, в этой музыке мир разваливается на части, рассыпается, не оставляя ничего, кроме пустоты. Не верилось, что эти неистовые, бушующие пассажи исходили всего лишь от инструмента, за которым сгорбилась маленькая, хрупкая фигурка человека, - словно музыка существует сама по себе, рождаясь из воздуха времени. Это было состоянием, дыханием сегодняшнего дня, которое шло из каких-то недосягаемых глубин, воплощаясь в звуке».
НАСТАСЬЯ ХРУЩЕВА
Каравайчук - как когда-то Эрик Сати - самим своим существованием ставил под вопрос идею «совершенного музыкального опуса», интеллектуально изощренного и проработанного музыкального произведения, а главное - фигуру серьезного композитора-демиурга: рядом с ним она казалась нелепой.
Его фрикование было подчеркнуто мягким, даже нежным: ну подумаешь, мешок на голове, это только чтобы «артистизм» лица не отвлекал зрителя (так мы и поверили!), на вопросы интервью всегда отвечал честно, развернуто, как будто бы и действительно ответил, - только смысл уже унесло куда-то к Каспийскому морю, и ищи ветра в поле.
Потому и сам тип его музыкального мышления органически ускользает от анализа: неуклюже медленно расходящаяся минорная гамма - о чем она, куда она, что так жалобно поет?..
Цитируя в своих импровизациях Шопена, Вагнера, Баха, Каравайчук никогда не «впадал» в постмодернизм. Композиторы прошлого в его музыке - не объекты ироничной интеллектуальной игры, а такие странные и в то же время домашние существа - волченька-укусит-за-бочок, «зайчик с волчком», крысонька. Такие же они и в его интервью: «Вагнер - ААА, Чайковский - УУУ» - бедненькие, родные, хорошие: реанимация великих имен через жалость.
http://ptj.spb.ru/blog/pamyati-olega-karavajchuka/
Олег Каравайчук расплавил грань сцены и музыки; вообще - расплавил границы сцены.
Как не плакать по этому человеку.
Поразил в свое время плач его музыки по героям «Ромео и Джульетты» на Малой Бронной у Эфроса. То ли люди, то ли птицы с узорными тяжелыми крыльями, пригнетающими к земле. И музыка Олега Каравайчука с ее эффектом щемящего, физического присутствия - в правах главного персонажа. Расплавлялись границы эпизодов, когда музыка, этот длящийся резонанс трагедии, этот монолог универсума, продолжала звучать в новой сцене, когда прежняя, казалось, уже была завершена. И сюда, в это звучание, вплетался голос самого Олега Каравайчука. Лирической доминантой спектакль всецело был обязан своему композитору.
Он был предтечей. Театральные композиторы нового призыва, столь ярко определяющие новую волну отношений драматической сцены и музыки, думаю, хорошо это осознают. У нас на Моховой на днях будет защищаться дипломная работа об этом явлении, и первая глава посвящена именно Олегу Каравайчуку. Юлия Семенкова пишет о личностном участии композитора в звуковом образе спектакля как об индивидуальном свойстве этой музыки - и о продолжении этого опыта у его молодых коллег.
Да, он был предтечей, но он и велик сам по себе. Давнее «Село Степанчиково» Вадима Голикова в Театре Комедии - сплав сатиры, ерничества и реального страдания; этот достоевский сплав был явлен в звуке.
Олег Каравайчук прожил большую жизнь, в театре он начал с сотрудничества с Николаем Акимовым и всегда чрезвычайно ценил этот опыт. А последние его театральные работы уже на памяти совсем молодого поколения - в Петербурге и в Дюссельдорфе с Андреем Могучим. В «Изотове» он персонаж, внесценический и чрезвычайно важный: комаровский отшельник, композитор. Он же - автор музыки и исполнитель. Эволюция фортепианной гаммы от сыгранной спотыкающимися робкими ученическими перстами до мощного, настоятельного, не знающего преград потока - что-то вроде, буквально, яснополянских текстов Льва Толстого.
Свой артистический марафон композитор прошел с огромным достоинством. Современный театр еще долго будет помнить петербургского музыканта и сохранять огромную благодарность ему.
Интонации Олега Каравайчука, конечно, никто не заменит.
Когда-то, вероятно, четыре десятилетия назад, я была на его концерте в Большом зале Филармонии. На сцену вышел человек в клетчатой ковбойке с короткими рукавами…
Передаю слово Юлии Семенковой, которая была на одном из последних концертов Олега Каравайчука этой зимой:
«Концерт под названием „Метаморфоза“ состоялся в декабре 2015 года в Каменноостровском театре. Зрители услышали новое произведение композитора. По словам Каравайчука, пришедшая к нему музыка потрясла его, оказалась непохожей ни на что и стала чем-то единственно стоящим из всего того, что он создал за свою жизнь. Снова и снова музыка обрушивалась на погруженный в темноту зал потоком звуков, напоминающим грохот падающих камней. Казалось, в этой музыке мир разваливается на части, рассыпается, не оставляя ничего, кроме пустоты. Не верилось, что эти неистовые, бушующие пассажи исходили всего лишь от инструмента, за которым сгорбилась маленькая, хрупкая фигурка человека, - словно музыка существует сама по себе, рождаясь из воздуха времени. Это было состоянием, дыханием сегодняшнего дня, которое шло из каких-то недосягаемых глубин, воплощаясь в звуке».
НАСТАСЬЯ ХРУЩЕВА
Каравайчук - как когда-то Эрик Сати - самим своим существованием ставил под вопрос идею «совершенного музыкального опуса», интеллектуально изощренного и проработанного музыкального произведения, а главное - фигуру серьезного композитора-демиурга: рядом с ним она казалась нелепой.
Его фрикование было подчеркнуто мягким, даже нежным: ну подумаешь, мешок на голове, это только чтобы «артистизм» лица не отвлекал зрителя (так мы и поверили!), на вопросы интервью всегда отвечал честно, развернуто, как будто бы и действительно ответил, - только смысл уже унесло куда-то к Каспийскому морю, и ищи ветра в поле.
Потому и сам тип его музыкального мышления органически ускользает от анализа: неуклюже медленно расходящаяся минорная гамма - о чем она, куда она, что так жалобно поет?..
Цитируя в своих импровизациях Шопена, Вагнера, Баха, Каравайчук никогда не «впадал» в постмодернизм. Композиторы прошлого в его музыке - не объекты ироничной интеллектуальной игры, а такие странные и в то же время домашние существа - волченька-укусит-за-бочок, «зайчик с волчком», крысонька. Такие же они и в его интервью: «Вагнер - ААА, Чайковский - УУУ» - бедненькие, родные, хорошие: реанимация великих имен через жалость.
http://ptj.spb.ru/blog/pamyati-olega-karavajchuka/