Андрей Упит "Хлеб." и похмелье Степы Лиходеева.))
Сегодня я хочу выложить немного цитат из произведений латышского писателя Андрея Упита.
Главным образом описание еды из всего,что я читала, у него сосредоточилось в рассказе «Хлеб».
В сети рассказа нет,но я на днях полностью его отсканирую и предложу куда-нибудь в библиотеку..А пока вкусная цитата из него.
В конце добавлю еще несколько цитат из других произведений автора ради того,чтобы читатель
смог проникнуться колоритом латышского стола..))
Почему же и похмелье Степы заявлено?
А потому что на основании вот таких цитат можно собрать закусочный натюрморт и сфотографировать,фото подобного рода я тоже буду принимать..)
Пример: Похмелье Степы Лиходеева из «Мастера и Маргариты.»
г-н Воланд нагрянул поутру к умирающему с похмелья Степе Лиходееву и присоветовал следующее:
«- Никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старому мудрому правилу - лечить подобное подобным. Единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской»…
Степа, тараща глаза, увидел, что на маленьком столике сервирован поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в объемистом ювелиршином графинчике».
Чуть позже собственно и выясняется, что же имелось в виду под «острой и горячей закуской»:
«Открыли кастрюлю - в ней оказались сосиски в томате».
Т.е. это может быть только цитата и фотография\ии еды из цитаты..
Тоже ведь интересно..))
Ну,начнем..
А.Упит (годы жизни 1877 -1970гг.) был известным писателем, хорошо знал историю страны
и в своих произведениях её всячески отражал..
И этот рассказ опубликован в книге 1947 г., а датирован в 1914 г.
ХЛЕБ.
Однообразный перестук колес и тепло снова навевают на них сладкую истому.
Но когда поезд трогается после первой остановки, скупщик оживает, и на него опять обращаются все взгляды.
Он вытаскивает из-под лавки чемоданчик, долго возится с замком и, наконец, откидывает крышку. Все взоры немедленно устремляются внутрь. Но там еще ничего не видно: содержимое чемоданчика прикрыто сверху белой бумагой. Отвернув бумагу, скупщик берется обеими руками за ручки чемоданчика, что-то долго обдумывает, затем медленно выпрямляется и развязывает лежащие на столике свертки. Его движения неторопливы, решительны, почти торжественны. Все понимают, что он готовится к чему-то очень важному. Глаза у всех оживляются, блестят. Но он не разворачивает свертков. Заглядывает в один, роется в другом, снова нагибается к чемоданчику. Отгибает белую бумагу, под ней, оказывается, другая, желтая. Отгибает и ее, но под ней еще одна, белая. Лишь теперь начинается главное. Правда, еще не известно, что лежит под последней бумагой, - виднеется только множество больших и маленьких кубиков, квадратиков, кружочков, пакетиков, завернутых в белые, желтые и голубые бумажки. Чуть не с самого дна чемодана он достает аккуратно сложенную белую , приподнимает свертки и накрывает столик. Край салфетки с кисточками и красной каемкой красиво свисает вниз. Белая ткань приковывает взгляды всех пассажиров, на сером фоне вагона она сверкает почти снежной белизной.
Еще немного поразмыслив, скупщик вынимает из одного свертка жестяную баночку с крышкой. Снова подумав, достает из чемодана небольшой пухлый батон белого хлеба с аппетитно подрумяненной верхней корочкой. Потом достает другой, чуть потолще и покороче, -; серовато-сиреневый батон рижского хлеба; бока его украшены косыми, набитыми мукой бороздками, нижняя корка совершенно белая, и с нее осыпается тонкая серебристая мучная пыль. Оба батона ложатся рядом на салфетку. Скупщик снова нагибается к чемоданчику. Старик, крепко зажав .в кулак трубку, тихо покашливает. Девочка невольно облизывается и что-то шепчет на ухо отцу. Но тот ничего не слышит. С какой-то застывшей доброй улыбкой он смотрит на скупщика.
Скупщик выпрямляется и окидывает взглядом присутствующих. По видимому, он только сейчас заметил других пассажиров.
-Господа, нет ли у кого-нибудь из вас ножа? - спрашивает он на «городском» наречии.
Четыре руки мгновенно исчезают в брючных и пиджачных карманах. Но старик сидит ближе всех к скупщику и поэтому первый протягивает ему свой большой «мауснер» с роговым черенком.
-Пожалуйста,господин!
Парень уже не вынимает руки из кармана. Младший учитель начинает чистить ногти маленьким перочинным ножичком, - пусть не воображают, что он хотел предложить его скупщику.
Скупщик раскрывает «мауснер», тщательно вытирает его бумажкой и начинает резать хлеб. Десять ровных ломтиков белого хлеба ложатся в одну кучку, в другую - десять ломтиков рижского. После недолгого размышления из чемоданчика извлекается изрядный кусок чайной колбасы, розовые сочные кружочки ложатся отдельной грудкой. Показываются две охотничьих колбаски и снова скрываются в чемоданчике. Зато от толстой копченой колбасы пассажир отрезает два красных в белых крапинках кружочка и кладет их рядом с хлебом. Небольшой перерыв. Потом появляются два кусочка сливочного сыра и два - швейцарского. Рядом с первой жестяной банкой появляется вторая. Когда с них снимаются крышки, в одной оказывается бледно желтое сливочное масло, в другой - красная икра. Аккуратно, кончиком ножа, скупщик берет масло и тонким, еле заметным слоем намазывает на хлеб. Поверх масла раскладывает кружочки колбасы обоих сортов, ломтики швейцарского и сливочного сыра, тщательно пригоняя их к форме хлеба. Под самый конец этой процедуры берет из баночки икру и намазывает на белый хлеб довольно толстым слоем. Но на один лишь ломтик! Красная скользкая икра поблескивает в свете газового рожка и издает горьковато-соленый аромат. Скупщик с минуту ласкает взором аппетитно приготовленную снедь, потом, словно во избежание соблазна, поспешно закрывает обе баночки. Снова раздумывает. Нагибается к чемоданчику, вынимает оттуда бутылку с желтой жидкостью, взбалтывает, долго разглядывает на свет, потом отрицательно качает головой и ставит обратно. Вынимает другую, белую, со стеклянной пробкой, так же взбалтывает, разглядывает на свет и ставит на столик, на самую середину, а все остальное сдвигает в сторону. Достает еще маленькую черную бутылочку и стаканчик с толстым круглым дном, из тех, что, как ни положи, моментально принимают стоячее положение. Наполненный из белой бутылки стаканчик кажется совершенно пустым, но вот в него добавляют несколько капель из черной, и он сразу же до краев наполняется тёмно красной жидкостью. Скупщик смотрит и добавляет еще, с четверть капли - не больше...
Усаживается поудобней. Калоши запихивает поглубже под лавку. Отпускает чуть свободней ворот пиджака. Дотрагивается ладонью левой руки до груди и вытягивает шею. Теперь он поднимает правую руку на уровень локтя и медленным, плавным движением протягивает ее к стаканчику. Берет его осторожно тремя пальцами, изящно оттопыривая остальные, поднимает, чего-то медлит, потом опрокидывает в рот, будто бросая в него ягоду. Проделано это так ловко,, что никто не уловил его движения, но только на столике снова стоит уже опустевший стаканчик, лишь на самом дне его осталась узкая красная полоска. На одно мгновение согнутая под тупым углом рука остается в воздухе, сам он откинулся назад, зажмурив глаза и будто к чему-то прислушиваясь. На лице его чем-то вызванное горькое отвращение, которое пересиливается выражением блаженства. Он опускает руку, быстро поднимает, звонко щелкает пальцами и хватает бутерброд с икрой. Крепкими белыми зубами откусывает добрую половину...
Даже самую рискованную хирургическую операцию, даже свершение святого таинства не созерцали бы его соседи с таким вниманием и восторгом. Все остальное забыто, исчезло из сознания: они видели лишь последнее движение, последнюю гримасу пьющего, видели и бессознательно пережили вместе с ним, мысленно отведав то же, что и он.
Старик держит трубку только за самый кончик мундштука; она перевернулась вниз головкой, и зола сыплется на брюки. Он ничего не замечает. Он смотрит на скупщика, не моргая, раскрыв рот.
Хозяйка хутора повернула голову к скупщику и судорожно стискивает руками корзинку. В лице уже ни следа прежнего достоинства и гордости; оно стало ласковым и умильным... Литовец смотрит прямо в рот скупщику. Быстрый взгляд его следит за каждым движением челюстей. На лице застыла улыбка.
Девочка ерзает на лавке и, не отрывая взгляда от еды, нагибается к отцу, что-то шепчет ему на ухо. Но он не услышал бы и громкого крика, не то что детского шепота.
Лежащая на полке девочка повернулась, и из-под одеяла опять высунулась голая коленка. Но младший учитель этого не видит. Не чувствует, что газета выпала из рук и валяется на полу, что карандашик выскользнул из пальцев за вылезшую манжету. Он смотрит на скупщика; взгляд его откровенно наивен и ласков.
А парень - парень прямо полон восторга. Подавшись вперед, вытянув шею, приоткрыв рот, он улыбается какой-то заискивающей улыбкой. И не только лицо, но каждый изгиб его тела говорит, что он ждет, он не сомневается, он уверен, что сейчас и ему вольют в рот хоть несколько капель соблазнительной жидкости, и ему бросят кусок ароматной закуски...
Постепенно приятное оцепенение рассеивается. Кто кашляет, кто меняет позу, кто шумно шаркает ногами по полу. Хозяйка вздыхает и машинально роется в корзине. Младший учитель поднимает с пола газету и ищет карандаш. Но лица все еще продолжают улыбаться.. Каждый уверен, что ему что-нибудь- перепадет. Ведь там так много всего! Одному .этого не съесть. А если бы он даже смог съесть... нет, не станет..! Не посмеет есть один! Как может человек наслаждаться в одиночку, когда рядом сидят другие..Но желанный миг , не наступает. Никому не предлагают так страстно ожидаемого куска. Скупщика никто не видит. Он совершенно один в своем мире. Бутерброд с икрой съеден. Протянутая правая рука медлит, потом опускается и снова тащит из чемоданчика и бумажных кульков новые свертки и сверточки, для которых уже не хватает места на столике.
Старик кряхтит и услужливо отодвигается к хуторянке, когда скупщик обчищает для снеди место на лавке.
Освобождаясь из упаковки,в невыразимо соблазнительном беспорядке ложатся на
столик и лавку куски копченой лососины и семги, две большие жареные рыбины, пара небольших рыбешек, бело-розовое жаркое из поросенка, жареная телятина с румяной корочкой... Скупщик наливает, пьет, кряхтит, щелкает пальцами и закусывает - от всего понемножку, не торопясь, будто скуки ради. Он не голоден, но ест с наслаждением. И вот в этом-то подчеркнутом отсутствии аппетита, в этих рассчитанных, медлительных движениях, в сдержанном смаковании есть что-то неотразимо пленительное возбуждающее и в то же время подло, кощунственно издевательское.
После третьего стаканчика, кусочка лососины и ломтика телятины взоры наблюдателей подергиваются влагой, и сами они как-то остывают. На лицах гаснет долгая натянутая улыбка, губы сжимаются плотней. Они невольно переглядываются, отводят глаза в сторону. Им немного стыдно друг перед другом. Каждый пытается найти, на чем бы сосредоточить внимание, чем заняться. И каждый понимает, что сосед заметил, о чем он только что мечтал.
Старик громко и решительно кашляет, выколачивает трубку о ноготь большого пальца и ищет пачку с табаком. Девочка готова расплакаться и что-то настойчиво шепчет отцу на ухо. Только он один не может еще оторвать зачарованного взгляда от скупщика.
Звенит бутылка, ударяясь о край стаканчика. Булькает в горлышке крепкая ароматная жидкость, шуршит пергамент. Тяжело сопя носом и неторопливо двигая челюстями, скупщик громко, аппетитно чавкает. Он никого не видит. Он один в своем мире. Поезд останавливается у станции и снова продолжает путь, останавливается у другой и опять трогается. В вагоне понемногу становится свободней: на каждой станции кто-нибудь да сходит. Звон стекла, шуршание бумаги и чавканье слышатся все явственнее. Один он ничего не слышит, не замечает. Он один в своем мире, и никому туда не проникнуть.
Да, другим в его мир Не проникнуть. Это они с каждой минутой понимают все ясней. Но неудовлетворенное чувство голода от этого становится еще сильней. На лбах собираются морщины; из-под опущенных ресниц сверкают быстрые недоброжелательные взгляды. Но скупщик ничего не замечает.
-Папа, я есть хочу... - в десятый раз шепчет отцу на ухо девочка.
Литовец порывисто оборачивается, но все же сдерживается, молча встает, 'роется н узлах на верхней полке и достает черствый копеечный крендель.
-На, ешь! - он сует ей в руку крендель. - В Риге поела и опять проголодалась... Ненасытная!
Он сплевывает, ставит локти на колени, подпирает ладонями опущенную голову. Больше он не подымает глаз. Он хочет подремать. Больше ему ни до чего нет дела.
Другая девочка, проснувшись, жадно смотрит вниз, как сестра грызет черствый крендель, но попросить боится: отец рассердится. Мать тоже смотрит. Ее, видно, раздражает хруст черствого кренделя на острых зубах.
А скупщик дожевывает бутерброд с сыром.
Остальные заворачивает в бумагу и убирает обратно в чемоданчик - медленно, неторопливо, выбирая для каждого бутерброда подходящую бумажку. Затыкает пробкой бутылку, заворачивает и ее в бумагу и тоже убирает в чемоданчик. Только початые батоны еще остаются на столике. Он встает и смотрит в темное окно. Ногтем большого пальца ковыряет в зубах. Рыбьи косточки и мясные волокна сплевывает себе под ноги. Младший учитель смотрит на него с отвращением и пожимает плечами. Но скупщик уже перестал ковырять
и плеваться. Теперь он, шумно чмокая, обсасывает
палец. Нож с роговым черенком все еще лежит на лавке. Старик поспешно хватает его
ин, внимательно осмотрев, сердито ворчит и вытирает о штанину.
Добавлю еще немного цитат из его же произведений и только уже ради интереса,
а он,надеюсь,есть..))
На грани веков.
**Седые усы поляка вновь просунулись в дверную щель.
- Осмелюсь попросить пана рыцаря не мешкать с завтраком. Молоко вкуснее, когда оно еще парное. И чтоб лепешки не остыли - жена сегодня утром напекла. Сухих еловых дров я сам нарубил. Жена у меня большая мастерица, господа всегда хвалят ее стряпню.
Молоко было еще теплое, с необычайным привкусом лесных трав. Теплой была и ячменная лепешка с творогом - кисловатая, колючая и терпкая после пшеничного хлеба, к которому Курт привык в Германии. Сладко пах липовый мед в посудине из бересты, только утонувшая в нем пчела отбивала вкус. Полковриги ржаного хлеба, черного и колючего от отрубей. Масло в туес корчмарка, может, руками намяла… Поев немного, Курт поднялся.**
** Барон сидел в конце стола. Шарлотта-Амалия - напротив кузена. Ели суп с клецками, жареного поросенка и козулю, рыбу и кашу, запивали тем же кислым пивом, вкус которого еще был во рту после корчмы. **
** «Не доверяют», - подумал с горечью Курт, изучая лица этих загнанных, точно скотина, людей, не желая пугать их еще больше. Вдруг появилось желание узнать, что же эти люди едят на обед. Рядком стояли три добела выскобленных раскрытых туеска - сверху сухой творог, под ним черный слой толченого конопляного семени. Посреди коричневая кадочка из черной ольхи с зеленоватой отваренной сывороткой и тремя ложками - значит, ели вместе. Курт взял ломтик хлеба: серый, с остистой коркой, - к ржаной муке подмешан перемолотый с высевками ячмень. Отломил кусочек, попробовал - колет язык и застревает в горле, не проглотить. Покачал головой.
- Вы что, только такой и едите?
Обжигальщик откашлялся и придвинулся на шаг.
- Нынче еще хлебец хороший. Прошлый да позапрошлый год, когда был великий голод, липовую мезгу подмешивали. Тогда он не держался, крошился, что твоя земля, и за неделю плесневел. А нынче - слава богу…
Курт не понял, что такое мезга. Но ничего хорошего в хлебе не могло быть. Он уже заглядывал в туесок четвертого, в нем между белым и черным тонкая желтая полоска. Масло. Вспомнилась желтая глыбка на зеленом глазированном блюде, красиво разделанная на лепестки концом ложки, - сегодня утром за завтраком. **
Безбожник.
** Пастор слез с кровати, как был, без кальсон, и надел клетчатый фланелевый халат с никелированной пряжкой на животе. Одна фетровая туфля лежала на шкуре косули, в нее он тут же въехал правой ногой. Другая попала куда-то под кровать. Пока он сердито выуживал ее левой ногой, старая Катрина, услыхав, что пастор встал, постучалась и сразу просунула голову в дверь.
- Сейчас будете кофе пить, ваше преподобие, или когда умоетесь? И где - здесь или в столовой?
Пастор даже не взглянул на нее.
А что у нее к кофе?
Вчерашнего гуся под соусом из хрена их преподобие кушать отказались. Зато Аннусиене привезла с рынка вареной валмиерской ветчины. Ее можно поджарить с тремя-четырьмя яйцами. Пирожки в духовке, должно быть, готовы. Белый хлеб сегодня совсем свежий.**
1930 г.
Десница всевышнего.
** Усевшись на почетное место,ксендз понял,что разочароваться ему не придется.
Со всех сторон его овевали восхитительные ароматы.
Посреди стола красовался холодный поросенок,разукрашенный капустными листьями,укропом,петрушкой,сельдереем и прочим.
По обе стороны поросенка-различное домашнее жарево и варево вперемежку со всевозможными консервами.
Там и сям возывашались бутылки рижской прозрачной (очищенной водки),коньяки
от Шварца и вина всех цветов.
Воистину,Рушон для этого торжества ничего не пожалел!
Первые полчаса за столом говорили мало.
Но когда появилось дымящееся жаркое из подстреленной в неположенное время косули,к тому же еще с луковым соусом и брусничным салатом,ксендз заметил,что заговорили громче.**
1930 г.
Салат брусничный нашелся в книге Айны Клявине в книге «Обед на каждый день.»
Салат из яблок и брусники.
300 гр. кислых яблок
300 гр. брусники
100 грамм сметаны
сахар
соль.
Яблоки промы и натереть на терке,смешать с целыми или раздавленными ягодами брусники или джемом,заправить сметаной,сахаром и солью.
Этот салат подходит к мясу из птицы и дичи.
ну и в заключении добавлю немножко фото из интернета..))
для вдохновения..
авторов не знаю, если кто увидит свои фото,буду рада поблагодарить за них лично..))
Кто-то еще пытался сервировать столик для Степы..))
Главным образом описание еды из всего,что я читала, у него сосредоточилось в рассказе «Хлеб».
В сети рассказа нет,но я на днях полностью его отсканирую и предложу куда-нибудь в библиотеку..А пока вкусная цитата из него.
В конце добавлю еще несколько цитат из других произведений автора ради того,чтобы читатель
смог проникнуться колоритом латышского стола..))
Почему же и похмелье Степы заявлено?
А потому что на основании вот таких цитат можно собрать закусочный натюрморт и сфотографировать,фото подобного рода я тоже буду принимать..)
Пример: Похмелье Степы Лиходеева из «Мастера и Маргариты.»
г-н Воланд нагрянул поутру к умирающему с похмелья Степе Лиходееву и присоветовал следующее:
«- Никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старому мудрому правилу - лечить подобное подобным. Единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской»…
Степа, тараща глаза, увидел, что на маленьком столике сервирован поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в объемистом ювелиршином графинчике».
Чуть позже собственно и выясняется, что же имелось в виду под «острой и горячей закуской»:
«Открыли кастрюлю - в ней оказались сосиски в томате».
Т.е. это может быть только цитата и фотография\ии еды из цитаты..
Тоже ведь интересно..))
Ну,начнем..
А.Упит (годы жизни 1877 -1970гг.) был известным писателем, хорошо знал историю страны
и в своих произведениях её всячески отражал..
И этот рассказ опубликован в книге 1947 г., а датирован в 1914 г.
ХЛЕБ.
Однообразный перестук колес и тепло снова навевают на них сладкую истому.
Но когда поезд трогается после первой остановки, скупщик оживает, и на него опять обращаются все взгляды.
Он вытаскивает из-под лавки чемоданчик, долго возится с замком и, наконец, откидывает крышку. Все взоры немедленно устремляются внутрь. Но там еще ничего не видно: содержимое чемоданчика прикрыто сверху белой бумагой. Отвернув бумагу, скупщик берется обеими руками за ручки чемоданчика, что-то долго обдумывает, затем медленно выпрямляется и развязывает лежащие на столике свертки. Его движения неторопливы, решительны, почти торжественны. Все понимают, что он готовится к чему-то очень важному. Глаза у всех оживляются, блестят. Но он не разворачивает свертков. Заглядывает в один, роется в другом, снова нагибается к чемоданчику. Отгибает белую бумагу, под ней, оказывается, другая, желтая. Отгибает и ее, но под ней еще одна, белая. Лишь теперь начинается главное. Правда, еще не известно, что лежит под последней бумагой, - виднеется только множество больших и маленьких кубиков, квадратиков, кружочков, пакетиков, завернутых в белые, желтые и голубые бумажки. Чуть не с самого дна чемодана он достает аккуратно сложенную белую , приподнимает свертки и накрывает столик. Край салфетки с кисточками и красной каемкой красиво свисает вниз. Белая ткань приковывает взгляды всех пассажиров, на сером фоне вагона она сверкает почти снежной белизной.
Еще немного поразмыслив, скупщик вынимает из одного свертка жестяную баночку с крышкой. Снова подумав, достает из чемодана небольшой пухлый батон белого хлеба с аппетитно подрумяненной верхней корочкой. Потом достает другой, чуть потолще и покороче, -; серовато-сиреневый батон рижского хлеба; бока его украшены косыми, набитыми мукой бороздками, нижняя корка совершенно белая, и с нее осыпается тонкая серебристая мучная пыль. Оба батона ложатся рядом на салфетку. Скупщик снова нагибается к чемоданчику. Старик, крепко зажав .в кулак трубку, тихо покашливает. Девочка невольно облизывается и что-то шепчет на ухо отцу. Но тот ничего не слышит. С какой-то застывшей доброй улыбкой он смотрит на скупщика.
Скупщик выпрямляется и окидывает взглядом присутствующих. По видимому, он только сейчас заметил других пассажиров.
-Господа, нет ли у кого-нибудь из вас ножа? - спрашивает он на «городском» наречии.
Четыре руки мгновенно исчезают в брючных и пиджачных карманах. Но старик сидит ближе всех к скупщику и поэтому первый протягивает ему свой большой «мауснер» с роговым черенком.
-Пожалуйста,господин!
Парень уже не вынимает руки из кармана. Младший учитель начинает чистить ногти маленьким перочинным ножичком, - пусть не воображают, что он хотел предложить его скупщику.
Скупщик раскрывает «мауснер», тщательно вытирает его бумажкой и начинает резать хлеб. Десять ровных ломтиков белого хлеба ложатся в одну кучку, в другую - десять ломтиков рижского. После недолгого размышления из чемоданчика извлекается изрядный кусок чайной колбасы, розовые сочные кружочки ложатся отдельной грудкой. Показываются две охотничьих колбаски и снова скрываются в чемоданчике. Зато от толстой копченой колбасы пассажир отрезает два красных в белых крапинках кружочка и кладет их рядом с хлебом. Небольшой перерыв. Потом появляются два кусочка сливочного сыра и два - швейцарского. Рядом с первой жестяной банкой появляется вторая. Когда с них снимаются крышки, в одной оказывается бледно желтое сливочное масло, в другой - красная икра. Аккуратно, кончиком ножа, скупщик берет масло и тонким, еле заметным слоем намазывает на хлеб. Поверх масла раскладывает кружочки колбасы обоих сортов, ломтики швейцарского и сливочного сыра, тщательно пригоняя их к форме хлеба. Под самый конец этой процедуры берет из баночки икру и намазывает на белый хлеб довольно толстым слоем. Но на один лишь ломтик! Красная скользкая икра поблескивает в свете газового рожка и издает горьковато-соленый аромат. Скупщик с минуту ласкает взором аппетитно приготовленную снедь, потом, словно во избежание соблазна, поспешно закрывает обе баночки. Снова раздумывает. Нагибается к чемоданчику, вынимает оттуда бутылку с желтой жидкостью, взбалтывает, долго разглядывает на свет, потом отрицательно качает головой и ставит обратно. Вынимает другую, белую, со стеклянной пробкой, так же взбалтывает, разглядывает на свет и ставит на столик, на самую середину, а все остальное сдвигает в сторону. Достает еще маленькую черную бутылочку и стаканчик с толстым круглым дном, из тех, что, как ни положи, моментально принимают стоячее положение. Наполненный из белой бутылки стаканчик кажется совершенно пустым, но вот в него добавляют несколько капель из черной, и он сразу же до краев наполняется тёмно красной жидкостью. Скупщик смотрит и добавляет еще, с четверть капли - не больше...
Усаживается поудобней. Калоши запихивает поглубже под лавку. Отпускает чуть свободней ворот пиджака. Дотрагивается ладонью левой руки до груди и вытягивает шею. Теперь он поднимает правую руку на уровень локтя и медленным, плавным движением протягивает ее к стаканчику. Берет его осторожно тремя пальцами, изящно оттопыривая остальные, поднимает, чего-то медлит, потом опрокидывает в рот, будто бросая в него ягоду. Проделано это так ловко,, что никто не уловил его движения, но только на столике снова стоит уже опустевший стаканчик, лишь на самом дне его осталась узкая красная полоска. На одно мгновение согнутая под тупым углом рука остается в воздухе, сам он откинулся назад, зажмурив глаза и будто к чему-то прислушиваясь. На лице его чем-то вызванное горькое отвращение, которое пересиливается выражением блаженства. Он опускает руку, быстро поднимает, звонко щелкает пальцами и хватает бутерброд с икрой. Крепкими белыми зубами откусывает добрую половину...
Даже самую рискованную хирургическую операцию, даже свершение святого таинства не созерцали бы его соседи с таким вниманием и восторгом. Все остальное забыто, исчезло из сознания: они видели лишь последнее движение, последнюю гримасу пьющего, видели и бессознательно пережили вместе с ним, мысленно отведав то же, что и он.
Старик держит трубку только за самый кончик мундштука; она перевернулась вниз головкой, и зола сыплется на брюки. Он ничего не замечает. Он смотрит на скупщика, не моргая, раскрыв рот.
Хозяйка хутора повернула голову к скупщику и судорожно стискивает руками корзинку. В лице уже ни следа прежнего достоинства и гордости; оно стало ласковым и умильным... Литовец смотрит прямо в рот скупщику. Быстрый взгляд его следит за каждым движением челюстей. На лице застыла улыбка.
Девочка ерзает на лавке и, не отрывая взгляда от еды, нагибается к отцу, что-то шепчет ему на ухо. Но он не услышал бы и громкого крика, не то что детского шепота.
Лежащая на полке девочка повернулась, и из-под одеяла опять высунулась голая коленка. Но младший учитель этого не видит. Не чувствует, что газета выпала из рук и валяется на полу, что карандашик выскользнул из пальцев за вылезшую манжету. Он смотрит на скупщика; взгляд его откровенно наивен и ласков.
А парень - парень прямо полон восторга. Подавшись вперед, вытянув шею, приоткрыв рот, он улыбается какой-то заискивающей улыбкой. И не только лицо, но каждый изгиб его тела говорит, что он ждет, он не сомневается, он уверен, что сейчас и ему вольют в рот хоть несколько капель соблазнительной жидкости, и ему бросят кусок ароматной закуски...
Постепенно приятное оцепенение рассеивается. Кто кашляет, кто меняет позу, кто шумно шаркает ногами по полу. Хозяйка вздыхает и машинально роется в корзине. Младший учитель поднимает с пола газету и ищет карандаш. Но лица все еще продолжают улыбаться.. Каждый уверен, что ему что-нибудь- перепадет. Ведь там так много всего! Одному .этого не съесть. А если бы он даже смог съесть... нет, не станет..! Не посмеет есть один! Как может человек наслаждаться в одиночку, когда рядом сидят другие..Но желанный миг , не наступает. Никому не предлагают так страстно ожидаемого куска. Скупщика никто не видит. Он совершенно один в своем мире. Бутерброд с икрой съеден. Протянутая правая рука медлит, потом опускается и снова тащит из чемоданчика и бумажных кульков новые свертки и сверточки, для которых уже не хватает места на столике.
Старик кряхтит и услужливо отодвигается к хуторянке, когда скупщик обчищает для снеди место на лавке.
Освобождаясь из упаковки,в невыразимо соблазнительном беспорядке ложатся на
столик и лавку куски копченой лососины и семги, две большие жареные рыбины, пара небольших рыбешек, бело-розовое жаркое из поросенка, жареная телятина с румяной корочкой... Скупщик наливает, пьет, кряхтит, щелкает пальцами и закусывает - от всего понемножку, не торопясь, будто скуки ради. Он не голоден, но ест с наслаждением. И вот в этом-то подчеркнутом отсутствии аппетита, в этих рассчитанных, медлительных движениях, в сдержанном смаковании есть что-то неотразимо пленительное возбуждающее и в то же время подло, кощунственно издевательское.
После третьего стаканчика, кусочка лососины и ломтика телятины взоры наблюдателей подергиваются влагой, и сами они как-то остывают. На лицах гаснет долгая натянутая улыбка, губы сжимаются плотней. Они невольно переглядываются, отводят глаза в сторону. Им немного стыдно друг перед другом. Каждый пытается найти, на чем бы сосредоточить внимание, чем заняться. И каждый понимает, что сосед заметил, о чем он только что мечтал.
Старик громко и решительно кашляет, выколачивает трубку о ноготь большого пальца и ищет пачку с табаком. Девочка готова расплакаться и что-то настойчиво шепчет отцу на ухо. Только он один не может еще оторвать зачарованного взгляда от скупщика.
Звенит бутылка, ударяясь о край стаканчика. Булькает в горлышке крепкая ароматная жидкость, шуршит пергамент. Тяжело сопя носом и неторопливо двигая челюстями, скупщик громко, аппетитно чавкает. Он никого не видит. Он один в своем мире. Поезд останавливается у станции и снова продолжает путь, останавливается у другой и опять трогается. В вагоне понемногу становится свободней: на каждой станции кто-нибудь да сходит. Звон стекла, шуршание бумаги и чавканье слышатся все явственнее. Один он ничего не слышит, не замечает. Он один в своем мире, и никому туда не проникнуть.
Да, другим в его мир Не проникнуть. Это они с каждой минутой понимают все ясней. Но неудовлетворенное чувство голода от этого становится еще сильней. На лбах собираются морщины; из-под опущенных ресниц сверкают быстрые недоброжелательные взгляды. Но скупщик ничего не замечает.
-Папа, я есть хочу... - в десятый раз шепчет отцу на ухо девочка.
Литовец порывисто оборачивается, но все же сдерживается, молча встает, 'роется н узлах на верхней полке и достает черствый копеечный крендель.
-На, ешь! - он сует ей в руку крендель. - В Риге поела и опять проголодалась... Ненасытная!
Он сплевывает, ставит локти на колени, подпирает ладонями опущенную голову. Больше он не подымает глаз. Он хочет подремать. Больше ему ни до чего нет дела.
Другая девочка, проснувшись, жадно смотрит вниз, как сестра грызет черствый крендель, но попросить боится: отец рассердится. Мать тоже смотрит. Ее, видно, раздражает хруст черствого кренделя на острых зубах.
А скупщик дожевывает бутерброд с сыром.
Остальные заворачивает в бумагу и убирает обратно в чемоданчик - медленно, неторопливо, выбирая для каждого бутерброда подходящую бумажку. Затыкает пробкой бутылку, заворачивает и ее в бумагу и тоже убирает в чемоданчик. Только початые батоны еще остаются на столике. Он встает и смотрит в темное окно. Ногтем большого пальца ковыряет в зубах. Рыбьи косточки и мясные волокна сплевывает себе под ноги. Младший учитель смотрит на него с отвращением и пожимает плечами. Но скупщик уже перестал ковырять
и плеваться. Теперь он, шумно чмокая, обсасывает
палец. Нож с роговым черенком все еще лежит на лавке. Старик поспешно хватает его
ин, внимательно осмотрев, сердито ворчит и вытирает о штанину.
Добавлю еще немного цитат из его же произведений и только уже ради интереса,
а он,надеюсь,есть..))
На грани веков.
**Седые усы поляка вновь просунулись в дверную щель.
- Осмелюсь попросить пана рыцаря не мешкать с завтраком. Молоко вкуснее, когда оно еще парное. И чтоб лепешки не остыли - жена сегодня утром напекла. Сухих еловых дров я сам нарубил. Жена у меня большая мастерица, господа всегда хвалят ее стряпню.
Молоко было еще теплое, с необычайным привкусом лесных трав. Теплой была и ячменная лепешка с творогом - кисловатая, колючая и терпкая после пшеничного хлеба, к которому Курт привык в Германии. Сладко пах липовый мед в посудине из бересты, только утонувшая в нем пчела отбивала вкус. Полковриги ржаного хлеба, черного и колючего от отрубей. Масло в туес корчмарка, может, руками намяла… Поев немного, Курт поднялся.**
** Барон сидел в конце стола. Шарлотта-Амалия - напротив кузена. Ели суп с клецками, жареного поросенка и козулю, рыбу и кашу, запивали тем же кислым пивом, вкус которого еще был во рту после корчмы. **
** «Не доверяют», - подумал с горечью Курт, изучая лица этих загнанных, точно скотина, людей, не желая пугать их еще больше. Вдруг появилось желание узнать, что же эти люди едят на обед. Рядком стояли три добела выскобленных раскрытых туеска - сверху сухой творог, под ним черный слой толченого конопляного семени. Посреди коричневая кадочка из черной ольхи с зеленоватой отваренной сывороткой и тремя ложками - значит, ели вместе. Курт взял ломтик хлеба: серый, с остистой коркой, - к ржаной муке подмешан перемолотый с высевками ячмень. Отломил кусочек, попробовал - колет язык и застревает в горле, не проглотить. Покачал головой.
- Вы что, только такой и едите?
Обжигальщик откашлялся и придвинулся на шаг.
- Нынче еще хлебец хороший. Прошлый да позапрошлый год, когда был великий голод, липовую мезгу подмешивали. Тогда он не держался, крошился, что твоя земля, и за неделю плесневел. А нынче - слава богу…
Курт не понял, что такое мезга. Но ничего хорошего в хлебе не могло быть. Он уже заглядывал в туесок четвертого, в нем между белым и черным тонкая желтая полоска. Масло. Вспомнилась желтая глыбка на зеленом глазированном блюде, красиво разделанная на лепестки концом ложки, - сегодня утром за завтраком. **
Безбожник.
** Пастор слез с кровати, как был, без кальсон, и надел клетчатый фланелевый халат с никелированной пряжкой на животе. Одна фетровая туфля лежала на шкуре косули, в нее он тут же въехал правой ногой. Другая попала куда-то под кровать. Пока он сердито выуживал ее левой ногой, старая Катрина, услыхав, что пастор встал, постучалась и сразу просунула голову в дверь.
- Сейчас будете кофе пить, ваше преподобие, или когда умоетесь? И где - здесь или в столовой?
Пастор даже не взглянул на нее.
А что у нее к кофе?
Вчерашнего гуся под соусом из хрена их преподобие кушать отказались. Зато Аннусиене привезла с рынка вареной валмиерской ветчины. Ее можно поджарить с тремя-четырьмя яйцами. Пирожки в духовке, должно быть, готовы. Белый хлеб сегодня совсем свежий.**
1930 г.
Десница всевышнего.
** Усевшись на почетное место,ксендз понял,что разочароваться ему не придется.
Со всех сторон его овевали восхитительные ароматы.
Посреди стола красовался холодный поросенок,разукрашенный капустными листьями,укропом,петрушкой,сельдереем и прочим.
По обе стороны поросенка-различное домашнее жарево и варево вперемежку со всевозможными консервами.
Там и сям возывашались бутылки рижской прозрачной (очищенной водки),коньяки
от Шварца и вина всех цветов.
Воистину,Рушон для этого торжества ничего не пожалел!
Первые полчаса за столом говорили мало.
Но когда появилось дымящееся жаркое из подстреленной в неположенное время косули,к тому же еще с луковым соусом и брусничным салатом,ксендз заметил,что заговорили громче.**
1930 г.
Салат брусничный нашелся в книге Айны Клявине в книге «Обед на каждый день.»
Салат из яблок и брусники.
300 гр. кислых яблок
300 гр. брусники
100 грамм сметаны
сахар
соль.
Яблоки промы и натереть на терке,смешать с целыми или раздавленными ягодами брусники или джемом,заправить сметаной,сахаром и солью.
Этот салат подходит к мясу из птицы и дичи.
ну и в заключении добавлю немножко фото из интернета..))
для вдохновения..
авторов не знаю, если кто увидит свои фото,буду рада поблагодарить за них лично..))
Кто-то еще пытался сервировать столик для Степы..))