Цитаты, в которых упоминается икра, из произведений И. Шмелева.
Начало темы "Икра" ЗДЕСЬ.
Чудо как хорошо писал Иван Шмелев.
Я выбрала цитаты из своих любимых произведений.
И это всего лишь цитаты где упоминается икра.
Пожалуй, он единственный из писателей-эмигрантов который сохранил не только трепетную любовь к Родине на чужбине,
но и точно такую же любовь к еде, равно как к праздничной, богатой и разнообразной, так и строгой монастырской и постной.
Фото из интренета.
Сладкий мужик.
***Жил в большом городе ученый барин, и была у него, как полагается, квартира со всякой мебелью, а лучше всего кабинет, где писал барин книги. Висели в том кабинете разные портреты и картинки, а на картинках было: то деревнюшка какая убогая, то земельку мужичок пашет, а за ним грачи ходят, то Савраска дровишки из лесу тащит, - самое деревенское. Про деревню да мужичков и писал свои книги ученый барин. Известно: что знаешь да любишь - про то и пишется; а деревенскую жизнь знал барин досконально, потому что живал на даче. И жалостливо писал - даже плакал. Так уж жена и знала: как засел в кабинете писать, уж она ему полдюжины платков носовых подкладывает. Советовали ему доктора не шибко расстраиваться: слезами все равно не поможешь, а только изведешься занапрасно и не напишешь, сколько по таланту отпущено.
А барин говорил докторам:
- Не могу: кровью своей пишу и соком нервов.
Помаленьку, понятно, и изводился. И до того с годами расстроился, что получил дар слезный. Бывало, сидит в «Праге» с друзьями-приятелями, память какую знаменитую празднуют, - так даже над икоркой плачет. Жует пирожок с икоркой зернистой, а сам плачет да приговаривает, головкой покачивает:
- Вот... мы тут икорку едим... а ее все тот же Иван-Степан в непогожую осеннюю ночь ловил...
в бурном Азовском море!..
Человек из ресторана.
*** Несут на серебряном блюде двое номеров и осторожно, потому что одна такая бутылка стоит больше ста рублей и очень старинного происхождения. А такое у нас есть, и куплено, сказывали, у одного поляка, у которого погреба остались от дедов невыпитыми и который пролетел в трубу. Более ста лет вину! И крепкое и душистое до чрезвычайности. Сто двадцать пять рублей бутылка! За такие деньги я два месяца мог бы просуществовать с семейством! Духов два флакона дорогих, по семи рублей, сожгли на жаровенке для хорошего воздуха. Атмосфера тонкая, даже голова слабнет и ко сну клонит. Чеканное серебро вытащили из почетного шкафа, и хрусталь необыкновенный, и сербский фарфор. Одни тарелочки для десерта по двенадцати рублей! Из атласных ящиков вынимали, что бывает не часто. Вот какой ужин для оркестра! Это надо видеть! И такой стол вышел - так это ослепление. Даже когда Кавальери была - не было!
Зернистая икра стояла в пяти серебряных ведерках-вазонах по четыре фунта. Мозгов горячих из костей для тартинок - самое нежное блюдо для дам! У нас одна такая тартинка рубль шесть гривен! Французский белянжевин - груша по пять целковых штучка... Такое море всего, такие деликатесы в обстановке! И потом, был секрет: в каждом куверте по записке от господина Карасева лежало на магазин Филе - получить конфект по коробке.
Отыграл оркестр до положенного часу, убрали барышни свои скрипочки и собрались. А уж господин Карасев так это у закусочного стола хлопочут, как хозяин, и комплименты говорят: - Мне очень приятно, и я очень расположен... Пожалуйте начерно, чем Бог послал... Все так стеснительно, а Штросс как корабль плавает с сигарой и очень милостиво так себя держит, с барышнями шутят. И вдруг господин Карасев пальцами так по воздуху и головой по сторонам:
- Кажется, еще не все в сборе...
А Капулади уж большую рюмку водки осадил и икрой закусывает с крокеточкой, полон рот набил и жует, выпуча глаза.
- А-а-а... Мамзель Гуттелет нэт... голёва у ней... и мамаша прикодиль...
- А-а-а... Пожалуйста... кушайте...
*** Несу пирожки, смотрю - он! Его превосходительство, Колюшкин директор. И такой на меня страх напал, что чуть блюдо не выскочило. В глаза ему попасть боюсь. И как нарочно - куда ни станешь, отовсюду его видать. Такой он широкий, выпуклый, как ящик какой. Взглянешь - и он точно глядит. И вот будто у него что против меня в мыслях есть. И как стал пирожками с икрой обносить, чуть блюдо держу. И как приказали им на тарелочку положить, я им волованчиков огратен, и крокеточков, и зернистой икры вдоволь наложил - они очень эту закуску обожали - и стал опять следить за ними. И когда они последнюю крокеточку в рот сунули, подняли голову и на меня уставились очень ласково. Очень я испугался. Вот, думаю, сейчас спросит. А они пожевали-пожевали, проглотили и пальцем мне. Вмиг предстал и жду. А они так ласково посмотрели мне в лоб и говорят: - Дай-ка мне еще икорки... и вот этих еще... Я им еще крокеточков и икры, как на порцию.
И допивали они початое очень долго, но только был уже свободный разговор, и очень горячо рассуждали про этого, которого поздравляли. И разобрали его по всем статьям и начистоту. Под конец у нас всегда так, начистоту... И так много было работы в ту ночь, часа два в порядок приводили угловую гостиную. Очень все задрызгали и окурков натыкали по всем местам, даже в портьеры. Так что Игнатий Елисеич нам выговор задал, что не смотрели. Поди-ка поговори! И какие жадные! Так это прямо удивительно. Все, что рассчитал метрдотель с распорядителем ихним, все как есть очистили. И ведь не то чтобы съесть, а й в карман. Конечно, по части фруктов. И каждый так улыбнется и скажет: - Ребятам, что ли, взять... на память... И уж как один сделал, так и пошли - на память. И у одного даже мундир просочился - на грушу сел. Конечно, надо же свои шесть целковых отъесть. И ведь тоже знают - как и что. Закуску обработали умеючи. Икры там, омаров и балыка - и звания не осталось. Вмиг сервировали. И разговаривают, а уж руку натрафят без промаха. И у нас, конечно, тоже свой план. Закуску подставлять с переменами, чтобы сперва погорячей чего и потяжелей, а уж там на прикрас пустить из легкого. Так они тоже это очень хорошо понимают... Сосисички на сковородах, тефтельки там и форшмаки не осадили сгоряча... Пять раз лососины прирезали и балыка. И, конечно, ресторан наш немного заработал.
«Лето Господне.»
***В передней стоят миски с желтыми солеными огурцами, с воткнутыми в них зонтичками укропа, и с рубленой капустой, кислой, густо посыпанной анисом, - такая прелесть. Я хватаю щепотками, - как хрустит! И даю себе слово не скоромиться во весь пост. Зачем скоромное, которое губит душу, если и без того все вкусно?
Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, «кресты» на Крестопоклонной… мороженая клюква с сахаром, заливные орехи, засахаренный миндаль, горох моченый, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар - лимонный, малиновый, с апельсинчиками внутри, халва…
А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые блины с луком по субботам… а кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то «коливо»!
А миндальное молоко с белым киселем, а киселек клюквенный с ванилью, а…великая кулебяка
на Благовещение, с вязигой, с осетринкой!
А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками…
а моченые яблоки по воскресеньям, а талая, сладкая-сладкая «рязань»…
а «грешники», с конопляным маслом, с хрустящей корочкой,с теплою пустотой внутри!…»
***Мясные на площади закрыты. И Коровкин закрыл колбасную. Только рыбная Горностаева открыта, но никого народу. Стоят короба снетка, свесила хвост отмякшая сизая белуга,
икра в окоренке красная, с воткнутою лопаточкой, коробочки с копчушкой.
Но никто ничего не покупает, до субботы. От закусочных пахнет грибными щами, поджаренной картошкой с луком; в каменных противнях кисель гороховый, можно ломтями резать. С санных полков спускают пузатые бочки с подсолнечным и, черным маслом, хлюпают-бултыхают жестянки-маслососы,-пошла работа! Стелется вязкий дух,-теплым печеным хлебом. Хочется теплой корочки, но грех и думать.
***Пахнет рыбными пирогами с луком. Кулебяка с вязигой - называется "благовещенская", на четыре угла: с грибами, с семгой, с налимьей печенкой и с судачьей икрой, под рисом, - положена к обеду, а пока - первые пироги.
***Накрывают в холодной комнате, где в парадные дни устраиваются официанты. Постилают голубую, рождественскую, скатерть, и посуду ставят тоже парадную, с голубыми каемочками. На лежанке устраивают закуску. Ни икры, ни сардинок, ни семги, ни золотого сига копченого, а просто: толстая колбаса с языком, толстая копченая, селедки с луком, солевые снеточки, кильки и пироги длинные, с капустой и яйцами. Пузатые графины рябиновки и водки и бутылка шато-д-икема, для знаменитого нашего плотника - "филенщика" - Михаил Панкратыча Горкина, который только в праздники "принимает", как и отец, и для женского пола.
***Отец отдает распоряжения. У Титова, от Москворецкого, для стола - икры свежей, троечной, и ершей к ухе. Вязиги у Колганова взять, у него же и судаков с икрой, и наваги архангельской, семивершковой. В Зарядье - снетка белозерского, мытого. У Васьки Егорова из садка стерлядок…
- Преосвященный у меня на блинах будет в пятницу! Скажешь Ваське Егорову, налимов мерных пару для навару дал чтобы, и плес сомовий. У Палтусова икры для кальи, с отонкой, пожирней, из отстоя…
- П-маю-ссс… - творит Косой, и в горле у него хлюпает. Хлюпает и у меня, с гулянья.
- В Охотном у Трофимова - сигов пару, порозовей. Белорыбицу сам выберу, заеду. К ботвинье свежих огурцов. У Егорова в Охотном. Понял?
- П-маю-ссс… Лещика еще, может?.. Его первосвященство, сказывали?..
- Обязательно, леща! Очень преосвященный уважает. Для заливных и по расстегаям - Гараньку из Митриева трактира. Скажешь - от меня. Вина ему - ни капли, пока не справит!.. Как мастер - так пьяница!..
- Слабость… И винца-то не пьет, рябиновкой избаловался. За то из дворца и выгнали… Как ему не дашь… запасы с собой носит!
- Тебя вот никак не выгонишь, подлеца!.. Отыми, на то ты и…
- В прошлом годе отымал, а он на меня с ножо-ом!.. Да он и нетверезый не подгадит, кухарку вот побить может… выбираться уж ей придется. И с посудой озорничает, все не по нем. Печку велел перекладать, такой-то царь-соломон!..
Я рад, что будет опять Гаранька и будет дым коромыслом. Плотники его свяжут к вечеру и повезут на дровнях в трактир с гармоньями.
***Марьюшка сидит в передней, без причала, сердитая. Обидно: праздник у всех, а она… расстегаев не может сделать! Загадили всю кухню. Старуха она почтенная. Ей накладывают блинков с икоркой, подносят лафитничек мадерцы, еще подносят. Она начинает плакать и мять платочек:
- Всякие пирожки могу, и слоеные, и заварные… и с паншетом, и кулебяки всякие, и любое защипное… А тут, на-ка-сь… незащипанный пирожок не сделать! Я ему расстегаями нос утру! У Расторгуевых жила… митрополиты ездили, кулебяки мои хвалили…
***В столовой накрыто парадно к чаю. Отец - парадный, надушенный, разламывает горячий калач над чаем, намазывает икрой, весело смотрит на меня. - Маленькая Катюша… - говорит он особенно, прищурясь, и показывает головой на спальню. - Теперь, мальчонка, у нас пяток! Рад сестренке?..
Я бросаюсь к нему, охватываю его руками и слышу, как пахнет икрой чудесно, и калачом, и самоварным паром, и бульканьем, и любимыми, милыми духами, - флердоранжем.
- Вот тебе от Катюши нашей… розовая обновочка!.. И только теперь я вижу - новые розовые чашки, розовый чайник с золотым носиком, розовую полоскательную чашку, розовую, в цветочках, сахарницу… - и все в цветочках, в бело-зеленых флердоранжах! Все такое чудеснорозово, «катюшино»… совсем другое, что было раньше. Чашеки не простые, - совсем другие: уже и уже кверху, «чтобы не расплескалось», - весело говорит папашенька: «так и зови - «катюшки».
И вдруг, слышу, за дверью спальни, - такое незнакомое, смешное… - «уа-а… у-а-а…».
- Новый-то соловей… а? Не покупной соловей, а свой! - весело говорит отец. - А самое главное… мамашенька здорова. Будешь молиться - Катюшеньку прибавляй, сестренку.
И намазывает мне икрой калачик.
***«Горка» уже уставлена, и такое на ней богатство, всего и не перечесть; глаза разбегаются смотреть. И всякие колбасы, и сыры разные, и паюсная, и зернистая икра, сардины, кильки, копченые, рыбы всякие, и семга красная, и лососинка розовая, и белорыбица, и королевские жирные селедки в узеньких разноцветных «лодочках», посыпанные лучком зеленым, с пучком петрушечьей зелени во рту; и сиг аршинный, сливочно-розоватый, с коричневыми полосками, с отблесками жирка, и хрящи разварные головизны, мягкие, будто кисель янтарный, и всякое заливное, с лимончиками-морковками, в золотистом ледку застывшее; и груда горячих пунцовых раков, и кулебяки, скоромные и постные, - сегодня день постный, пятница, - и всякий, для аппетиту, маринадец; и румяные расстегайчики с вязигой, и слоеные пирожки горячие, и свежие паровые огурчики, и шинкованная капуста, сине-красная, и почки в мадере, на угольках-конфорках, и всякие-то грибки в сметане, - соленые грузди-рыжики… - всего и не перепробовать.
***Уж на что владыка великий постник, - в посты лишь соленые огурцы, грузди да горошек только сухой вкушает, а и он «зачревоугодничал», - так и пошутил сам. На постное отделение стола, покоем, - «П» - во всю залу раздвинули столы официанты, - подавали восемь отменных перемен: бульон на живом ерше, со стерляжьими расстегаями, стерлядь паровую - «владычную», крокеточки рыбные с икрой зернистой, уху налимью, три кулебяки «на четыре угла», - и со свежими белыми грибами, и с вязигой в икре судачьей, - и из лососи «тельное», и волован-огратэ, с рисовым соусом и с икорным впеком; и заливное из осетрины, и воздушные котлетки из белужины высшего отбора, с подливкой из грибков с каперсами-оливками, под лимончиком; и паровые сиги с гарниром из рачьих шеек; и ореховый торт, и миндальный крем, облитый духовитым ромом, и ананасный маседуван какой-то, в вишнях и золотистых персиках. Владыка дважды крема принять изволил, а в ананасный маседуван благословил и мадерцы влить.
***Заговины у нас парадные. Приглашают батюшку от Казанской с протодьяконом - благословит на Филиповки. Канона такого нет, а для души приятно, легкость душе дает - с духовными ликами вкушать. Стол богатый, с бутылками «ланинской», и «легкое», от Депре-Леве. Протодьякон «депры» не любит, голос с нее садится, с этих-там «икемчиков-мадерцы», и ему ставят «отечественной, вдовы Попова». Закусывают, в преддверие широкого заговенья, сижком, икоркой, горячими пирожками с семгой и яйцами. Потом уж полные заговины - обед. Суп с гусиными потрохами и пирог с ливером. Батюшке кладут гусиную лапку, тоже и протодьякону. Мне никогда не достается, только две лапки у гуся, а сегодня как раз мой черед на лапку: недавно досталось Коле, прошедшее воскресенье Маничке, - до Рождества теперь ждать придется, Маша ставит мне суп, а в нем - гусиное горло в шерявавой коже, противное самое, пупырки эти. Батюшка очень доволен, что ему положили лапку, мягко так говорит: «верно говорится - «сладки гусины лапки». Протодьякон - цельную лапку в рот, вытащил кость, причмокнул, будто пополоскал во рту, и сказал: «по какой грязи шлепала, а сладко!» Подают заливную осетрину, потом жареного гуся с капустой и мочеными яблоками, «китайскими», и всякое соленье, моченую бруснику, вишни, смородину в веничках, перченые огурчики-малютки, от которых мороз в затылке. Потом - слоеный пирог яблочный, пломбир на сливках и шоколад с бисквитами. Протодьякон просит еще гуська, - «а припломбиры эти», говорит, «воздушная пустота одна». Батюшка говорит, воздыхая, что и попоститься-то, как для души потреба, никогда не доводится, - крестины, именины, самая-то именинная пора Филиповки, имена-то какие все: Александра Невского, великомученицы Екатерины, - «сколько Катерин в приходе у нас, подумайте!» - великомученицы Варвары, Святителя Николая-Угодника!.. - да и поминок много… завтра вот старика Лощенова хоронят… - люди хлебосольные, солидные, поминовенный обед с кондитером, как водится, готовят…». Протодьякон гремит-воздыхает: «грехи… служение наше чревато соблазном чревоугодия…» От пломбира зубы у него что-то понывают, и ему, для успокоения накладывают сладкого пирога. Навязывают после обеда щепной коробок детенкам его, «девятый становится на ножки!» - он доволен, прикладывает лапищу к животу-горе и воздыхает: «и оставиша останки младенцам своим». Батюшка хвалит пломбирчик и просит рецептик - преосвященного угостить когда.
***Приезжаем домой под вечер, а у нас полон-то дом народу: старинные музыканты приехали, которые - «графа Мамонова крепостные». Их угостили всякими закусочками… - очень они икорку одобряли и семушку, - потом угостили пасхой, выкушали они мадерцы - и стали они нам «медную музыку» играть.
***Послали к Егорову взять по записке, чего для гулянья полагается: сырку, колбасы с языком, балычку, икорки, свежих огурчиков, мармеладцу, лимончика… Сварили два десятка яиц вкрутую, да у чайниц возьмем печеных, - хорошо на воздухе печеное яичко съесть, буренькое совсем.
***И вот, все три доктора собрались в кабинете больного, а двери затворили. Сидели долго, а как вышли, то впереди шел знаменитый, худой и строгий, и так строго на нас глазами, будто мы виноваты, а его беспокоят. За ним, смирные такие, Клин и Хандриков. Он строго так на них, костяным пальцем, - я из-за двери видел. И затворились в гостиной. Им туда чаю подали и дорогих закусок: икры зернистой, коробку омаров, особенных сардинок, «царских», с золотым ярлыком, и всего, что требуется, и всякие бутылки и графинчик, - Хандриков всегда рюмочку-другую принимал, - для просвежения мозгов. А мы за дверью подслушивали. Но только они не все по-нашему говорили, а на «тайном» языке, докторовом. Это называется «консилиум».
Богомолье.
***Пьем чай в передней, отец и я. Четыре только прокуковало. Двери в столовую прикрыты, чтобы не разбудить. Отец тоже куда-то едет: на нем верховые сапоги и куртка. Он пьет из граненого стакана пунцовый чай, что-то считает в книжечке, целует меня рассеянно и строго машет, когда я хочу сказать, что наш самовар стал розовый. И передняя розовая стала, совсем другая!
- Поспеешь, ногами не сучи. Мажь вот икорку на калачик.
Веселенькая свадьба.
***Входим под фонари подъезда в большие сени, с зеленой куда-то дверью. Пахнет парено-сладковато: осетриной, сдобными пирожками, сельдереем - особенным, поварским духом.
Идем по широкой лестнице по малиновому ковру. В высокой зеркальной зале, под мрамор
с золотом, с хрустальными люстрами из свечей, - свадебный стол, "покоем". Белоснежные скатерти, тысячи огоньков хрустальных - от разноцветных пробок, от бутылок, лафитничков
и рюмок, блеск от бронзы и серебра. Музыканты на хорах пробуют робко трубы, сияет медь. "После "встречи", - кричит Фирсанов, - "Дунайские волны" пустишь, а там скажу!" Потягивая бакенбарду, он оглядывает парад, что-то соображая пальцем. На "княжем месте" на серебре - "рог изобилия", из которого рушатся конфекты. "Амуровые канделябры" - по сторонам: золотые амурчики целуются под виноградом, выбросив в воздух ножки. Мы выискиваем по зале - где он. По стенам сидят недвижимо гости, положив красные руки на колени или подпершись, самоваром, - все красноликие, в стесняющем крахмале, в тугих сюртуках, в манжетах. Белоногие барышни смирно сидят с мамашами. Официанты несут подносы, звенят бокальчики. Фирсанов кричит
в фортку: "Как завидишь - бенгальский огонь, пунцовый!" Нет его и в малиновой гостиной:
старые дамы только сонно сидят на креслах. Нет его и в ломберной - угловой, и в малой,
где "прохладительное" для дам; нет и в буфетной, с "горячим" и "холодным", где разноцветные стенки из бутылок, в которых плавают язычки огней, где всякие соблазнительные яства: пулярды
в перьях, заливные поросята, осыпанные крошкой прозрачнейшего желе, сочные розовые сиги, масляно-золотистые сардины, хрящи белужьи, бочоночки с зернистой, семги и балычки, салаты
и всякие соленья: хрусткая синяя капуста, огурчики-недоростки в перце, кисленькие гроздочки винограда, смородины красной венчики, свирепая каена, похожая на кирпичный соус,
соляночки, снеточки, румяный картофель "пушкинский", - и здесь даже нет его! Женька шепчет:
"В прохладительный заглянуть, кстати и ананасной хватим?" Толстый прасол сонно глядит на нас, будто хочет спросить: "Вы это… в котором классе?" Вьется официант с тарелочкой: "Не прикажете-с?" Прасол тычет в бутылку с перехватцем: "А ну, огорчи, любезный", - английской горькой.
Мы вытаскиваем сардинку и роняем - в окнах вдруг полыхает красным, грохают медные тазы над нами - играют "встречу": приехали!
***Фирсанов потягивает бакенбарду, оглядывает парад - на сто пятьдесят персон! Поправляет цветы под "рогом изобилия", опять оглядывает… "Еще букетик! На крылья бутылочек добавить!" Играют "Дунайские волны", вальс. Фирсанов машет, велит: ""Черноморов марш" грохайте, кушать когда пойдут, а пока "Невозвратное" валяйте, поспокойней". Скорняк радуется: "Акое же пышне богатство вида!" Для затравки обносят пирожками, с икрой зернистой. За новобрачными, которые с утра говеют, - старушенции подают, косоглазого мать, оказывается! Говорят: коровница, молоком торгует, такая скря-а-га! Схватила, как когтями, три пирожка и зернистой икры черпнула - официант даже закосился. Женька шипит: "Карга, под шаль пирожок спустила, мешок у ней!" Фирсанов приглашает: "В буфетик для аппетиту… все мужские персоны там". Идем сардинки попробовать, а там и не подойти, такое звяканье: мясники, булочники, мучники… Прасолов голос слышно: "Глебыч… огорчимся?.."
Чудо как хорошо писал Иван Шмелев.
Я выбрала цитаты из своих любимых произведений.
И это всего лишь цитаты где упоминается икра.
Пожалуй, он единственный из писателей-эмигрантов который сохранил не только трепетную любовь к Родине на чужбине,
но и точно такую же любовь к еде, равно как к праздничной, богатой и разнообразной, так и строгой монастырской и постной.
Фото из интренета.
Сладкий мужик.
***Жил в большом городе ученый барин, и была у него, как полагается, квартира со всякой мебелью, а лучше всего кабинет, где писал барин книги. Висели в том кабинете разные портреты и картинки, а на картинках было: то деревнюшка какая убогая, то земельку мужичок пашет, а за ним грачи ходят, то Савраска дровишки из лесу тащит, - самое деревенское. Про деревню да мужичков и писал свои книги ученый барин. Известно: что знаешь да любишь - про то и пишется; а деревенскую жизнь знал барин досконально, потому что живал на даче. И жалостливо писал - даже плакал. Так уж жена и знала: как засел в кабинете писать, уж она ему полдюжины платков носовых подкладывает. Советовали ему доктора не шибко расстраиваться: слезами все равно не поможешь, а только изведешься занапрасно и не напишешь, сколько по таланту отпущено.
А барин говорил докторам:
- Не могу: кровью своей пишу и соком нервов.
Помаленьку, понятно, и изводился. И до того с годами расстроился, что получил дар слезный. Бывало, сидит в «Праге» с друзьями-приятелями, память какую знаменитую празднуют, - так даже над икоркой плачет. Жует пирожок с икоркой зернистой, а сам плачет да приговаривает, головкой покачивает:
- Вот... мы тут икорку едим... а ее все тот же Иван-Степан в непогожую осеннюю ночь ловил...
в бурном Азовском море!..
Человек из ресторана.
*** Несут на серебряном блюде двое номеров и осторожно, потому что одна такая бутылка стоит больше ста рублей и очень старинного происхождения. А такое у нас есть, и куплено, сказывали, у одного поляка, у которого погреба остались от дедов невыпитыми и который пролетел в трубу. Более ста лет вину! И крепкое и душистое до чрезвычайности. Сто двадцать пять рублей бутылка! За такие деньги я два месяца мог бы просуществовать с семейством! Духов два флакона дорогих, по семи рублей, сожгли на жаровенке для хорошего воздуха. Атмосфера тонкая, даже голова слабнет и ко сну клонит. Чеканное серебро вытащили из почетного шкафа, и хрусталь необыкновенный, и сербский фарфор. Одни тарелочки для десерта по двенадцати рублей! Из атласных ящиков вынимали, что бывает не часто. Вот какой ужин для оркестра! Это надо видеть! И такой стол вышел - так это ослепление. Даже когда Кавальери была - не было!
Зернистая икра стояла в пяти серебряных ведерках-вазонах по четыре фунта. Мозгов горячих из костей для тартинок - самое нежное блюдо для дам! У нас одна такая тартинка рубль шесть гривен! Французский белянжевин - груша по пять целковых штучка... Такое море всего, такие деликатесы в обстановке! И потом, был секрет: в каждом куверте по записке от господина Карасева лежало на магазин Филе - получить конфект по коробке.
Отыграл оркестр до положенного часу, убрали барышни свои скрипочки и собрались. А уж господин Карасев так это у закусочного стола хлопочут, как хозяин, и комплименты говорят: - Мне очень приятно, и я очень расположен... Пожалуйте начерно, чем Бог послал... Все так стеснительно, а Штросс как корабль плавает с сигарой и очень милостиво так себя держит, с барышнями шутят. И вдруг господин Карасев пальцами так по воздуху и головой по сторонам:
- Кажется, еще не все в сборе...
А Капулади уж большую рюмку водки осадил и икрой закусывает с крокеточкой, полон рот набил и жует, выпуча глаза.
- А-а-а... Мамзель Гуттелет нэт... голёва у ней... и мамаша прикодиль...
- А-а-а... Пожалуйста... кушайте...
*** Несу пирожки, смотрю - он! Его превосходительство, Колюшкин директор. И такой на меня страх напал, что чуть блюдо не выскочило. В глаза ему попасть боюсь. И как нарочно - куда ни станешь, отовсюду его видать. Такой он широкий, выпуклый, как ящик какой. Взглянешь - и он точно глядит. И вот будто у него что против меня в мыслях есть. И как стал пирожками с икрой обносить, чуть блюдо держу. И как приказали им на тарелочку положить, я им волованчиков огратен, и крокеточков, и зернистой икры вдоволь наложил - они очень эту закуску обожали - и стал опять следить за ними. И когда они последнюю крокеточку в рот сунули, подняли голову и на меня уставились очень ласково. Очень я испугался. Вот, думаю, сейчас спросит. А они пожевали-пожевали, проглотили и пальцем мне. Вмиг предстал и жду. А они так ласково посмотрели мне в лоб и говорят: - Дай-ка мне еще икорки... и вот этих еще... Я им еще крокеточков и икры, как на порцию.
И допивали они початое очень долго, но только был уже свободный разговор, и очень горячо рассуждали про этого, которого поздравляли. И разобрали его по всем статьям и начистоту. Под конец у нас всегда так, начистоту... И так много было работы в ту ночь, часа два в порядок приводили угловую гостиную. Очень все задрызгали и окурков натыкали по всем местам, даже в портьеры. Так что Игнатий Елисеич нам выговор задал, что не смотрели. Поди-ка поговори! И какие жадные! Так это прямо удивительно. Все, что рассчитал метрдотель с распорядителем ихним, все как есть очистили. И ведь не то чтобы съесть, а й в карман. Конечно, по части фруктов. И каждый так улыбнется и скажет: - Ребятам, что ли, взять... на память... И уж как один сделал, так и пошли - на память. И у одного даже мундир просочился - на грушу сел. Конечно, надо же свои шесть целковых отъесть. И ведь тоже знают - как и что. Закуску обработали умеючи. Икры там, омаров и балыка - и звания не осталось. Вмиг сервировали. И разговаривают, а уж руку натрафят без промаха. И у нас, конечно, тоже свой план. Закуску подставлять с переменами, чтобы сперва погорячей чего и потяжелей, а уж там на прикрас пустить из легкого. Так они тоже это очень хорошо понимают... Сосисички на сковородах, тефтельки там и форшмаки не осадили сгоряча... Пять раз лососины прирезали и балыка. И, конечно, ресторан наш немного заработал.
«Лето Господне.»
***В передней стоят миски с желтыми солеными огурцами, с воткнутыми в них зонтичками укропа, и с рубленой капустой, кислой, густо посыпанной анисом, - такая прелесть. Я хватаю щепотками, - как хрустит! И даю себе слово не скоромиться во весь пост. Зачем скоромное, которое губит душу, если и без того все вкусно?
Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, «кресты» на Крестопоклонной… мороженая клюква с сахаром, заливные орехи, засахаренный миндаль, горох моченый, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар - лимонный, малиновый, с апельсинчиками внутри, халва…
А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые блины с луком по субботам… а кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то «коливо»!
А миндальное молоко с белым киселем, а киселек клюквенный с ванилью, а…великая кулебяка
на Благовещение, с вязигой, с осетринкой!
А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками…
а моченые яблоки по воскресеньям, а талая, сладкая-сладкая «рязань»…
а «грешники», с конопляным маслом, с хрустящей корочкой,с теплою пустотой внутри!…»
***Мясные на площади закрыты. И Коровкин закрыл колбасную. Только рыбная Горностаева открыта, но никого народу. Стоят короба снетка, свесила хвост отмякшая сизая белуга,
икра в окоренке красная, с воткнутою лопаточкой, коробочки с копчушкой.
Но никто ничего не покупает, до субботы. От закусочных пахнет грибными щами, поджаренной картошкой с луком; в каменных противнях кисель гороховый, можно ломтями резать. С санных полков спускают пузатые бочки с подсолнечным и, черным маслом, хлюпают-бултыхают жестянки-маслососы,-пошла работа! Стелется вязкий дух,-теплым печеным хлебом. Хочется теплой корочки, но грех и думать.
***Пахнет рыбными пирогами с луком. Кулебяка с вязигой - называется "благовещенская", на четыре угла: с грибами, с семгой, с налимьей печенкой и с судачьей икрой, под рисом, - положена к обеду, а пока - первые пироги.
***Накрывают в холодной комнате, где в парадные дни устраиваются официанты. Постилают голубую, рождественскую, скатерть, и посуду ставят тоже парадную, с голубыми каемочками. На лежанке устраивают закуску. Ни икры, ни сардинок, ни семги, ни золотого сига копченого, а просто: толстая колбаса с языком, толстая копченая, селедки с луком, солевые снеточки, кильки и пироги длинные, с капустой и яйцами. Пузатые графины рябиновки и водки и бутылка шато-д-икема, для знаменитого нашего плотника - "филенщика" - Михаил Панкратыча Горкина, который только в праздники "принимает", как и отец, и для женского пола.
***Отец отдает распоряжения. У Титова, от Москворецкого, для стола - икры свежей, троечной, и ершей к ухе. Вязиги у Колганова взять, у него же и судаков с икрой, и наваги архангельской, семивершковой. В Зарядье - снетка белозерского, мытого. У Васьки Егорова из садка стерлядок…
- Преосвященный у меня на блинах будет в пятницу! Скажешь Ваське Егорову, налимов мерных пару для навару дал чтобы, и плес сомовий. У Палтусова икры для кальи, с отонкой, пожирней, из отстоя…
- П-маю-ссс… - творит Косой, и в горле у него хлюпает. Хлюпает и у меня, с гулянья.
- В Охотном у Трофимова - сигов пару, порозовей. Белорыбицу сам выберу, заеду. К ботвинье свежих огурцов. У Егорова в Охотном. Понял?
- П-маю-ссс… Лещика еще, может?.. Его первосвященство, сказывали?..
- Обязательно, леща! Очень преосвященный уважает. Для заливных и по расстегаям - Гараньку из Митриева трактира. Скажешь - от меня. Вина ему - ни капли, пока не справит!.. Как мастер - так пьяница!..
- Слабость… И винца-то не пьет, рябиновкой избаловался. За то из дворца и выгнали… Как ему не дашь… запасы с собой носит!
- Тебя вот никак не выгонишь, подлеца!.. Отыми, на то ты и…
- В прошлом годе отымал, а он на меня с ножо-ом!.. Да он и нетверезый не подгадит, кухарку вот побить может… выбираться уж ей придется. И с посудой озорничает, все не по нем. Печку велел перекладать, такой-то царь-соломон!..
Я рад, что будет опять Гаранька и будет дым коромыслом. Плотники его свяжут к вечеру и повезут на дровнях в трактир с гармоньями.
***Марьюшка сидит в передней, без причала, сердитая. Обидно: праздник у всех, а она… расстегаев не может сделать! Загадили всю кухню. Старуха она почтенная. Ей накладывают блинков с икоркой, подносят лафитничек мадерцы, еще подносят. Она начинает плакать и мять платочек:
- Всякие пирожки могу, и слоеные, и заварные… и с паншетом, и кулебяки всякие, и любое защипное… А тут, на-ка-сь… незащипанный пирожок не сделать! Я ему расстегаями нос утру! У Расторгуевых жила… митрополиты ездили, кулебяки мои хвалили…
***В столовой накрыто парадно к чаю. Отец - парадный, надушенный, разламывает горячий калач над чаем, намазывает икрой, весело смотрит на меня. - Маленькая Катюша… - говорит он особенно, прищурясь, и показывает головой на спальню. - Теперь, мальчонка, у нас пяток! Рад сестренке?..
Я бросаюсь к нему, охватываю его руками и слышу, как пахнет икрой чудесно, и калачом, и самоварным паром, и бульканьем, и любимыми, милыми духами, - флердоранжем.
- Вот тебе от Катюши нашей… розовая обновочка!.. И только теперь я вижу - новые розовые чашки, розовый чайник с золотым носиком, розовую полоскательную чашку, розовую, в цветочках, сахарницу… - и все в цветочках, в бело-зеленых флердоранжах! Все такое чудеснорозово, «катюшино»… совсем другое, что было раньше. Чашеки не простые, - совсем другие: уже и уже кверху, «чтобы не расплескалось», - весело говорит папашенька: «так и зови - «катюшки».
И вдруг, слышу, за дверью спальни, - такое незнакомое, смешное… - «уа-а… у-а-а…».
- Новый-то соловей… а? Не покупной соловей, а свой! - весело говорит отец. - А самое главное… мамашенька здорова. Будешь молиться - Катюшеньку прибавляй, сестренку.
И намазывает мне икрой калачик.
***«Горка» уже уставлена, и такое на ней богатство, всего и не перечесть; глаза разбегаются смотреть. И всякие колбасы, и сыры разные, и паюсная, и зернистая икра, сардины, кильки, копченые, рыбы всякие, и семга красная, и лососинка розовая, и белорыбица, и королевские жирные селедки в узеньких разноцветных «лодочках», посыпанные лучком зеленым, с пучком петрушечьей зелени во рту; и сиг аршинный, сливочно-розоватый, с коричневыми полосками, с отблесками жирка, и хрящи разварные головизны, мягкие, будто кисель янтарный, и всякое заливное, с лимончиками-морковками, в золотистом ледку застывшее; и груда горячих пунцовых раков, и кулебяки, скоромные и постные, - сегодня день постный, пятница, - и всякий, для аппетиту, маринадец; и румяные расстегайчики с вязигой, и слоеные пирожки горячие, и свежие паровые огурчики, и шинкованная капуста, сине-красная, и почки в мадере, на угольках-конфорках, и всякие-то грибки в сметане, - соленые грузди-рыжики… - всего и не перепробовать.
***Уж на что владыка великий постник, - в посты лишь соленые огурцы, грузди да горошек только сухой вкушает, а и он «зачревоугодничал», - так и пошутил сам. На постное отделение стола, покоем, - «П» - во всю залу раздвинули столы официанты, - подавали восемь отменных перемен: бульон на живом ерше, со стерляжьими расстегаями, стерлядь паровую - «владычную», крокеточки рыбные с икрой зернистой, уху налимью, три кулебяки «на четыре угла», - и со свежими белыми грибами, и с вязигой в икре судачьей, - и из лососи «тельное», и волован-огратэ, с рисовым соусом и с икорным впеком; и заливное из осетрины, и воздушные котлетки из белужины высшего отбора, с подливкой из грибков с каперсами-оливками, под лимончиком; и паровые сиги с гарниром из рачьих шеек; и ореховый торт, и миндальный крем, облитый духовитым ромом, и ананасный маседуван какой-то, в вишнях и золотистых персиках. Владыка дважды крема принять изволил, а в ананасный маседуван благословил и мадерцы влить.
***Заговины у нас парадные. Приглашают батюшку от Казанской с протодьяконом - благословит на Филиповки. Канона такого нет, а для души приятно, легкость душе дает - с духовными ликами вкушать. Стол богатый, с бутылками «ланинской», и «легкое», от Депре-Леве. Протодьякон «депры» не любит, голос с нее садится, с этих-там «икемчиков-мадерцы», и ему ставят «отечественной, вдовы Попова». Закусывают, в преддверие широкого заговенья, сижком, икоркой, горячими пирожками с семгой и яйцами. Потом уж полные заговины - обед. Суп с гусиными потрохами и пирог с ливером. Батюшке кладут гусиную лапку, тоже и протодьякону. Мне никогда не достается, только две лапки у гуся, а сегодня как раз мой черед на лапку: недавно досталось Коле, прошедшее воскресенье Маничке, - до Рождества теперь ждать придется, Маша ставит мне суп, а в нем - гусиное горло в шерявавой коже, противное самое, пупырки эти. Батюшка очень доволен, что ему положили лапку, мягко так говорит: «верно говорится - «сладки гусины лапки». Протодьякон - цельную лапку в рот, вытащил кость, причмокнул, будто пополоскал во рту, и сказал: «по какой грязи шлепала, а сладко!» Подают заливную осетрину, потом жареного гуся с капустой и мочеными яблоками, «китайскими», и всякое соленье, моченую бруснику, вишни, смородину в веничках, перченые огурчики-малютки, от которых мороз в затылке. Потом - слоеный пирог яблочный, пломбир на сливках и шоколад с бисквитами. Протодьякон просит еще гуська, - «а припломбиры эти», говорит, «воздушная пустота одна». Батюшка говорит, воздыхая, что и попоститься-то, как для души потреба, никогда не доводится, - крестины, именины, самая-то именинная пора Филиповки, имена-то какие все: Александра Невского, великомученицы Екатерины, - «сколько Катерин в приходе у нас, подумайте!» - великомученицы Варвары, Святителя Николая-Угодника!.. - да и поминок много… завтра вот старика Лощенова хоронят… - люди хлебосольные, солидные, поминовенный обед с кондитером, как водится, готовят…». Протодьякон гремит-воздыхает: «грехи… служение наше чревато соблазном чревоугодия…» От пломбира зубы у него что-то понывают, и ему, для успокоения накладывают сладкого пирога. Навязывают после обеда щепной коробок детенкам его, «девятый становится на ножки!» - он доволен, прикладывает лапищу к животу-горе и воздыхает: «и оставиша останки младенцам своим». Батюшка хвалит пломбирчик и просит рецептик - преосвященного угостить когда.
***Приезжаем домой под вечер, а у нас полон-то дом народу: старинные музыканты приехали, которые - «графа Мамонова крепостные». Их угостили всякими закусочками… - очень они икорку одобряли и семушку, - потом угостили пасхой, выкушали они мадерцы - и стали они нам «медную музыку» играть.
***Послали к Егорову взять по записке, чего для гулянья полагается: сырку, колбасы с языком, балычку, икорки, свежих огурчиков, мармеладцу, лимончика… Сварили два десятка яиц вкрутую, да у чайниц возьмем печеных, - хорошо на воздухе печеное яичко съесть, буренькое совсем.
***И вот, все три доктора собрались в кабинете больного, а двери затворили. Сидели долго, а как вышли, то впереди шел знаменитый, худой и строгий, и так строго на нас глазами, будто мы виноваты, а его беспокоят. За ним, смирные такие, Клин и Хандриков. Он строго так на них, костяным пальцем, - я из-за двери видел. И затворились в гостиной. Им туда чаю подали и дорогих закусок: икры зернистой, коробку омаров, особенных сардинок, «царских», с золотым ярлыком, и всего, что требуется, и всякие бутылки и графинчик, - Хандриков всегда рюмочку-другую принимал, - для просвежения мозгов. А мы за дверью подслушивали. Но только они не все по-нашему говорили, а на «тайном» языке, докторовом. Это называется «консилиум».
Богомолье.
***Пьем чай в передней, отец и я. Четыре только прокуковало. Двери в столовую прикрыты, чтобы не разбудить. Отец тоже куда-то едет: на нем верховые сапоги и куртка. Он пьет из граненого стакана пунцовый чай, что-то считает в книжечке, целует меня рассеянно и строго машет, когда я хочу сказать, что наш самовар стал розовый. И передняя розовая стала, совсем другая!
- Поспеешь, ногами не сучи. Мажь вот икорку на калачик.
Веселенькая свадьба.
***Входим под фонари подъезда в большие сени, с зеленой куда-то дверью. Пахнет парено-сладковато: осетриной, сдобными пирожками, сельдереем - особенным, поварским духом.
Идем по широкой лестнице по малиновому ковру. В высокой зеркальной зале, под мрамор
с золотом, с хрустальными люстрами из свечей, - свадебный стол, "покоем". Белоснежные скатерти, тысячи огоньков хрустальных - от разноцветных пробок, от бутылок, лафитничков
и рюмок, блеск от бронзы и серебра. Музыканты на хорах пробуют робко трубы, сияет медь. "После "встречи", - кричит Фирсанов, - "Дунайские волны" пустишь, а там скажу!" Потягивая бакенбарду, он оглядывает парад, что-то соображая пальцем. На "княжем месте" на серебре - "рог изобилия", из которого рушатся конфекты. "Амуровые канделябры" - по сторонам: золотые амурчики целуются под виноградом, выбросив в воздух ножки. Мы выискиваем по зале - где он. По стенам сидят недвижимо гости, положив красные руки на колени или подпершись, самоваром, - все красноликие, в стесняющем крахмале, в тугих сюртуках, в манжетах. Белоногие барышни смирно сидят с мамашами. Официанты несут подносы, звенят бокальчики. Фирсанов кричит
в фортку: "Как завидишь - бенгальский огонь, пунцовый!" Нет его и в малиновой гостиной:
старые дамы только сонно сидят на креслах. Нет его и в ломберной - угловой, и в малой,
где "прохладительное" для дам; нет и в буфетной, с "горячим" и "холодным", где разноцветные стенки из бутылок, в которых плавают язычки огней, где всякие соблазнительные яства: пулярды
в перьях, заливные поросята, осыпанные крошкой прозрачнейшего желе, сочные розовые сиги, масляно-золотистые сардины, хрящи белужьи, бочоночки с зернистой, семги и балычки, салаты
и всякие соленья: хрусткая синяя капуста, огурчики-недоростки в перце, кисленькие гроздочки винограда, смородины красной венчики, свирепая каена, похожая на кирпичный соус,
соляночки, снеточки, румяный картофель "пушкинский", - и здесь даже нет его! Женька шепчет:
"В прохладительный заглянуть, кстати и ананасной хватим?" Толстый прасол сонно глядит на нас, будто хочет спросить: "Вы это… в котором классе?" Вьется официант с тарелочкой: "Не прикажете-с?" Прасол тычет в бутылку с перехватцем: "А ну, огорчи, любезный", - английской горькой.
Мы вытаскиваем сардинку и роняем - в окнах вдруг полыхает красным, грохают медные тазы над нами - играют "встречу": приехали!
***Фирсанов потягивает бакенбарду, оглядывает парад - на сто пятьдесят персон! Поправляет цветы под "рогом изобилия", опять оглядывает… "Еще букетик! На крылья бутылочек добавить!" Играют "Дунайские волны", вальс. Фирсанов машет, велит: ""Черноморов марш" грохайте, кушать когда пойдут, а пока "Невозвратное" валяйте, поспокойней". Скорняк радуется: "Акое же пышне богатство вида!" Для затравки обносят пирожками, с икрой зернистой. За новобрачными, которые с утра говеют, - старушенции подают, косоглазого мать, оказывается! Говорят: коровница, молоком торгует, такая скря-а-га! Схватила, как когтями, три пирожка и зернистой икры черпнула - официант даже закосился. Женька шипит: "Карга, под шаль пирожок спустила, мешок у ней!" Фирсанов приглашает: "В буфетик для аппетиту… все мужские персоны там". Идем сардинки попробовать, а там и не подойти, такое звяканье: мясники, булочники, мучники… Прасолов голос слышно: "Глебыч… огорчимся?.."