Сормовская лирическая
О Борисе Мокроусова/ Фрагменты балета в клавире, а также "Антифашистскую симфонию" (сл. Е. Абросимова) для хора и большого симфонического оркестра, написанную в 1936 году, когда германский и итальянский фашизм все явственнее обнаруживали свою человеконенавистническую сущность (тема эта глубоко волновала Мокроусова), молодой композитор представляет в качестве дипломной работы. Тогда же им была написана песня "Стальные роты" на стихи Луиса де Тапиа (перевод с испанского С. Кирсанова).
По вечерам, до глубокой ночи, под окнами звучали мандолины, гитары, пели певцы и
певицы и надоедливо гремело заводное американское пианино, недавно осчастливившее Италию своим появлением. Стояло это пианино на тележке с впряженным в нее маленьким осликом, и такой несчастный вид был у этого ослика, будто он страдал за все тяжкие грехи прародителей.
На Капри я играл ради самой музыки. Товарищи слушали внимательно. Горький всегда умел их заинтересовать исполняемым. Он называл вещи, которые хотел, чтобы слушатели оценили, отмечалих достоинства и особенности.
Говорили о Бетховене - об его эпохе. Поднимались философские разговоры, и самая музыка отходила на задний план. Но мне лично эти вечера принесли огромную пользу: они освещали музыкальное произведение с совершенно неизвестной мне до той поры стороны, и я уже не мог после этого играть только эмоционально, а стал понимать и ощущать ответственность за содержание вещи и за то, какой характер ей нужно придать.
Click to viewПо вечерам, до глубокой ночи, под окнами звучали мандолины, гитары, пели певцы и
певицы и надоедливо гремело заводное американское пианино, недавно осчастливившее Италию своим появлением. Стояло это пианино на тележке с впряженным в нее маленьким осликом, и такой несчастный вид был у этого ослика, будто он страдал за все тяжкие грехи прародителей.
На Капри я играл ради самой музыки. Товарищи слушали внимательно. Горький всегда умел их заинтересовать исполняемым. Он называл вещи, которые хотел, чтобы слушатели оценили, отмечалих достоинства и особенности.
Говорили о Бетховене - об его эпохе. Поднимались философские разговоры, и самая музыка отходила на задний план. Но мне лично эти вечера принесли огромную пользу: они освещали музыкальное произведение с совершенно неизвестной мне до той поры стороны, и я уже не мог после этого играть только эмоционально, а стал понимать и ощущать ответственность за содержание вещи и за то, какой характер ей нужно придать.