Отчет по Шармбаттону. Часть 1 - 1940.
Весь отчет одним файлом: https://docs.google.com/document/d/1vhB9e8OEcxVUquvwgn7cENsMuXv3RQmh8vQm1PER0hM/edit
Отчет по ролевой игре “Шармбаттон - 1940”.
Джанкарло Франческо Корти на роду было написано не быть пай-мальчиком и не любить Геллерта Гриндевальда. Первым его обеспечили родители - отец Паоло был последним в Италии маэстро чарного фехтования, а проще говоря, благородной дуэли, а мать Лаура - известным сицилийским некромедиком. Ее брат, а для Джанкарло дядя, Винченцо Флавио Корти, был преподавателем некромедицины в сицилийской Школе Крови. Вплоть до мая 1938 года, когда вместе с четырьмя другими видными представителями магических школ Италии - школы Воли (Рим), школы Масок (Венеция) и школы Искусств (Флоренция) - отправился в Вевельсбург на международную магическую конференцию по внешней политике европейских стран. Конференцию эту созвал Геллерт Гриндевальд. Его же солдаты позаботились о том, что к концу конференции вся итальянская делегация была под корень уничтожена (французская, правда, тоже, но французы Джанкарло не волновали). Джанкарло был бойким парнем, отец учил его не сносить обид молча, а мать - затаиться и выжидать, но если уж вступил в бой - спуску не давать. В Школе с ним очень не любили тренировать чары - поскольку на нем висело странное проклятие. Он не мог не ответить на чару чарой. Даже если чару в него делали небоевым концом палочки, даже если показывали чару, скажем, карандашом, но в его сторону - он не мог удержаться, чтобы не кинуть чару в ответ. Обе его палочки (ольха и перо феникса) были симметричными - небоевой стороны у них не было, так что и на тренировках Джанкарло всегда бил только боевыми.
Джанкарло входил в Ночной Двор в ранге Червонного Валета и имел за спиной бурный роман с Алехандрой де Мендоса, который, как правило, очень дорого обходился окружающей обстановке. По крайней мере, когда они в очередной раз поссорились, в Башне Чудовищ пришлось менять все выбитые стекла. А расколоченный в гостиной сервиз XVI века Джанкарло отреставрировал так, что тот превратился в сервиз XVII века. В общем, тогда, в 1939 году, на Карамболе было всем нескучно.
Этот солнечный теплый майский вечер 1940 года начинался по всем статьям неплохо. Единственное, что - не хватало синьора директора, а декан Флоризеля почему-то ходил мрачнее тучи. Зато наш декан, синьор Рохас, разливался соловьем, всячески выражая свою радость по поводу очередной встречи с нами. Синьора декан Шантеклера молчала. На фоне этих двух и улыбка нашего декана тоже стала казаться неестественной. Чувствовалось - взрослые знают что-то, чего не знаем мы.
В какой-то момент на пороге появился человек в военной форме. Попросив у деканата минутку тишины, он объявил, что сегодня Магическая Франция объявила войну режиму Геллерта Гриндевальда. Послышались восклицания: “Но как же так?”, “А что же мы?”, “А можно подробнее?”
- Наконец-то! - ударил я себя кулаком в ладонь. Сидевший рядом со мной мой друг Чезаре да Винчи одобрительно кивнул.
- А скажите, мобилизация студентов предполагается?
- В этом пока нет никакой необходимости, - ответил военный и удалился.
Улыбка синьора Рохаса стала искренней - видимо, он до этого уже знал, но его попросили молчать. Сейчас, когда скрывать было нечего, он снова был доволен жизнью и призвал нас успокоиться и отдать должное прекрасному ужину. Первый совет оказался для многих невыполнимым, а с ужином мы успели расправиться задолго до.
В какой-то момент стоящие возле окон заметили движение во дворе. Бегу к окнам, палочки в руки. Да, так и есть. Семь или восемь человек, с палочками в руках. Декан Карамболя пошел разбираться с незваными гостями, декан Шантеклера требует, чтобы мы не выходили из помещения. Декан Флоризеля, похоже, рад. Пришедшие ходят туда, сюда, наконец, входят внутрь. Немцы. С палочками и нашивками Аненербе на рукавах. Один из них с акцентом прокричал нам, что Министерство Магии Франции пало, и здесь теперь территория Рейха. И что все мы должны пройти некую “процедуру”. А для этого надо предварительно выйти из столовой.
- Флоризель, ко мне! - тут же командует их декан. На чьей он стороне, гадать не приходится - все было ясно еще неделю назад, во время празднования 2300-летия Школы. Он собирает своих и выводит их на улицу, где их ставят на колени. Явно обеспокоенная декан Шантеклера следует его примеру. Карамболь, как всегда, сопротивляется дольше всех.
- Где наш декан? - выкрикиваю я.
Аненербовец секунду мешкает, затем, даже не пытаясь особо изобразить на лице правдивое выражение, отвечает:
- С ним все в порядке.
- Где он? - вступает уже Альба, вокруг которой мы все скучковались, признавая за ней лидерство в отсутствие синьора Рохаса. - Без его распоряжения мы никуда не идем.
- Кто не послушается приказа - будет немедленно наказан! - грозит немец. - Считаю до пяти! Раз... два... три...
Что ж, играем в послушных деток? Ладно, господа фашисты, хорошо смеется тот, у кого потом приход. Вызывать сейчас этот многолюдный коллектив на честный бой было бы глупо - придется пока затаиться.
На выходе - отбирают палочки. Прячу в рукав свою максимную и беру в руку симпловую, благо они обе мало того, что симметричны, так еще и их одну от другой могу отличить только я. Разница в полдюйма, не больше. Прохожу мимо них, бросая палочку на стол, и выхожу на улицу, где сейчас мои друзья стройными рядами стоят на коленях.
- Руки за голову! - командует немец, ставя на колени Алехандру. Кровь во мне начинает закипать. Тихо, Джанкарло, спокойно. Помнишь, чему ты научился, когда школьный колдомедик сказала, что половина всех зелий Лазарета обычно уходит на тебя и на тех, с кем ты дрался? Правильно, ледяному презрительному спокойствию. Спрячь льва, стань коброй. Сейчас не время для открытого боя.
- Руки за голову!!! - орет немец, хватая палочку круциатусным хватом. Упрямая Алехандра медленно поднимает руки. Лев, уймись! Уйди надолго! Ей сейчас ничего не угрожает. О себе подумай. Руки за голову - это значит, максимная палочка будет торчать. Она длинная, упрется в рукав. Надо куда-нибудь спрятать. Оборачиваюсь - за мной стоит Ксандер. Протягиваю палочку ему:
- Спрячешь?
- Мне тоже некуда, сам спрячь!
Делаю пару шагов вбок и бросаю ее между прутьями решетки для вытирания ног. Оборотень хватает меня и ведет ставить рядом со всеми. Однако, поскольку оборотень не говорит, я не слышу в свой адрес ни требования смотреть в землю, ни убрать руки за голову. В итоге в толпе пленных я выгляжу как медитирующий монах. Главный немец что-то говорит нам, периодически прерывая свою речь требовательным “Ферштейн?”.
- Да.
- Не слышу!
- Да!
- Последние два ряда встать!
Небольшое замешательство. Весь последний ряд состоит из вышедшего последним Чезаре. Но вот встает он и два ряда перед ним.
- В подвал! Бистро! Шнелля!
- Госпожа декан, что же с нами будет? - спрашивает кто-то из шантеклерцев.
- Пойдемте, пойдемте, не сопротивляйтесь, - взволнованно отвечает она. - Не злите их.
На дороге мы видим серое пятно. Подходим ближе - декан. Леонор бросается перед ним на колени, Фредерика - рядом с ней.
- Почему встать? Шнель! - кричит конвоир за нашей спиной.
- Не время, сейчас не время, - говорю я Леонор. Она поднимает на меня глаза и смотрит с таким укором, будто я только что всадил ей нож в спину. Бывает, неправильно истолковала фразу.
- Отнесем его с собой, - говорю я, - и там уже будем осматривать.
- Карамболь! Юноши! Ко мне! Декана поднять! - тут же ориентируется в ситуации Альба. Четверо ребят подхватывают декана и несут. Я получаю тычок в спину от рассерженного конвоира:
- Найн! Цурюк!
Но отпустить бедного наставника нас сейчас заставила бы только веерная максима. Другая такая же группа тащит Чезаре, которого за его дерзость порвал оборотень.
Доносим их до подвала, отчаянно ругаясь на всех наречиях Южной Европы, требуем проход, находим какие-то доски и кладем декана на них, а Чезаре рядом. К ним тут же бросаются Альберто, Ксандер, Катлин, Мия... Через некоторое время после их действ декан приходит в себя.
- Что с вами было, наставник? - спрашивает его Альба.
- Риктусемпра Максима. В спину. От коллеги. Бывшего, - выдыхает он короткими фразами. Имя называть не нужно - всем и так понятно, о ком речь. Я сжимаю кулаки. Счет к старому сварливцу растет гораздо быстрее, чем к любому из захватчиков. Ничего, еще не вечер. Точнее будет сказать - уже ночь.
Сколько мы там сидели? Хороший вопрос. Хорошо еще, у кого-то с собой оказались Инсендио Минима, а то совсем без света было бы грустно. По крайней мере, всем остальным, мне-то что. Нахожу Алехандру, обнимаю ее.
- Как ты?
- Все нормально, Джанкарло, все нормально.
Иду обследовать подвал, в котором нас заперли. Нахожу запасной выход - две неплотно сходящиеся створки двери, связанные проволокой, а за ними тяжелая решетка. Я пытаюсь развязать проволоку.
- Наш полувеликан пытался, - замечает проходящая мимо Мишель. - Не вышло.
Ладно, думаю я, не век же нам здесь сидеть, не сгнием.
Тем временем немцы начали забирать нас группами по 5-6 человек. Первыми ушли риктусемпровцы - Джандоменико, Луиджи, брат и сестра ван Гареты, Тофана. С ними же пошла и моя кузина Чечилия. Плохо.
Настроение в подвале было довольно нервозным, но истерить себе никто не позволял. Жан-Жак громко жаловался на отсутствие в подвале туалета, но от него даже жалобы становятся хохмами. Декан потребовал, чтобы его выпустили поговорить, девушки дружно запричитали, прося его остаться. Вперед вышел Мигель:
- Милые сеньориты, перевожу с деканского на женский. Для него это - дело чести кабальеро, не мешайте ему, пожалуйста!
Дело чести кабальеро закончилось минуты за две - Рохаса покруциатили и вернули нам. Снова над ним пришлось поработать колдомедикам.
Долго ли, коротко ли (скорее долго, потому что это была то ли последняя, то ли предпоследняя группа) вышел и я. Первое, что я увидел, выйдя из подвала - глаза кузины Чечилии. Я одарил ее тяжелым взглядом, мол, и ты с ними? В ответном взгляде я увидел только печаль и горечь.
- Выстроиться вдоль стены, лицом в стену, руки на стену! - приказал фашист. Мы все встали, как было сказано. Кратко нас охлопав, он, видимо, понял, что мы сейчас безопасные.
- В колонну друг за другом!
Мы дисциплинированно сделали нале-во, уставившись друг другу в затылок.
- Не так! - рассердился фашист. - В другую сторону!
Напра-во кру-гом! Теперь в голове колонны оказался я, а сама колонна смотрела уже не в лес, а в сторону квиддичной поляны.
- Думменкомпф! - заорал он. - Вы все есть идиотен! Первый - сюда, где я стоять, следующий за ним! Шнель, шнель, доннерветтер!
Я быстро прошагал на место первого. Впрочем, больше особо никто и не претендовал. По крайней мере, смогу подбодрить друзей хотя бы гордо поднятой головой.
- Ты! - немец в берете указал на немного растерянного Луиджи. - Отвести их на живодерня!
Ага, ты тоже с ними, коллаборационист в белом? Ну, ничего.
- Вперед! - приказал Луиджи, стараясь, чтобы его голос звучал внушительно. Ничего, я знаю, как потроллить в таких ситуациях. Для внушительности голоса фразы должны быть вескими и нечастыми. Ключевое слово - нечастыми.
- Эй, эй, стой, ты куда? Назад! - окликнул меня Луиджи, когда я, внаглую проигнорировав нужный поворот, гордо зашагал дальше по дорожке в лес.
- Ты сказал вперед, вот я и иду вперед! - огрызнулся я.
- Теперь налево!
На полдороге нам встретилась очередная группа, которую уже выводили из живодерни. Эге, а наш Джандоменико-то, похоже, тоже ой как с ними!
- Алехандра, все в порядке?
- Все хорошо, Джанкарло.
- Чего встал, вперед, вперед!
- Иду, иду. Вперед, вперед, вперед...
- Стой! Стой, назад, я сказал! Теперь направо!
Дырку в сыре тебе, Фиески, а не внушительность!
- Да слышу я, не глухой, зачем орать!
- Стой! Стой! Куда в кусты пошел? Направо в дверь!
Надеюсь, я хоть немного развлек сокурсников своим мелким, но приятным троллингом?
Нас ввели в живодерню, поставили лицом к стене. Оказывается, и в этой ситуации можно держать голову гордо поднятой.
- Ты! - проводящая досмотр фашистка указывает на меня, и меня подтаскивают к ней. Я не сопротивляюсь, просто мысленно записываю долги.
- Имя?
- Джанкарло Корти.
- Национальность?
- Сицилиец.
- Статус крови?
- Чистокровный.
- Родинки? Родимые пятна? Татуировки? - она начинает расстегивать одежду, осматривать мою шею, закатывать мне рукава.
- Нет. Нет. Нет.
- Семейные проклятия?
Слышу сзади крик “Нет, что вы делаете? Отпустите!”, и на пол рядом со мной падает Лаура Норберто-Мартинес, а фашист круциатит ее.
- Нет. Отпустите ее, - так же, не меняя голоса, отвечаю я.
- Молчать! Здесь говорю я! - вспыхивает “моя” фашистка. - Факультет?
Эх, не успел придумать смешного ответа и высмеять ее взаимоисключающие параграфы.
- Карамболь.
Продолжая попытки расстегнуть меня, она натыкается на кушак, сделанный из золотистой широкой ленты.
- Что это? - она смотрит на меня, как на идиота. Я считаю себя в полном праве возвратить ей такой же взгляд:
- Пояс.
Она берется за пояс - и тут же отдергивает руку. Я еще не говорил, что на обратной стороне пояса храню снятые с девушек булавки? Йа-йа, фрау!
- Обратно! К стене! - велит она. Я возвращаюсь. Рядом со мной ставят на место бледную Лауру.
- Ты как?
- Жить можно.
- Кто будет раскрывать рот без приказа, будет наказан! - кричит нам очередной фашист. - Понятно?
- Да, - слабым голосом отвечает она.
- Да, - спокойно говорю я.
Быстро осмотрев остальных (я даже не видел, кто был с нами), нас отправили обратно в столовую. Молча взяв со стола палочку, я вхожу внутрь. Пока нас проверяли, внутри появилось знамя Аненербе.
- Сейчас вы все есть присягнуть знамя мастер Геллерт Гриндевальд! - объявляет один из немцев, высокий и лысый. - Все понятно?
Быстрее всех сориентировался наш Принц Ночного Двора.
- Не, это-то понятно, ага. А че делать-то надо?
- Встать перед ним на колени, поцеловать и сказать “Присягаю!” - пояснил тот.
- А, да не вопрос! - Жан-Жак вразвалочку подошел к знамени, опустился перед ним и смачно чмокнул. - Присягаю! Так, что ли, или как-то по-другому?
Молодец, парень. Так оскорбить фашистов, целиком и полностью выполнив их приказ - это еще уметь надо. На лицах некоторых немцев читалось отвращение к этому проклятому цыгану, который внаглую обслюнявил им боевое знамя. Так их, так, Принц!
Дальше по очереди присягнула вся Риктусемпра. Ну, тут, в общем-то, ничего удивительного не было.
- Теперь ты! - лысый немец указал на сестру Мартинес.
- Я не буду! - выкрикнула она.
- Не будешь? - он подошел к ней поближе, взял палочку круциатусным хватом, но тут она набросилась на него:
- Ты знаешь, кто я такая! Ты знаешь, как меня зовут! Ты знаешь, что за тобой придут духи смерти, что они заберут тебя в ад, что...
Немец со стоном начал валиться наземь, другой подскочил к девушке, заломал ей руки. Лысый с большим трудом поднялся на ноги.
- О да, я знаю, как тебя зовут. И сейчас это скажу. Авада Кедавра, Лаура Норберто-Мартинес!
- Нет! - раздалось с разных концов зала, но громче всех заорал брат Лауры. Он набросился на немцев - уж и не припомню, с чем, его тоже поймали и тоже вывели на расстрел.
- Нет! Ну стойте же! Отпустите его! - многие девушки уже откровенно плакали. Я, не мигая, смотрел на действия немца. Риктусемпра Ультима? Может быть, а откуда эти наматывающие движения?
- Торменцио Ультима!!!
Вопль ужаса был ему ответом.
- Вы что, идиоты?! - не сдержался и я. Несчастный парень, орошая все вокруг себя кровью, гноем и внутренностями, добежал до стены и там затих. Я поймал и прижал к себе Фредерику - не надо этой молодой милой девочке видеть такое. Немец догнал Винсента и там.
- Инсендио Ультима!
- Первая разумная вещь, что они сделали за всю ночь, - мрачно процедил я, потому что что тут еще можно было сделать?
Один из евреев, не выдержав такого ужаса, попытался скрыться, но его тоже догнали и наградили Импедиментой Максимой.
- Теперь - присягать! Ползи! - потребовали немцы. И ведь пополз. Неудачное время выбрал для борьбы.
Наконец, момент истины - вперед выходит Альба. Я больше чем уверен, что будь она одна, гордая испанка бы ни перед кем не преклонила бы колени. Но сейчас она - Нерон Карамболя, и несет ответственность за свой безрассудный факультет.
Молча, не роняя достоинства, она преклоняет колено, целует знамя и тяжело роняет:
- Присягаю!
После этого вскидывает гордо голову и выходит из зала, забрав по пути свою палочку
Всех, кто уже поцеловал знамя, выгоняли наружу. Я молча стоял, поддерживая израненного Чезаре - он все еще очень нетвердо держится на ногах.
- Теперь ты! - кто-то из немцев указывает на меня.
Я подошел к знамени, преклонил колено (одно - по-рыцарски, а не два, по-рабски), приложился губами и произнес в знамя:
- Приседаю!
- Что? - подозрительно спросила меня молодая девица с черно-красным орлом на рукаве, стоящая возле знамени.
- Я сказал “Присягаю”, - ледяным голосом ответил я.
- Еще раз.
Еще раз присел.
- Приседаю!
Так же, как и Альба, не смотря ни на кого, особенно на немцев (чтобы не видели торжества в моих глазах), встаю и возвращаюсь на место - поддерживать Чезаре.
- Ты - на улицу! - кричит мне немец. - А ты - иди! Один! - это уже к Чезаре.
- Держись! - шепчу я ему, выходя.
Дальше - уже не помню. Помню, как стояли, поеживаясь, на зябком утреннем ветру. Помню, как Фредерика провела руками по глазам мертвой Лауры, закрывая их навсегда. Помню, как дотаскивали раненых до Лазарета. Помню, как вели очень тяжелые разговоры с Джандоменико. Помню, как возвращался к столовой - забрать свою вторую палочку.
Так начался первый год оккупации школы Шармбаттон войсками Аненнербе
Отчет по ролевой игре “Шармбаттон - 1940”.
Джанкарло Франческо Корти на роду было написано не быть пай-мальчиком и не любить Геллерта Гриндевальда. Первым его обеспечили родители - отец Паоло был последним в Италии маэстро чарного фехтования, а проще говоря, благородной дуэли, а мать Лаура - известным сицилийским некромедиком. Ее брат, а для Джанкарло дядя, Винченцо Флавио Корти, был преподавателем некромедицины в сицилийской Школе Крови. Вплоть до мая 1938 года, когда вместе с четырьмя другими видными представителями магических школ Италии - школы Воли (Рим), школы Масок (Венеция) и школы Искусств (Флоренция) - отправился в Вевельсбург на международную магическую конференцию по внешней политике европейских стран. Конференцию эту созвал Геллерт Гриндевальд. Его же солдаты позаботились о том, что к концу конференции вся итальянская делегация была под корень уничтожена (французская, правда, тоже, но французы Джанкарло не волновали). Джанкарло был бойким парнем, отец учил его не сносить обид молча, а мать - затаиться и выжидать, но если уж вступил в бой - спуску не давать. В Школе с ним очень не любили тренировать чары - поскольку на нем висело странное проклятие. Он не мог не ответить на чару чарой. Даже если чару в него делали небоевым концом палочки, даже если показывали чару, скажем, карандашом, но в его сторону - он не мог удержаться, чтобы не кинуть чару в ответ. Обе его палочки (ольха и перо феникса) были симметричными - небоевой стороны у них не было, так что и на тренировках Джанкарло всегда бил только боевыми.
Джанкарло входил в Ночной Двор в ранге Червонного Валета и имел за спиной бурный роман с Алехандрой де Мендоса, который, как правило, очень дорого обходился окружающей обстановке. По крайней мере, когда они в очередной раз поссорились, в Башне Чудовищ пришлось менять все выбитые стекла. А расколоченный в гостиной сервиз XVI века Джанкарло отреставрировал так, что тот превратился в сервиз XVII века. В общем, тогда, в 1939 году, на Карамболе было всем нескучно.
Этот солнечный теплый майский вечер 1940 года начинался по всем статьям неплохо. Единственное, что - не хватало синьора директора, а декан Флоризеля почему-то ходил мрачнее тучи. Зато наш декан, синьор Рохас, разливался соловьем, всячески выражая свою радость по поводу очередной встречи с нами. Синьора декан Шантеклера молчала. На фоне этих двух и улыбка нашего декана тоже стала казаться неестественной. Чувствовалось - взрослые знают что-то, чего не знаем мы.
В какой-то момент на пороге появился человек в военной форме. Попросив у деканата минутку тишины, он объявил, что сегодня Магическая Франция объявила войну режиму Геллерта Гриндевальда. Послышались восклицания: “Но как же так?”, “А что же мы?”, “А можно подробнее?”
- Наконец-то! - ударил я себя кулаком в ладонь. Сидевший рядом со мной мой друг Чезаре да Винчи одобрительно кивнул.
- А скажите, мобилизация студентов предполагается?
- В этом пока нет никакой необходимости, - ответил военный и удалился.
Улыбка синьора Рохаса стала искренней - видимо, он до этого уже знал, но его попросили молчать. Сейчас, когда скрывать было нечего, он снова был доволен жизнью и призвал нас успокоиться и отдать должное прекрасному ужину. Первый совет оказался для многих невыполнимым, а с ужином мы успели расправиться задолго до.
В какой-то момент стоящие возле окон заметили движение во дворе. Бегу к окнам, палочки в руки. Да, так и есть. Семь или восемь человек, с палочками в руках. Декан Карамболя пошел разбираться с незваными гостями, декан Шантеклера требует, чтобы мы не выходили из помещения. Декан Флоризеля, похоже, рад. Пришедшие ходят туда, сюда, наконец, входят внутрь. Немцы. С палочками и нашивками Аненербе на рукавах. Один из них с акцентом прокричал нам, что Министерство Магии Франции пало, и здесь теперь территория Рейха. И что все мы должны пройти некую “процедуру”. А для этого надо предварительно выйти из столовой.
- Флоризель, ко мне! - тут же командует их декан. На чьей он стороне, гадать не приходится - все было ясно еще неделю назад, во время празднования 2300-летия Школы. Он собирает своих и выводит их на улицу, где их ставят на колени. Явно обеспокоенная декан Шантеклера следует его примеру. Карамболь, как всегда, сопротивляется дольше всех.
- Где наш декан? - выкрикиваю я.
Аненербовец секунду мешкает, затем, даже не пытаясь особо изобразить на лице правдивое выражение, отвечает:
- С ним все в порядке.
- Где он? - вступает уже Альба, вокруг которой мы все скучковались, признавая за ней лидерство в отсутствие синьора Рохаса. - Без его распоряжения мы никуда не идем.
- Кто не послушается приказа - будет немедленно наказан! - грозит немец. - Считаю до пяти! Раз... два... три...
Что ж, играем в послушных деток? Ладно, господа фашисты, хорошо смеется тот, у кого потом приход. Вызывать сейчас этот многолюдный коллектив на честный бой было бы глупо - придется пока затаиться.
На выходе - отбирают палочки. Прячу в рукав свою максимную и беру в руку симпловую, благо они обе мало того, что симметричны, так еще и их одну от другой могу отличить только я. Разница в полдюйма, не больше. Прохожу мимо них, бросая палочку на стол, и выхожу на улицу, где сейчас мои друзья стройными рядами стоят на коленях.
- Руки за голову! - командует немец, ставя на колени Алехандру. Кровь во мне начинает закипать. Тихо, Джанкарло, спокойно. Помнишь, чему ты научился, когда школьный колдомедик сказала, что половина всех зелий Лазарета обычно уходит на тебя и на тех, с кем ты дрался? Правильно, ледяному презрительному спокойствию. Спрячь льва, стань коброй. Сейчас не время для открытого боя.
- Руки за голову!!! - орет немец, хватая палочку круциатусным хватом. Упрямая Алехандра медленно поднимает руки. Лев, уймись! Уйди надолго! Ей сейчас ничего не угрожает. О себе подумай. Руки за голову - это значит, максимная палочка будет торчать. Она длинная, упрется в рукав. Надо куда-нибудь спрятать. Оборачиваюсь - за мной стоит Ксандер. Протягиваю палочку ему:
- Спрячешь?
- Мне тоже некуда, сам спрячь!
Делаю пару шагов вбок и бросаю ее между прутьями решетки для вытирания ног. Оборотень хватает меня и ведет ставить рядом со всеми. Однако, поскольку оборотень не говорит, я не слышу в свой адрес ни требования смотреть в землю, ни убрать руки за голову. В итоге в толпе пленных я выгляжу как медитирующий монах. Главный немец что-то говорит нам, периодически прерывая свою речь требовательным “Ферштейн?”.
- Да.
- Не слышу!
- Да!
- Последние два ряда встать!
Небольшое замешательство. Весь последний ряд состоит из вышедшего последним Чезаре. Но вот встает он и два ряда перед ним.
- В подвал! Бистро! Шнелля!
- Госпожа декан, что же с нами будет? - спрашивает кто-то из шантеклерцев.
- Пойдемте, пойдемте, не сопротивляйтесь, - взволнованно отвечает она. - Не злите их.
На дороге мы видим серое пятно. Подходим ближе - декан. Леонор бросается перед ним на колени, Фредерика - рядом с ней.
- Почему встать? Шнель! - кричит конвоир за нашей спиной.
- Не время, сейчас не время, - говорю я Леонор. Она поднимает на меня глаза и смотрит с таким укором, будто я только что всадил ей нож в спину. Бывает, неправильно истолковала фразу.
- Отнесем его с собой, - говорю я, - и там уже будем осматривать.
- Карамболь! Юноши! Ко мне! Декана поднять! - тут же ориентируется в ситуации Альба. Четверо ребят подхватывают декана и несут. Я получаю тычок в спину от рассерженного конвоира:
- Найн! Цурюк!
Но отпустить бедного наставника нас сейчас заставила бы только веерная максима. Другая такая же группа тащит Чезаре, которого за его дерзость порвал оборотень.
Доносим их до подвала, отчаянно ругаясь на всех наречиях Южной Европы, требуем проход, находим какие-то доски и кладем декана на них, а Чезаре рядом. К ним тут же бросаются Альберто, Ксандер, Катлин, Мия... Через некоторое время после их действ декан приходит в себя.
- Что с вами было, наставник? - спрашивает его Альба.
- Риктусемпра Максима. В спину. От коллеги. Бывшего, - выдыхает он короткими фразами. Имя называть не нужно - всем и так понятно, о ком речь. Я сжимаю кулаки. Счет к старому сварливцу растет гораздо быстрее, чем к любому из захватчиков. Ничего, еще не вечер. Точнее будет сказать - уже ночь.
Сколько мы там сидели? Хороший вопрос. Хорошо еще, у кого-то с собой оказались Инсендио Минима, а то совсем без света было бы грустно. По крайней мере, всем остальным, мне-то что. Нахожу Алехандру, обнимаю ее.
- Как ты?
- Все нормально, Джанкарло, все нормально.
Иду обследовать подвал, в котором нас заперли. Нахожу запасной выход - две неплотно сходящиеся створки двери, связанные проволокой, а за ними тяжелая решетка. Я пытаюсь развязать проволоку.
- Наш полувеликан пытался, - замечает проходящая мимо Мишель. - Не вышло.
Ладно, думаю я, не век же нам здесь сидеть, не сгнием.
Тем временем немцы начали забирать нас группами по 5-6 человек. Первыми ушли риктусемпровцы - Джандоменико, Луиджи, брат и сестра ван Гареты, Тофана. С ними же пошла и моя кузина Чечилия. Плохо.
Настроение в подвале было довольно нервозным, но истерить себе никто не позволял. Жан-Жак громко жаловался на отсутствие в подвале туалета, но от него даже жалобы становятся хохмами. Декан потребовал, чтобы его выпустили поговорить, девушки дружно запричитали, прося его остаться. Вперед вышел Мигель:
- Милые сеньориты, перевожу с деканского на женский. Для него это - дело чести кабальеро, не мешайте ему, пожалуйста!
Дело чести кабальеро закончилось минуты за две - Рохаса покруциатили и вернули нам. Снова над ним пришлось поработать колдомедикам.
Долго ли, коротко ли (скорее долго, потому что это была то ли последняя, то ли предпоследняя группа) вышел и я. Первое, что я увидел, выйдя из подвала - глаза кузины Чечилии. Я одарил ее тяжелым взглядом, мол, и ты с ними? В ответном взгляде я увидел только печаль и горечь.
- Выстроиться вдоль стены, лицом в стену, руки на стену! - приказал фашист. Мы все встали, как было сказано. Кратко нас охлопав, он, видимо, понял, что мы сейчас безопасные.
- В колонну друг за другом!
Мы дисциплинированно сделали нале-во, уставившись друг другу в затылок.
- Не так! - рассердился фашист. - В другую сторону!
Напра-во кру-гом! Теперь в голове колонны оказался я, а сама колонна смотрела уже не в лес, а в сторону квиддичной поляны.
- Думменкомпф! - заорал он. - Вы все есть идиотен! Первый - сюда, где я стоять, следующий за ним! Шнель, шнель, доннерветтер!
Я быстро прошагал на место первого. Впрочем, больше особо никто и не претендовал. По крайней мере, смогу подбодрить друзей хотя бы гордо поднятой головой.
- Ты! - немец в берете указал на немного растерянного Луиджи. - Отвести их на живодерня!
Ага, ты тоже с ними, коллаборационист в белом? Ну, ничего.
- Вперед! - приказал Луиджи, стараясь, чтобы его голос звучал внушительно. Ничего, я знаю, как потроллить в таких ситуациях. Для внушительности голоса фразы должны быть вескими и нечастыми. Ключевое слово - нечастыми.
- Эй, эй, стой, ты куда? Назад! - окликнул меня Луиджи, когда я, внаглую проигнорировав нужный поворот, гордо зашагал дальше по дорожке в лес.
- Ты сказал вперед, вот я и иду вперед! - огрызнулся я.
- Теперь налево!
На полдороге нам встретилась очередная группа, которую уже выводили из живодерни. Эге, а наш Джандоменико-то, похоже, тоже ой как с ними!
- Алехандра, все в порядке?
- Все хорошо, Джанкарло.
- Чего встал, вперед, вперед!
- Иду, иду. Вперед, вперед, вперед...
- Стой! Стой, назад, я сказал! Теперь направо!
Дырку в сыре тебе, Фиески, а не внушительность!
- Да слышу я, не глухой, зачем орать!
- Стой! Стой! Куда в кусты пошел? Направо в дверь!
Надеюсь, я хоть немного развлек сокурсников своим мелким, но приятным троллингом?
Нас ввели в живодерню, поставили лицом к стене. Оказывается, и в этой ситуации можно держать голову гордо поднятой.
- Ты! - проводящая досмотр фашистка указывает на меня, и меня подтаскивают к ней. Я не сопротивляюсь, просто мысленно записываю долги.
- Имя?
- Джанкарло Корти.
- Национальность?
- Сицилиец.
- Статус крови?
- Чистокровный.
- Родинки? Родимые пятна? Татуировки? - она начинает расстегивать одежду, осматривать мою шею, закатывать мне рукава.
- Нет. Нет. Нет.
- Семейные проклятия?
Слышу сзади крик “Нет, что вы делаете? Отпустите!”, и на пол рядом со мной падает Лаура Норберто-Мартинес, а фашист круциатит ее.
- Нет. Отпустите ее, - так же, не меняя голоса, отвечаю я.
- Молчать! Здесь говорю я! - вспыхивает “моя” фашистка. - Факультет?
Эх, не успел придумать смешного ответа и высмеять ее взаимоисключающие параграфы.
- Карамболь.
Продолжая попытки расстегнуть меня, она натыкается на кушак, сделанный из золотистой широкой ленты.
- Что это? - она смотрит на меня, как на идиота. Я считаю себя в полном праве возвратить ей такой же взгляд:
- Пояс.
Она берется за пояс - и тут же отдергивает руку. Я еще не говорил, что на обратной стороне пояса храню снятые с девушек булавки? Йа-йа, фрау!
- Обратно! К стене! - велит она. Я возвращаюсь. Рядом со мной ставят на место бледную Лауру.
- Ты как?
- Жить можно.
- Кто будет раскрывать рот без приказа, будет наказан! - кричит нам очередной фашист. - Понятно?
- Да, - слабым голосом отвечает она.
- Да, - спокойно говорю я.
Быстро осмотрев остальных (я даже не видел, кто был с нами), нас отправили обратно в столовую. Молча взяв со стола палочку, я вхожу внутрь. Пока нас проверяли, внутри появилось знамя Аненербе.
- Сейчас вы все есть присягнуть знамя мастер Геллерт Гриндевальд! - объявляет один из немцев, высокий и лысый. - Все понятно?
Быстрее всех сориентировался наш Принц Ночного Двора.
- Не, это-то понятно, ага. А че делать-то надо?
- Встать перед ним на колени, поцеловать и сказать “Присягаю!” - пояснил тот.
- А, да не вопрос! - Жан-Жак вразвалочку подошел к знамени, опустился перед ним и смачно чмокнул. - Присягаю! Так, что ли, или как-то по-другому?
Молодец, парень. Так оскорбить фашистов, целиком и полностью выполнив их приказ - это еще уметь надо. На лицах некоторых немцев читалось отвращение к этому проклятому цыгану, который внаглую обслюнявил им боевое знамя. Так их, так, Принц!
Дальше по очереди присягнула вся Риктусемпра. Ну, тут, в общем-то, ничего удивительного не было.
- Теперь ты! - лысый немец указал на сестру Мартинес.
- Я не буду! - выкрикнула она.
- Не будешь? - он подошел к ней поближе, взял палочку круциатусным хватом, но тут она набросилась на него:
- Ты знаешь, кто я такая! Ты знаешь, как меня зовут! Ты знаешь, что за тобой придут духи смерти, что они заберут тебя в ад, что...
Немец со стоном начал валиться наземь, другой подскочил к девушке, заломал ей руки. Лысый с большим трудом поднялся на ноги.
- О да, я знаю, как тебя зовут. И сейчас это скажу. Авада Кедавра, Лаура Норберто-Мартинес!
- Нет! - раздалось с разных концов зала, но громче всех заорал брат Лауры. Он набросился на немцев - уж и не припомню, с чем, его тоже поймали и тоже вывели на расстрел.
- Нет! Ну стойте же! Отпустите его! - многие девушки уже откровенно плакали. Я, не мигая, смотрел на действия немца. Риктусемпра Ультима? Может быть, а откуда эти наматывающие движения?
- Торменцио Ультима!!!
Вопль ужаса был ему ответом.
- Вы что, идиоты?! - не сдержался и я. Несчастный парень, орошая все вокруг себя кровью, гноем и внутренностями, добежал до стены и там затих. Я поймал и прижал к себе Фредерику - не надо этой молодой милой девочке видеть такое. Немец догнал Винсента и там.
- Инсендио Ультима!
- Первая разумная вещь, что они сделали за всю ночь, - мрачно процедил я, потому что что тут еще можно было сделать?
Один из евреев, не выдержав такого ужаса, попытался скрыться, но его тоже догнали и наградили Импедиментой Максимой.
- Теперь - присягать! Ползи! - потребовали немцы. И ведь пополз. Неудачное время выбрал для борьбы.
Наконец, момент истины - вперед выходит Альба. Я больше чем уверен, что будь она одна, гордая испанка бы ни перед кем не преклонила бы колени. Но сейчас она - Нерон Карамболя, и несет ответственность за свой безрассудный факультет.
Молча, не роняя достоинства, она преклоняет колено, целует знамя и тяжело роняет:
- Присягаю!
После этого вскидывает гордо голову и выходит из зала, забрав по пути свою палочку
Всех, кто уже поцеловал знамя, выгоняли наружу. Я молча стоял, поддерживая израненного Чезаре - он все еще очень нетвердо держится на ногах.
- Теперь ты! - кто-то из немцев указывает на меня.
Я подошел к знамени, преклонил колено (одно - по-рыцарски, а не два, по-рабски), приложился губами и произнес в знамя:
- Приседаю!
- Что? - подозрительно спросила меня молодая девица с черно-красным орлом на рукаве, стоящая возле знамени.
- Я сказал “Присягаю”, - ледяным голосом ответил я.
- Еще раз.
Еще раз присел.
- Приседаю!
Так же, как и Альба, не смотря ни на кого, особенно на немцев (чтобы не видели торжества в моих глазах), встаю и возвращаюсь на место - поддерживать Чезаре.
- Ты - на улицу! - кричит мне немец. - А ты - иди! Один! - это уже к Чезаре.
- Держись! - шепчу я ему, выходя.
Дальше - уже не помню. Помню, как стояли, поеживаясь, на зябком утреннем ветру. Помню, как Фредерика провела руками по глазам мертвой Лауры, закрывая их навсегда. Помню, как дотаскивали раненых до Лазарета. Помню, как вели очень тяжелые разговоры с Джандоменико. Помню, как возвращался к столовой - забрать свою вторую палочку.
Так начался первый год оккупации школы Шармбаттон войсками Аненнербе