Цитаты из "Дорога уходит вдаль." Александра Блюштейн и "Пана Халявского" Квитко-Основьяненко.
Нашла закладку с этой книгой.)) Пока делала тему,вспомнила о второй книге..
Делюсь..
Фото просто так..))
А эпиграфом будет вот этот отрывок из сериала "Анка с Молдаванки."
Неплохой вообще то сериальчик.)) Нестандартный и колоритный с Кузнецовой из Кухни.
Любая мать хочет, чтоб дите ело..и хорошо ело..
На эту тему и цитата.))
Дорога уходит в даль... В рассветный час. Весна | Автор книги - Александра Бруштейн
Читать тут.
Серафима Павловна, которая перемывает чайную посуду, отрывается от этого дела и, прижимая к груди мокрое чайное полотенце, отвечает папе грустно-грустно, как Рыцарь Печального Образа:
- Яков Ефимович… Для меня прежде всего Бог, а потом - сию минуту! - вы. Сколько уж раз вы моих детей спасали, спасите и теперь. Чем хотите лечите, только вылечите!
- Да от чего их лечить, Серафима Павловна, голубушка? Здоровые дети…
Серафима Павловна опускается на стул и начинает плакать. Не найдя своего носового платка, она вытаскивает платок из кармана мужа и горестно сморкается.
- Яков Ефимович! - говорит она с легкими всхлипываниями. - Ни-ка-ко-го аппетиту нет у детей! Не едят ниче-го! По десять копеек плачу им за каждый стакан молока, только пусть пьют! Вот до чего дошло!
Владимир Иванович высоко поднимает плечи и ожесточенно пыхтит трубкой.
- Умалишотка! - Он сердито кивает папе на жену. - Восемь стаканов молока в день выдувают дети, - по сорок копеек каждой за это. Да у меня на заводе рабочий того не получает!
Владимир Иванович очень волосатый. Такое впечатление, что волосы его уже и девать некуда, они запиханы куда попало: в нос, в уши… А сросшиеся брови - как толстая, мохнатая гусеница, изогнувшаяся над глазами.
Серафима Павловна, положив круглый, как яблоко, подбородок на круглую руку, скорбно смотрит на папу:
- Яков Ефимович!..
- Ну хорошо… - Папа достает из кармана записную книжечку и карандаш. - Прошу вас, Серафима Павловна, перечислить мне по порядку, что именно ваши дети съедают за день.
- Утречком, - старательно припоминает Серафима Павловна, - подают им в постельку парного молочка…
- Выпивают?
- По десять копеек за стакан… Это в восемь. А в девять - завтрак: какао, яички - свеженькие, из-под курочек, - сметана, творожок, сыр, ветчина… И обязательно одно горячее блюдо!
- Это в девять, - отмечает папа в книжечке. - А дальше?
- В одиннадцать опять молоко…
- По гривеннику за стакан?
- Иначе не пьют! - вздыхает Серафима Павловна. - А в час - обед. Обыкновенный: три-четыре блюда. В три - опять по стаканчику молочка. А в пять - чай… ну, булочки сладкие, печенье, варенье, фрукты свежие, летом, конечно, ягоды…
- В одиннадцать - молоко, в час - обед, в три - опять молоко, а в пять - чай, - записывает папа.
- А в семь - ужин. В девять - молоко, и спать… И всё!
У папы дрожат губы и подбородок: это он удерживается от смеха.
- Итого, - заключает папа, - они у вас едят каждые два часа.
- Едят они! - Глаза Серафимы Павловны наливаются слезами. - Кусочек того, капельку этого, здесь глоточек отопьют, там вилкой поковыряют, размажут, раздрызгают по тарелке, и всё!.. Яков Ефимович, дорогой, ну скажите, вы ученый человек, чего им еще нужно, детям моим?
И вдруг папа начинает хохотать. Он хохочет, нагнув голову, словно собираясь долбануть носом собственное колено. Он весь сотрясается и плачет крупными слезами, слезы застилают его очки, как дождевые капли - оконное стекло.
- Чего им еще нужно при таком питании? - переспрашивает он сквозь смех. - Второй желудок им нужен! Не может один желудок все это переварить!
- Я ж говорю: умалишотка! - хохочет и Владимир Иванович.
Подобная цитата есть и украинского классика Г.Ф.Квитко-Основьяненко в Пане Халявском.))
Желающим прочесть ссылка.
... Начинаю с начала, то есть от самого детства моего.
У наших батеньки и маменьки нас детей всего было: Петруся, Павлуся, Трофимка, Сидорушка, Офремушка, Егорушка и Сонька, Верка, Надежда и Любка; шесть сынков-молодцов и четыре дочки - всего десять штук...
Нас воспитывали со всем старанием и заботливостью и, правду сказать, не щадили ничего. Утром всегда уже была для нас молочная каша, или лапша в молоке, или яичница. Мяса по утрам не давали для здоровья, и хотя мы с жадностью кидались к оловянному блюду, в коем была наша пища, и скоро уписывали все, но няньки подливали нам снова и заставляли, часто с толчками, чтобы мы еще ели, потому, говорили они, что маменька с них будут взыскивать, когда дети мало покушали из приготовленного. И мы, натужась и собравшись с силами, еще ели до самого нельзя.
После завтрака нас вели к батеньке челом отдать, а потом за тем же к маменьке. Как же маменька любили плотно позавтракать и всегда в одиночку, без батеньки, то мы и находили у нее либо блины, либо пироги, а в постные дни пампушки или горофяники. Маменька и уделяли нам порядочные порции и приказывали, чтобы тут же при них съедать все, а не носиться с пищею, как собака-де.
Отпустивши прочих детей, маменька удерживали меня при себе и тут доставали из шкафика особую, приготовленную отлично, порцию блинов или пирогов с изобилием масла, сметаны и тому подобных славностей. "Покушай, душко-Трушко (Трофимушка), -- приговаривали маменька, гладя меня по голове:-- старшие больше едят, и тебе мало достается". Управившись с этим, я получал от маменьки либо яблочко, либо какую-нибудь сладость на закуску и всегда с приказанием: "Съешь тут, не показывай братьям; те, головорезы, отнимут все у тебя". Такое отличие вразумило меня, что я маменькин "пестунчик" (любимец), что и подтвердилось потом. Но за что я попал в такую честь, хоть убейте меня, не знаю!.. Видно -- по маменькиной комплекции.
Среди таких невинных игр и забав нас позовут обедать. Это всегда бывало к полудню. Борщ с кормленою птицею, чудеснейший, салом свиным заправленный и сметаною забеленный,-- прелесть! Таких борщей я уже не нахожу нигде. Я, по счастью моему, был в Петербурге -- не из тщеславия хвалюсь этим, а к речи пришлось -- обедал у порядочных людей и даже обедывал в "Лондоне", да не в том Лондоне, что есть в самой Англии город, а просто большой дом, не знаю почему "Лондоном" называемый, так я, и там обедывая, -- духа такого борща не видал. Где ты, святая старина!
К борщу подавали нам по большому куску пшенной каши, облитой коровьим маслом. Потом мясо из борща разрежет тебе нянька кусочками на деревянной тарелке и сверху еще присолит крупною невымытою солью -- тогда еще была натура: так и уписывай. Потом дадут ногу большого жирнейшего гуся или индюка; грызи зубами, обгрызывай кость до последнего, а жир -- верите ли? -- так и течет по рукам; когда не успеешь обсосать тут же рук, то и на платье потечет, особливо если нянька, обязанная утирать нам рот, зазевается. Посмей же не съесть всего, что положено тебе на тарелку, то маменька кроме того, что станут бранить, а под сердитый час и ложкою шлепнут по лбу: "Ешь, дурак, не умничай" -- и перестанешь умничать и выскребаешь с оловянной тарелки или примешься выедать мясо от кости до последней плевочки. Спасибо, тогда ни у нас и нигде не было серебряных ложек, а все деревянные: так оно и не больно; тогда загудит в голове, как будто в пустом котлике.
После обеда батенька с маменькой лягут в спальне опочивать, а дети идут в сад.
Когда же батенька и маменька проснутся, тогда позовут детей к лакомству. Тут нам вынесут или орехов, или яблоков, пастилы, повидла, или чего-нибудь в этом роде и прикажут разделиться дружно, поровну и отнюдь не ссориться.
Что бы мы ни делили между собой, раздел всегда оканчивался ссорою, и в пользу одного из нас, что заставило горбунчика-Павлусю сказать один раз при подобном разделе: "Ах, душечки братцы и сестрицы! Когда бы вы скорее все померли, чтобы мне не с кем было делиться и ссориться!"
В полдник нам давали молоко, сметану, творог, яичницы разных сортов - и всего вдоволь. Потом, к вечеру, мы "подвечерковывали": обыкновенно тут нам давали холодное жаркое, оставшееся от обеда, вновь зажаренного поросенка и еще что-нибудь подобное. А при захождении солнца ужинать: галушки вздобные в молоке, "квасок" (особенное мясное кушанье с луком, и что за превкусное! В лучших домах за пышными столами его не видать уже!), колбаса, шипящая на сковороде, и всегда вареники, плавающие в масле и облитые сметаною. Приказ от маменьки был прежний: есть побольше: ночью, мол, не дадут.
Вот,мол,ели как и детей как кормили..но прошло столетие и ничего не изменилось..
кое где так и продолжают кормить,пытаясь впихнуть невпихуемое.))
Делюсь..
Фото просто так..))
А эпиграфом будет вот этот отрывок из сериала "Анка с Молдаванки."
Неплохой вообще то сериальчик.)) Нестандартный и колоритный с Кузнецовой из Кухни.
Любая мать хочет, чтоб дите ело..и хорошо ело..
На эту тему и цитата.))
Дорога уходит в даль... В рассветный час. Весна | Автор книги - Александра Бруштейн
Читать тут.
Серафима Павловна, которая перемывает чайную посуду, отрывается от этого дела и, прижимая к груди мокрое чайное полотенце, отвечает папе грустно-грустно, как Рыцарь Печального Образа:
- Яков Ефимович… Для меня прежде всего Бог, а потом - сию минуту! - вы. Сколько уж раз вы моих детей спасали, спасите и теперь. Чем хотите лечите, только вылечите!
- Да от чего их лечить, Серафима Павловна, голубушка? Здоровые дети…
Серафима Павловна опускается на стул и начинает плакать. Не найдя своего носового платка, она вытаскивает платок из кармана мужа и горестно сморкается.
- Яков Ефимович! - говорит она с легкими всхлипываниями. - Ни-ка-ко-го аппетиту нет у детей! Не едят ниче-го! По десять копеек плачу им за каждый стакан молока, только пусть пьют! Вот до чего дошло!
Владимир Иванович высоко поднимает плечи и ожесточенно пыхтит трубкой.
- Умалишотка! - Он сердито кивает папе на жену. - Восемь стаканов молока в день выдувают дети, - по сорок копеек каждой за это. Да у меня на заводе рабочий того не получает!
Владимир Иванович очень волосатый. Такое впечатление, что волосы его уже и девать некуда, они запиханы куда попало: в нос, в уши… А сросшиеся брови - как толстая, мохнатая гусеница, изогнувшаяся над глазами.
Серафима Павловна, положив круглый, как яблоко, подбородок на круглую руку, скорбно смотрит на папу:
- Яков Ефимович!..
- Ну хорошо… - Папа достает из кармана записную книжечку и карандаш. - Прошу вас, Серафима Павловна, перечислить мне по порядку, что именно ваши дети съедают за день.
- Утречком, - старательно припоминает Серафима Павловна, - подают им в постельку парного молочка…
- Выпивают?
- По десять копеек за стакан… Это в восемь. А в девять - завтрак: какао, яички - свеженькие, из-под курочек, - сметана, творожок, сыр, ветчина… И обязательно одно горячее блюдо!
- Это в девять, - отмечает папа в книжечке. - А дальше?
- В одиннадцать опять молоко…
- По гривеннику за стакан?
- Иначе не пьют! - вздыхает Серафима Павловна. - А в час - обед. Обыкновенный: три-четыре блюда. В три - опять по стаканчику молочка. А в пять - чай… ну, булочки сладкие, печенье, варенье, фрукты свежие, летом, конечно, ягоды…
- В одиннадцать - молоко, в час - обед, в три - опять молоко, а в пять - чай, - записывает папа.
- А в семь - ужин. В девять - молоко, и спать… И всё!
У папы дрожат губы и подбородок: это он удерживается от смеха.
- Итого, - заключает папа, - они у вас едят каждые два часа.
- Едят они! - Глаза Серафимы Павловны наливаются слезами. - Кусочек того, капельку этого, здесь глоточек отопьют, там вилкой поковыряют, размажут, раздрызгают по тарелке, и всё!.. Яков Ефимович, дорогой, ну скажите, вы ученый человек, чего им еще нужно, детям моим?
И вдруг папа начинает хохотать. Он хохочет, нагнув голову, словно собираясь долбануть носом собственное колено. Он весь сотрясается и плачет крупными слезами, слезы застилают его очки, как дождевые капли - оконное стекло.
- Чего им еще нужно при таком питании? - переспрашивает он сквозь смех. - Второй желудок им нужен! Не может один желудок все это переварить!
- Я ж говорю: умалишотка! - хохочет и Владимир Иванович.
Подобная цитата есть и украинского классика Г.Ф.Квитко-Основьяненко в Пане Халявском.))
Желающим прочесть ссылка.
... Начинаю с начала, то есть от самого детства моего.
У наших батеньки и маменьки нас детей всего было: Петруся, Павлуся, Трофимка, Сидорушка, Офремушка, Егорушка и Сонька, Верка, Надежда и Любка; шесть сынков-молодцов и четыре дочки - всего десять штук...
Нас воспитывали со всем старанием и заботливостью и, правду сказать, не щадили ничего. Утром всегда уже была для нас молочная каша, или лапша в молоке, или яичница. Мяса по утрам не давали для здоровья, и хотя мы с жадностью кидались к оловянному блюду, в коем была наша пища, и скоро уписывали все, но няньки подливали нам снова и заставляли, часто с толчками, чтобы мы еще ели, потому, говорили они, что маменька с них будут взыскивать, когда дети мало покушали из приготовленного. И мы, натужась и собравшись с силами, еще ели до самого нельзя.
После завтрака нас вели к батеньке челом отдать, а потом за тем же к маменьке. Как же маменька любили плотно позавтракать и всегда в одиночку, без батеньки, то мы и находили у нее либо блины, либо пироги, а в постные дни пампушки или горофяники. Маменька и уделяли нам порядочные порции и приказывали, чтобы тут же при них съедать все, а не носиться с пищею, как собака-де.
Отпустивши прочих детей, маменька удерживали меня при себе и тут доставали из шкафика особую, приготовленную отлично, порцию блинов или пирогов с изобилием масла, сметаны и тому подобных славностей. "Покушай, душко-Трушко (Трофимушка), -- приговаривали маменька, гладя меня по голове:-- старшие больше едят, и тебе мало достается". Управившись с этим, я получал от маменьки либо яблочко, либо какую-нибудь сладость на закуску и всегда с приказанием: "Съешь тут, не показывай братьям; те, головорезы, отнимут все у тебя". Такое отличие вразумило меня, что я маменькин "пестунчик" (любимец), что и подтвердилось потом. Но за что я попал в такую честь, хоть убейте меня, не знаю!.. Видно -- по маменькиной комплекции.
Среди таких невинных игр и забав нас позовут обедать. Это всегда бывало к полудню. Борщ с кормленою птицею, чудеснейший, салом свиным заправленный и сметаною забеленный,-- прелесть! Таких борщей я уже не нахожу нигде. Я, по счастью моему, был в Петербурге -- не из тщеславия хвалюсь этим, а к речи пришлось -- обедал у порядочных людей и даже обедывал в "Лондоне", да не в том Лондоне, что есть в самой Англии город, а просто большой дом, не знаю почему "Лондоном" называемый, так я, и там обедывая, -- духа такого борща не видал. Где ты, святая старина!
К борщу подавали нам по большому куску пшенной каши, облитой коровьим маслом. Потом мясо из борща разрежет тебе нянька кусочками на деревянной тарелке и сверху еще присолит крупною невымытою солью -- тогда еще была натура: так и уписывай. Потом дадут ногу большого жирнейшего гуся или индюка; грызи зубами, обгрызывай кость до последнего, а жир -- верите ли? -- так и течет по рукам; когда не успеешь обсосать тут же рук, то и на платье потечет, особливо если нянька, обязанная утирать нам рот, зазевается. Посмей же не съесть всего, что положено тебе на тарелку, то маменька кроме того, что станут бранить, а под сердитый час и ложкою шлепнут по лбу: "Ешь, дурак, не умничай" -- и перестанешь умничать и выскребаешь с оловянной тарелки или примешься выедать мясо от кости до последней плевочки. Спасибо, тогда ни у нас и нигде не было серебряных ложек, а все деревянные: так оно и не больно; тогда загудит в голове, как будто в пустом котлике.
После обеда батенька с маменькой лягут в спальне опочивать, а дети идут в сад.
Когда же батенька и маменька проснутся, тогда позовут детей к лакомству. Тут нам вынесут или орехов, или яблоков, пастилы, повидла, или чего-нибудь в этом роде и прикажут разделиться дружно, поровну и отнюдь не ссориться.
Что бы мы ни делили между собой, раздел всегда оканчивался ссорою, и в пользу одного из нас, что заставило горбунчика-Павлусю сказать один раз при подобном разделе: "Ах, душечки братцы и сестрицы! Когда бы вы скорее все померли, чтобы мне не с кем было делиться и ссориться!"
В полдник нам давали молоко, сметану, творог, яичницы разных сортов - и всего вдоволь. Потом, к вечеру, мы "подвечерковывали": обыкновенно тут нам давали холодное жаркое, оставшееся от обеда, вновь зажаренного поросенка и еще что-нибудь подобное. А при захождении солнца ужинать: галушки вздобные в молоке, "квасок" (особенное мясное кушанье с луком, и что за превкусное! В лучших домах за пышными столами его не видать уже!), колбаса, шипящая на сковороде, и всегда вареники, плавающие в масле и облитые сметаною. Приказ от маменьки был прежний: есть побольше: ночью, мол, не дадут.
Вот,мол,ели как и детей как кормили..но прошло столетие и ничего не изменилось..
кое где так и продолжают кормить,пытаясь впихнуть невпихуемое.))