(no subject)
Одна из главных вещей, которым меня научила эта война -- то, что мы все в одной лодке и не может быть "чужого" горя. Когда мы сидели на Салтовке и слушали взрывы с утра до вечера, и друг спрашивал меня, какой дом задело: соседний? или чуть подальше? -- я думала: да какая в жопу разница, соседний, подальше или мой -- это всё одно и то же. И мне не было радостно и спокойно от того, что наш дом пока стоит, потому что в такой ситуации "я рада, что мой дом не упал" по сути, означало бы, "я рада, что упал хотя бы не мой дом, а ихний". Сейчас на каждом шагу я встречаю людей из других стран, которые живут в комфорте со своими семьями, у них всё хорошо, они вообще к Украине не имеют "никакого отношения", но они включаются душой и делом в помощь и борьбу, потому что наше горе для них -- не чужое. Потому что "нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесёт в море береговой Утёс, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе".
Потому что знаете, ну кому нужна была моя задрипанная Салтовка? Это же было самое спокойное, самое сонное, самое безопасное место на земле. Скучные жилые массивы. Панельные дома. Киоски. Школы. Ремонт обуви. Зелёные дворы с абрикосами и вишнями. Речка. Там же никогда ничего не происходит. Там нет стратегических объектов, нет военного аэродрома, танкового завода, нефтебазы, резиденции президента. Ещё несколько месяцев назад всё это было совершенно невозможно, не о нас, невообразимо -- сгоревшие остовы домов, снаряды, воткнувшиеся в детскую площадку, дыра в стене школы, трупы на улице, люди, сидящие в подвалах неделями, безуспешные попытки выехать не то что из города, а хотя бы из микрорайона. Этого не может быть потому что этого не может быть никогда. Та кому мы нужны? Здесь, с нами, ничего подобного не может случиться.
И вот оказалось, что от "никогда ничего подобного" до реальности -- один шаг. Когда ты просыпаешься утром от взрывов.
И именно поэтому я поняла, что от этого не застрахован никто, нигде, даже в самом спокойном, сонном, дурацком, никому не нужном микрорайоне мира.
Вчера не удержалась и посмотрела видео о том, что и как в Харькове сегодня. Мой близкий друг, родом из Америки, но живущий в Шотландии (и тоже полностью включённый душой и делом в помощь нам), попросил ссылку. Я прислала ссылку, но говорю, мол, может, ты лучше не будешь смотреть, оно disturbing. А он говорит: in fact, I wish people were more disturbed.
Вот это видео, если ЖЖ его не выпилит: вставляю в пост, но отдельно ещё кину ссылку https://www.youtube.com/watch?v=VAsf6dsq3rQ, а если выпилит, можно найти его на Ютубе по заголовку "How Kharkiv Is Resisting Russia’s Invasion".
И вот я подумала над его фразой: I wish people were more disturbed -- и совершенно с ней согласна. Конечно, мы все сейчас ценим каждый осколочек т.н. "нормальной жизни", как глоток свежего воздуха. Во Львове между воздушными тревогами я гуляла с друзьями и уплетала пирожные. В Кракове я захожу в любимые места на Казимеже, изображаю трубу, красиво подстриглась, купила блокнот с Петром Скшинецким, непрестанно дразню Шимека, а Шимек -- меня.
Но вся эта нормальная жизнь не отменяет и не заслоняет того, что происходит, и я чувствую, что имею на неё право -- сейчас, в уюте и комфорте краковской весны -- именно потому, что не абстрагируюсь от войны. Каждый делает что может: я волонтёрю ночью на вокзале (встречаю беженцев, наливаю им чай и суп, сажаю на поезда и автобусы); сижу в переписках, пытаясь искать варианты эвакуации для тех, кто хочет выехать, и жильё для тех, кто приехал и ищет, где остановиться; тот кусок денег, который у меня свободен и ни на что срочное не предназначен, перевожу нашей армии (напоминаю, официальные реквизиты: раз https://bank.gov.ua/en/news/all/natsionalniy-bank-vidkriv-spetsrahunok-dlya-zboru-koshtiv-na-potrebi-armiyi?, два
https://www.comebackalive.in.ua/uk/donate).
Да, кстати: ещё несколько недель назад я никогда бы не подумала, что буду жертвовать деньги армии. Я убеждённая пацифистка. И мне совершенно чужд героический, мученический, военно-патриотический пафос: более чем чужд. Но правда в том, что эти люди сейчас спасают нашу шкуру (да, именно героически, вопреки очевидному перевесу в количестве людей и военной техники со стороны оккупантов). Именно благодаря им не произошло блицкрига. Благодаря им люди во Львове, или Днепре, или Виннице, могут выходить из дома и ходить по улицам. (После Харькова, когда я в первый раз просто вышла на улицу во Львове -- можно просто выйти из дома на солнце, и в тебя не прилетит снаряд! Просто дойти до магазина! Погулять! -- это было невероятное счастье). Благодаря им люди из освобождённых -- ими освобождённых -- городов могут впервые за месяц выйти из подвала и помыться. Так что не надо мне сейчас рассказывать о пацифизме, я сама всё о нём знаю.
Есть и множество других, самых разных способов помочь, в зависимости от умений, склонностей и локаций: кто-то рассказывает живые человеческие истории, борясь с потоком фейков и отрицания; кто-то играет или проводит занятия с детьми беженцев -- рисование, лепка, чтение; кто-то переводит устно (и / или переводит документы) для новоприбывших беженцев, не знающих языка и местной бюрократии; кто-то помогает с расселением (некоторые мои друзья даже селят людей на время прямо в собственных квартирах, если у кого есть свободная комната); кто-то приносит, собирает, сортирует, возит гуманитарную помощь; кто-то устраивает благотворительные акции, от музыкальных до кулинарных (и наверно ещё есть какие-то, может спортивные) со сбором денег на помощь армии, беженцам и волонтёрам; кто-то ходит на митинги; кто-то присоединяется к команде журналистов-следователей-юристов, собирающих материалы о военных преступлениях для будущих репараций и судов: там и работа с видео и аудио (кто умеет работать с метаданными, как например Bellingcat), и транскрипция записей, и перевод, и общение непосредственно с информантами. Люди из академической среды организовывают программы, стипендии, срочные визы для украинских студентов и учёных в собственных, местных вузах. Испанцы приезжают на вокзал в пограничном Пшемышле готовить паэлью для беженцев. Эмма своим ходом, без знания украинского и польского, прилетела в Краков аж из Яффо, чтобы дежурить тут на вокзале; надула медицинскую перчатку, сделав из неё пятипалый воздушный шар, и тем самым умудрилась успокоить рыдающих детей. Кто-то предлагает бесплатные психологические, юридические, медицинские консультации. Кто-то водит бесплатные экскурсии для беженцев. Кто-то печёт печенье. Я захожу тут в Кракове в магазин сети Rossmann, где всякая косметика, гигиена и бытовая химия -- и у входа есть стеллажи помощи беженцам: люди покупают и оставляют лишнюю зубную пасту, крем для рук, прокладки -- чтобы те, у кого сейчас нет денег на лишние траты, мог просто подойти и взять: как мой любимый "подвешенный кофе", который я ещё во Львове семь лет назад практиковала. Да куча всякого разного происходит. Каждый помогает тем, что сам умеет.
Но каждая из этих акций, как дорога в тысячу ли, начинается с того, что человек в какой-то момент понимает: я не вправе сейчас делать вид, что ничего не произошло, и продолжать вести т.н. "нормальную жизнь" как ни в чём не бывало. И чтобы произошёл этот перелом, надо найти в себе мужество сказать: мне тоже больно, я часть этого. Поэтому посыл "мне тоже больно", "мне стыдно", "я тоже" мне в тысячу раз дороже, нужнее и ценнее, чем просто посты о т.н. "нормальной жизни" (я не могу теперь это словосочетание думать и писать без приставки "так называемая") или все эти благоглупости-отмазки из разряда "посылаю лучи добра, мира и позитива". Потому что эта озвученная боль сейчас -- это не умножение плохого, а солидарность, протянутая рука, она означает, что человек не абстрагируется. Не считает горе "чужим". Это сейчас такой первостепенный показатель человечности и порядочности.
Я категорически против концепции коллективной вины. Но я за коллективную ответственность -- осознанную и идущую от каждого человека из этого самого "коллектива".
И, конечно же, правда то, что просто сидеть дома и страдать, рыдать, не есть, не спать, посыпать голову пеплом -- это само по себе никакая не помощь, не польза. Но вот какая штука: если в определённый момент человек разрешит себе полноценно проникнуться этой болью (а не, наоборот, разрешит себе от неё отстраниться и не париться! как мне нравятся эти тексты у невовлечённых, нетронутых войной, не участвующих в помощи людей а-ля "я сделал над собой усилие и позволил себе переключиться на пирожные и красивые виды из окна" -- ай молодец, железная воля!) -- проникнуться, даже если это означает: да, некоторое время не поесть, не поспать, задыхаться, рыдать, смотреть страшное -- вот это поворотная точка, после которой случается: "я не могу не". Домкрат такой, первый шаг к тому, чтобы человек начал что-то делать. Как-то помогать. Да не бойтесь вы так опыта боли, именно он вас делает людьми.
И когда я вижу, что моя приятельница Шенди постит цветущую сакуру, я совершенно точно знаю, что до того как постить сакуру, она была на вокзале и переводила для беженцев, не знающих языка чужой страны. Поэтому мне и сакура её тоже ценна и дорога, как и присланные краковским другом Шимеком уморительно смешные фото его кота (а Шимек возит в Украину гуманитарку, в том числе под обстрелами -- и это благодаря ему мы смогли эвакуироваться из Львова), как и прекрасный кофе, выпитый тут с Ладой в любимом вегетарианском кафе на Крупничей: это нормальная жизнь, это празднование жизни, это бесценно и необходимо, чтобы дышать, чтобы не сойти с ума. Но! оно идёт параллельно с болью и помощью (да, именно в таком порядке, потому что помощь произрастает из разделённой, озвученной боли), а не заслоняет их, не заменяет.
А вот если заслоняет и заменяет -- если "я вне политики, я певец нормальной жизни и желаю всем мира и добра, потому что плохого сейчас так много, что куда лучше просто постить сакуру" -- сейчас это постыдно и подло.
И занимать позицию вроде "всё неоднозначно", и оставаться вне политики сейчас -- постыдно и подло.
Ведь на наших глазах происходит не какая-то абстрактная политика газет, речей и парламентов, а расстрелы детей, бомбёжки больниц, и делают это -- совершенно сознательно и целенаправленно -- люди, которые верят лжи и пропаганде. Почему люди продолжают нас бомбить и обстреливать снарядами? Что, собрали и раздали военную технику тысячам психически больных, маньяков? Нет, просто они искренне верят в то, что освобождают нас от нацистов; что роддом, детская больница, драматический театр в Мариуполе, которые они разбомбили наряду с сотнями других зданий, были местом, где прятались "нацисты". И у них большая группа поддержки, одобрения, как немого ("промолчу, ибо лучше не увеличивать количество "плохого и неприятного в мире"), так и явного, громкого: достаточно хотя бы почитать про акции с буквой Z, ёбаный пиздец, дети на утренниках с этой буквой -- читай, школьники марширующие со свастикой. Десятилетиями философы, историки, психологи и кто только не --- задавались вопросом: каким образом Гитлеру удалось повести за собой такое огромное количество людей? Ну ладно, один харизматический маньяк, но как в образованном двадцатом веке столько взрослых, неглупых людей пошли на такое, исполняли, содействовали, позволяли, молчаливо одобряли -- они что, все массово сошли с ума? И вот сейчас мы наблюдаем аналогичный процесс. Вот так оно и было: кто-то рос в определённом дискурсе, раздуваемом и нагнетаемом государством, свято верит государственным СМИ... а кто-то просто ничуть не мешает этому процессу, потому что предпочитает умалчивать о неприятном и множить добро, постя котиков и лепестки.
То, что творится с Мариуполем и Черниговом (и не только там, просто два самых крупных на сегодняшний день примера) -- это блокада. Люди сидят в подвалах месяц без воды, еды, тепла, лекарств, часто без связи. Радуются воде, набранной в туалете, спущенной из батарей, зачерпнутой из лужи. Мне кажется, у всех, кто читает на русском языке, слово "блокада" не может не ассоциироваться с блокадой Ленинграда -- да? И вот как можно, имея хотя бы самое отдалённое, книжное представление о блокаде Ленинграда, занимать аполитичную или "всё-так-неоднозначно" позицию? Одна тётенька написала: "беспристрастности нет и быть не может, и я принимаю это как личное оскорбление". Я тоже принимаю позицию "над схваткой" как личное оскорбление. Это ненамного отличается от того, как если бы кто-то, глядя на наступление Германии в 1939-м, оставался беспристрастным, отстранённым и просветлённо принимал бы все позиции как равно имеющие право на существование, мол, "и ты тоже права". Людей -- в частности, рожениц в роддомах, цивильное население в обычных жилых кварталах -- целенаправленно уничтожают. Морят голодом. Не пропускают гуманитарную помощь. Города стирают с лица земли -- посмотрите, на что стал похож огромный, элегантный, архитектурно затейливый, полуторамиллионный Харьков. Посмотрите, какой до войны был Мариуполь. Посмотрите, как они выглядят сейчас. Уже не говоря о маленьких городках, посёлках и деревнях -- некоторых из них уже просто не существует как населённых пунктов, одни руины. Мама с дочкой, с которыми я разговаривала вчера на вокзале -- беженцы из Чернигова -- рассказывали, как были счастливы впервые за три недели помыться. И как переходили реку по заминированному пешеходному мосту. Я: "Как же вы переходили?" "Да там их видно, эти мины, можно обойти. Если на кнопочку не нажать, оно не взорвётся". В другой день бабушка Наташа из Гавриловки Киевской области (возле Гостомеля), которую я вместе с детворой усадила в нашей "комнате матери и ребёнка", рассказала, как у них там тринадцатилетний мальчик вышел на улицу и его расстреляли в упор. "Это уже потом нам объяснили, что надо на ворота вывешивать всякие тряпки, писать "ДЕТИ", чтоб не трогали..."
Если просто абстрагироваться от этого всего сакурой -- это не уменьшение количества "плохого" в мире, и уж точно не увеличение добра -- это увеличение количества равнодушия. Этакая собственноручно выданная индульгенция на позитивчик: как только мелькает в сетях такое "позволим себе порадоваться!", то все, кто любит оставаться "над схваткой" и "вне политики", такие сразу: "оо, а что, можно было? ну тогда я тоже, давно хотелось". А равнодушие сейчас играет на руку той самой лжи, добавляет ещё одну каплю воска в закупоренные уши тех, кто поддерживает войну. Чем больше такой развесистой сакуры, тем больше молчаливой поддержки-потворствования. Тем больше электорат у этой войны. Понимаете, вы множите не добро, а этот самый электорат.
I wish people were more disturbed. Потому что пока не проймёт, люди так и будут выдавать себе и окружающим эти индульгенции.
Знаете, в Харькове от дома до вокзала нас довезли -- незнакомые нам люди. В Краков нас эвакуировали тоже, считай, незнакомцы: друзья друзей друзей, о существовании которых я даже не знала ещё за две недели до того. Жильё в Кракове нам предоставила совершенно незнакомая женщина, тоже подруга друзей друзей. В Гамбурге -- ещё более незнакомый человек. К моей семье никто из этих людей не имел никакого отношения, а часть из них даже с Украиной никак не связана. И у них своих забот полон рот: работа, дети, коты, родители, болезни. Моя семья им вообще никто. И мы их ни о чём не просили. Они вполне себе могли абстрагироваться и заниматься своими делами, любоваться видами. Но человек человеку -- человек. И они выбрали отдать свои комнаты, свои силы, своё время, бензин, внимание -- незнакомым людям, которым плохо. Потому что так или иначе выбрали пропустить эту боль через себя.
И вот на таких "посторонних", которые сейчас выбирают делать дополнительные (часто очень некомфортные, неприятные) усилия и помогать, а не абстрагироваться -- вот на таких "посторонних" и держится сейчас человечество.
И ещё, это я обращаюсь ко всем товарищам, которые нам так размыто и прекраснодушно желают "мира" -- вы думаете, я его не хочу? Сколько раз за эти дни я слышала, и не только от вымотанных бабушек-беженок, а от здоровых мужиков-волонтёров: "господи, когда это уже кончится?". Но "мир" в значении "что угодно, пусть капитуляция, пусть прогнуться под оккупанта, пусть сдать города, лишь бы перестали стрелять" нам сейчас не нужен: нам нужна сначала победа, а потом мир. Потому что иначе это будет "мир" в формате режима Виши: спасибо, не надо.
Потому что знаете, ну кому нужна была моя задрипанная Салтовка? Это же было самое спокойное, самое сонное, самое безопасное место на земле. Скучные жилые массивы. Панельные дома. Киоски. Школы. Ремонт обуви. Зелёные дворы с абрикосами и вишнями. Речка. Там же никогда ничего не происходит. Там нет стратегических объектов, нет военного аэродрома, танкового завода, нефтебазы, резиденции президента. Ещё несколько месяцев назад всё это было совершенно невозможно, не о нас, невообразимо -- сгоревшие остовы домов, снаряды, воткнувшиеся в детскую площадку, дыра в стене школы, трупы на улице, люди, сидящие в подвалах неделями, безуспешные попытки выехать не то что из города, а хотя бы из микрорайона. Этого не может быть потому что этого не может быть никогда. Та кому мы нужны? Здесь, с нами, ничего подобного не может случиться.
И вот оказалось, что от "никогда ничего подобного" до реальности -- один шаг. Когда ты просыпаешься утром от взрывов.
И именно поэтому я поняла, что от этого не застрахован никто, нигде, даже в самом спокойном, сонном, дурацком, никому не нужном микрорайоне мира.
Вчера не удержалась и посмотрела видео о том, что и как в Харькове сегодня. Мой близкий друг, родом из Америки, но живущий в Шотландии (и тоже полностью включённый душой и делом в помощь нам), попросил ссылку. Я прислала ссылку, но говорю, мол, может, ты лучше не будешь смотреть, оно disturbing. А он говорит: in fact, I wish people were more disturbed.
Вот это видео, если ЖЖ его не выпилит: вставляю в пост, но отдельно ещё кину ссылку https://www.youtube.com/watch?v=VAsf6dsq3rQ, а если выпилит, можно найти его на Ютубе по заголовку "How Kharkiv Is Resisting Russia’s Invasion".
Click to viewИ вот я подумала над его фразой: I wish people were more disturbed -- и совершенно с ней согласна. Конечно, мы все сейчас ценим каждый осколочек т.н. "нормальной жизни", как глоток свежего воздуха. Во Львове между воздушными тревогами я гуляла с друзьями и уплетала пирожные. В Кракове я захожу в любимые места на Казимеже, изображаю трубу, красиво подстриглась, купила блокнот с Петром Скшинецким, непрестанно дразню Шимека, а Шимек -- меня.
Но вся эта нормальная жизнь не отменяет и не заслоняет того, что происходит, и я чувствую, что имею на неё право -- сейчас, в уюте и комфорте краковской весны -- именно потому, что не абстрагируюсь от войны. Каждый делает что может: я волонтёрю ночью на вокзале (встречаю беженцев, наливаю им чай и суп, сажаю на поезда и автобусы); сижу в переписках, пытаясь искать варианты эвакуации для тех, кто хочет выехать, и жильё для тех, кто приехал и ищет, где остановиться; тот кусок денег, который у меня свободен и ни на что срочное не предназначен, перевожу нашей армии (напоминаю, официальные реквизиты: раз https://bank.gov.ua/en/news/all/natsionalniy-bank-vidkriv-spetsrahunok-dlya-zboru-koshtiv-na-potrebi-armiyi?, два
https://www.comebackalive.in.ua/uk/donate).
Да, кстати: ещё несколько недель назад я никогда бы не подумала, что буду жертвовать деньги армии. Я убеждённая пацифистка. И мне совершенно чужд героический, мученический, военно-патриотический пафос: более чем чужд. Но правда в том, что эти люди сейчас спасают нашу шкуру (да, именно героически, вопреки очевидному перевесу в количестве людей и военной техники со стороны оккупантов). Именно благодаря им не произошло блицкрига. Благодаря им люди во Львове, или Днепре, или Виннице, могут выходить из дома и ходить по улицам. (После Харькова, когда я в первый раз просто вышла на улицу во Львове -- можно просто выйти из дома на солнце, и в тебя не прилетит снаряд! Просто дойти до магазина! Погулять! -- это было невероятное счастье). Благодаря им люди из освобождённых -- ими освобождённых -- городов могут впервые за месяц выйти из подвала и помыться. Так что не надо мне сейчас рассказывать о пацифизме, я сама всё о нём знаю.
Есть и множество других, самых разных способов помочь, в зависимости от умений, склонностей и локаций: кто-то рассказывает живые человеческие истории, борясь с потоком фейков и отрицания; кто-то играет или проводит занятия с детьми беженцев -- рисование, лепка, чтение; кто-то переводит устно (и / или переводит документы) для новоприбывших беженцев, не знающих языка и местной бюрократии; кто-то помогает с расселением (некоторые мои друзья даже селят людей на время прямо в собственных квартирах, если у кого есть свободная комната); кто-то приносит, собирает, сортирует, возит гуманитарную помощь; кто-то устраивает благотворительные акции, от музыкальных до кулинарных (и наверно ещё есть какие-то, может спортивные) со сбором денег на помощь армии, беженцам и волонтёрам; кто-то ходит на митинги; кто-то присоединяется к команде журналистов-следователей-юристов, собирающих материалы о военных преступлениях для будущих репараций и судов: там и работа с видео и аудио (кто умеет работать с метаданными, как например Bellingcat), и транскрипция записей, и перевод, и общение непосредственно с информантами. Люди из академической среды организовывают программы, стипендии, срочные визы для украинских студентов и учёных в собственных, местных вузах. Испанцы приезжают на вокзал в пограничном Пшемышле готовить паэлью для беженцев. Эмма своим ходом, без знания украинского и польского, прилетела в Краков аж из Яффо, чтобы дежурить тут на вокзале; надула медицинскую перчатку, сделав из неё пятипалый воздушный шар, и тем самым умудрилась успокоить рыдающих детей. Кто-то предлагает бесплатные психологические, юридические, медицинские консультации. Кто-то водит бесплатные экскурсии для беженцев. Кто-то печёт печенье. Я захожу тут в Кракове в магазин сети Rossmann, где всякая косметика, гигиена и бытовая химия -- и у входа есть стеллажи помощи беженцам: люди покупают и оставляют лишнюю зубную пасту, крем для рук, прокладки -- чтобы те, у кого сейчас нет денег на лишние траты, мог просто подойти и взять: как мой любимый "подвешенный кофе", который я ещё во Львове семь лет назад практиковала. Да куча всякого разного происходит. Каждый помогает тем, что сам умеет.
Но каждая из этих акций, как дорога в тысячу ли, начинается с того, что человек в какой-то момент понимает: я не вправе сейчас делать вид, что ничего не произошло, и продолжать вести т.н. "нормальную жизнь" как ни в чём не бывало. И чтобы произошёл этот перелом, надо найти в себе мужество сказать: мне тоже больно, я часть этого. Поэтому посыл "мне тоже больно", "мне стыдно", "я тоже" мне в тысячу раз дороже, нужнее и ценнее, чем просто посты о т.н. "нормальной жизни" (я не могу теперь это словосочетание думать и писать без приставки "так называемая") или все эти благоглупости-отмазки из разряда "посылаю лучи добра, мира и позитива". Потому что эта озвученная боль сейчас -- это не умножение плохого, а солидарность, протянутая рука, она означает, что человек не абстрагируется. Не считает горе "чужим". Это сейчас такой первостепенный показатель человечности и порядочности.
Я категорически против концепции коллективной вины. Но я за коллективную ответственность -- осознанную и идущую от каждого человека из этого самого "коллектива".
И, конечно же, правда то, что просто сидеть дома и страдать, рыдать, не есть, не спать, посыпать голову пеплом -- это само по себе никакая не помощь, не польза. Но вот какая штука: если в определённый момент человек разрешит себе полноценно проникнуться этой болью (а не, наоборот, разрешит себе от неё отстраниться и не париться! как мне нравятся эти тексты у невовлечённых, нетронутых войной, не участвующих в помощи людей а-ля "я сделал над собой усилие и позволил себе переключиться на пирожные и красивые виды из окна" -- ай молодец, железная воля!) -- проникнуться, даже если это означает: да, некоторое время не поесть, не поспать, задыхаться, рыдать, смотреть страшное -- вот это поворотная точка, после которой случается: "я не могу не". Домкрат такой, первый шаг к тому, чтобы человек начал что-то делать. Как-то помогать. Да не бойтесь вы так опыта боли, именно он вас делает людьми.
И когда я вижу, что моя приятельница Шенди постит цветущую сакуру, я совершенно точно знаю, что до того как постить сакуру, она была на вокзале и переводила для беженцев, не знающих языка чужой страны. Поэтому мне и сакура её тоже ценна и дорога, как и присланные краковским другом Шимеком уморительно смешные фото его кота (а Шимек возит в Украину гуманитарку, в том числе под обстрелами -- и это благодаря ему мы смогли эвакуироваться из Львова), как и прекрасный кофе, выпитый тут с Ладой в любимом вегетарианском кафе на Крупничей: это нормальная жизнь, это празднование жизни, это бесценно и необходимо, чтобы дышать, чтобы не сойти с ума. Но! оно идёт параллельно с болью и помощью (да, именно в таком порядке, потому что помощь произрастает из разделённой, озвученной боли), а не заслоняет их, не заменяет.
А вот если заслоняет и заменяет -- если "я вне политики, я певец нормальной жизни и желаю всем мира и добра, потому что плохого сейчас так много, что куда лучше просто постить сакуру" -- сейчас это постыдно и подло.
И занимать позицию вроде "всё неоднозначно", и оставаться вне политики сейчас -- постыдно и подло.
Ведь на наших глазах происходит не какая-то абстрактная политика газет, речей и парламентов, а расстрелы детей, бомбёжки больниц, и делают это -- совершенно сознательно и целенаправленно -- люди, которые верят лжи и пропаганде. Почему люди продолжают нас бомбить и обстреливать снарядами? Что, собрали и раздали военную технику тысячам психически больных, маньяков? Нет, просто они искренне верят в то, что освобождают нас от нацистов; что роддом, детская больница, драматический театр в Мариуполе, которые они разбомбили наряду с сотнями других зданий, были местом, где прятались "нацисты". И у них большая группа поддержки, одобрения, как немого ("промолчу, ибо лучше не увеличивать количество "плохого и неприятного в мире"), так и явного, громкого: достаточно хотя бы почитать про акции с буквой Z, ёбаный пиздец, дети на утренниках с этой буквой -- читай, школьники марширующие со свастикой. Десятилетиями философы, историки, психологи и кто только не --- задавались вопросом: каким образом Гитлеру удалось повести за собой такое огромное количество людей? Ну ладно, один харизматический маньяк, но как в образованном двадцатом веке столько взрослых, неглупых людей пошли на такое, исполняли, содействовали, позволяли, молчаливо одобряли -- они что, все массово сошли с ума? И вот сейчас мы наблюдаем аналогичный процесс. Вот так оно и было: кто-то рос в определённом дискурсе, раздуваемом и нагнетаемом государством, свято верит государственным СМИ... а кто-то просто ничуть не мешает этому процессу, потому что предпочитает умалчивать о неприятном и множить добро, постя котиков и лепестки.
То, что творится с Мариуполем и Черниговом (и не только там, просто два самых крупных на сегодняшний день примера) -- это блокада. Люди сидят в подвалах месяц без воды, еды, тепла, лекарств, часто без связи. Радуются воде, набранной в туалете, спущенной из батарей, зачерпнутой из лужи. Мне кажется, у всех, кто читает на русском языке, слово "блокада" не может не ассоциироваться с блокадой Ленинграда -- да? И вот как можно, имея хотя бы самое отдалённое, книжное представление о блокаде Ленинграда, занимать аполитичную или "всё-так-неоднозначно" позицию? Одна тётенька написала: "беспристрастности нет и быть не может, и я принимаю это как личное оскорбление". Я тоже принимаю позицию "над схваткой" как личное оскорбление. Это ненамного отличается от того, как если бы кто-то, глядя на наступление Германии в 1939-м, оставался беспристрастным, отстранённым и просветлённо принимал бы все позиции как равно имеющие право на существование, мол, "и ты тоже права". Людей -- в частности, рожениц в роддомах, цивильное население в обычных жилых кварталах -- целенаправленно уничтожают. Морят голодом. Не пропускают гуманитарную помощь. Города стирают с лица земли -- посмотрите, на что стал похож огромный, элегантный, архитектурно затейливый, полуторамиллионный Харьков. Посмотрите, какой до войны был Мариуполь. Посмотрите, как они выглядят сейчас. Уже не говоря о маленьких городках, посёлках и деревнях -- некоторых из них уже просто не существует как населённых пунктов, одни руины. Мама с дочкой, с которыми я разговаривала вчера на вокзале -- беженцы из Чернигова -- рассказывали, как были счастливы впервые за три недели помыться. И как переходили реку по заминированному пешеходному мосту. Я: "Как же вы переходили?" "Да там их видно, эти мины, можно обойти. Если на кнопочку не нажать, оно не взорвётся". В другой день бабушка Наташа из Гавриловки Киевской области (возле Гостомеля), которую я вместе с детворой усадила в нашей "комнате матери и ребёнка", рассказала, как у них там тринадцатилетний мальчик вышел на улицу и его расстреляли в упор. "Это уже потом нам объяснили, что надо на ворота вывешивать всякие тряпки, писать "ДЕТИ", чтоб не трогали..."
Если просто абстрагироваться от этого всего сакурой -- это не уменьшение количества "плохого" в мире, и уж точно не увеличение добра -- это увеличение количества равнодушия. Этакая собственноручно выданная индульгенция на позитивчик: как только мелькает в сетях такое "позволим себе порадоваться!", то все, кто любит оставаться "над схваткой" и "вне политики", такие сразу: "оо, а что, можно было? ну тогда я тоже, давно хотелось". А равнодушие сейчас играет на руку той самой лжи, добавляет ещё одну каплю воска в закупоренные уши тех, кто поддерживает войну. Чем больше такой развесистой сакуры, тем больше молчаливой поддержки-потворствования. Тем больше электорат у этой войны. Понимаете, вы множите не добро, а этот самый электорат.
I wish people were more disturbed. Потому что пока не проймёт, люди так и будут выдавать себе и окружающим эти индульгенции.
Знаете, в Харькове от дома до вокзала нас довезли -- незнакомые нам люди. В Краков нас эвакуировали тоже, считай, незнакомцы: друзья друзей друзей, о существовании которых я даже не знала ещё за две недели до того. Жильё в Кракове нам предоставила совершенно незнакомая женщина, тоже подруга друзей друзей. В Гамбурге -- ещё более незнакомый человек. К моей семье никто из этих людей не имел никакого отношения, а часть из них даже с Украиной никак не связана. И у них своих забот полон рот: работа, дети, коты, родители, болезни. Моя семья им вообще никто. И мы их ни о чём не просили. Они вполне себе могли абстрагироваться и заниматься своими делами, любоваться видами. Но человек человеку -- человек. И они выбрали отдать свои комнаты, свои силы, своё время, бензин, внимание -- незнакомым людям, которым плохо. Потому что так или иначе выбрали пропустить эту боль через себя.
И вот на таких "посторонних", которые сейчас выбирают делать дополнительные (часто очень некомфортные, неприятные) усилия и помогать, а не абстрагироваться -- вот на таких "посторонних" и держится сейчас человечество.
И ещё, это я обращаюсь ко всем товарищам, которые нам так размыто и прекраснодушно желают "мира" -- вы думаете, я его не хочу? Сколько раз за эти дни я слышала, и не только от вымотанных бабушек-беженок, а от здоровых мужиков-волонтёров: "господи, когда это уже кончится?". Но "мир" в значении "что угодно, пусть капитуляция, пусть прогнуться под оккупанта, пусть сдать города, лишь бы перестали стрелять" нам сейчас не нужен: нам нужна сначала победа, а потом мир. Потому что иначе это будет "мир" в формате режима Виши: спасибо, не надо.