(no subject)
Очень порочные у нас с ней отношения.
Во-первых, я к блондинкам всегда дышала нежно, но ровно.
Но у неё глазищи цвета апрельского неба ближе к третьей декаде. Да и вообще.
Целуется она очень нежно. И очень вовремя.
То есть...
Меня нельзя трогать до третьего будильника.
А к третьему будильнику на столике возле лежбища должны быть две чашки чая с бергамотом (а в шаббат и горячий кофе допом - "Пьёте? - Ооочень!"). Это такое незыблимое правило, что когда я была в Питере, по факту с незнакомыми мне в тот момент лично людьми, я не вставала с кровати. Жидкий стимул (не стул!) к жизни... Не, вру. Первый раз я встала, памятуя о напутствии классного руководителя в девятом классе - Светланы Николаевны - "Сначала ты работаешь на репутацию, потом репутация работает на тебя."
Я поработала на репутацию 4 минуты. Вскипятила воду, уронила в неё пакетик чая и подала Ксю в постель.
Всё.
После этого все дни отпуска чай, кофе, рулетики с сёмгой, "переключите на эльдорадио" получала в постель я. Я не платила за себя нигде (потом вечером, когда я танцевала с бутылкой сидра Йеп доставал чеки, Трип брал карандаш, открывал в телефоне калькулятор и вёл бухгалтерию). И они всё равно полюбили меня.
Светлана Николаевна не врала, это сработало.
Так вот третий звонок. Будильника.
Вообще она, конечно, дурочка. У неё и имя (прозвище) бытовало - Джон Сноу. "Ничего ты не знаешь..."
Но у неё там в голове всё-таки имеют место быть некоторые нейронные связи (да, фу, я ужасна в своих оценках).
Она знает, что до третьего звонка нельзя.
Иногда нервничает, скребёт коготками по дермантину икеевского компьютерного кресла, но ждёт.
Третий звонок. Занавес.
Она прыгает на меня. Нежно, невесомо почти, как-будто роняют тюк с пухом. Потом впивается коготочками (надо постричь, превозмогая её истерику), втягивает-вытягивает, вибрирует, шумит вскипающим чайником, заглядывая в глаза и очень осторожно касается кончиком носа. И дышит... любовью.
Она любит меня так, что у меня тоже скребёт коготками под рёбрами. Где-то в районе печени. Или под сердцем. Она любит меня безусловно. Она просто хочет быть со мной. И чтобы я была с ней. Ей кажется, что это просто и идеально, и это я тупа, раз того не понимаю. Это ЛЮБОВЬ.
Она отдаётся вся, без остатка. Не обезличивается, ревнует, пытается изменить...
Не получается.
Когда мы уехали первый раз, она залезла в щель и затаилась. Может, она думала, что я умерла.
Она вылезла, когда услышала мой голос в телефоне мамы, которая пришла покормить рыбку и их с Мишей.
Мама говорит, что она вышла, когда услышала моё имя. И подошла, когда услышала мой голос в трубке.
Когда я вернулась - а это было 2 часа ночи - она до шести утра на меня орала. Я не вру.
она выговаривала мне всю свою боль, страх, что я пропала, что я не вернусь (у неё отвратительный голос, вот как павлины - птицы прекраснейшие, но орут мерзко). Я хотела спать, но она плакала и орала на меня.
Когда я оставила её ещё раз, и ещё раз, она вынесла это со смирением и стойкостью. Но того уровня, который я должна была заметить.
Каждое утро мы репетируем походку Джиджи Хахид по подиуму. Она ходит со мной по всему утреннему маршруту: ванная комната, туалет, кухня... Когда я крашусь, она терроризирует мои колени. Я открываю шкаф, она настырно лезет в ящик с бельём, потом когтит подвешенные на вешалках шмотки, будто перебирает, решая, что мне надеть.
Когда я ухожу на работу, она сидит в зале, в точке видимости и смотрит. Моргает, будто подмигивает чуть грустно (не любит, когда я ухожу), мол, я жду тебя.
А когда я возвращаюсь, она вылезает из-под дивана и плывёт белым облаком ко мне.
Мячики (что по 10 рублей в автоматах супермаркетов), их сто штук, но она любит три. Прозрачный с блёстками, розоватый с разводами и новый оранжевый. И все неизменно загоняет под холодильник.
Я их выцарапываю и кидаю ей весь вечер, пока она не утомится и не упадёт в точке, где утомление её застало.
А потом лежит всю ночь в ногах, мешая мне шевелиться и вертеться. Лежит и любит.
И я люблю.
Во-первых, я к блондинкам всегда дышала нежно, но ровно.
Но у неё глазищи цвета апрельского неба ближе к третьей декаде. Да и вообще.
Целуется она очень нежно. И очень вовремя.
То есть...
Меня нельзя трогать до третьего будильника.
А к третьему будильнику на столике возле лежбища должны быть две чашки чая с бергамотом (а в шаббат и горячий кофе допом - "Пьёте? - Ооочень!"). Это такое незыблимое правило, что когда я была в Питере, по факту с незнакомыми мне в тот момент лично людьми, я не вставала с кровати. Жидкий стимул (не стул!) к жизни... Не, вру. Первый раз я встала, памятуя о напутствии классного руководителя в девятом классе - Светланы Николаевны - "Сначала ты работаешь на репутацию, потом репутация работает на тебя."
Я поработала на репутацию 4 минуты. Вскипятила воду, уронила в неё пакетик чая и подала Ксю в постель.
Всё.
После этого все дни отпуска чай, кофе, рулетики с сёмгой, "переключите на эльдорадио" получала в постель я. Я не платила за себя нигде (потом вечером, когда я танцевала с бутылкой сидра Йеп доставал чеки, Трип брал карандаш, открывал в телефоне калькулятор и вёл бухгалтерию). И они всё равно полюбили меня.
Светлана Николаевна не врала, это сработало.
Так вот третий звонок. Будильника.
Вообще она, конечно, дурочка. У неё и имя (прозвище) бытовало - Джон Сноу. "Ничего ты не знаешь..."
Но у неё там в голове всё-таки имеют место быть некоторые нейронные связи (да, фу, я ужасна в своих оценках).
Она знает, что до третьего звонка нельзя.
Иногда нервничает, скребёт коготками по дермантину икеевского компьютерного кресла, но ждёт.
Третий звонок. Занавес.
Она прыгает на меня. Нежно, невесомо почти, как-будто роняют тюк с пухом. Потом впивается коготочками (надо постричь, превозмогая её истерику), втягивает-вытягивает, вибрирует, шумит вскипающим чайником, заглядывая в глаза и очень осторожно касается кончиком носа. И дышит... любовью.
Она любит меня так, что у меня тоже скребёт коготками под рёбрами. Где-то в районе печени. Или под сердцем. Она любит меня безусловно. Она просто хочет быть со мной. И чтобы я была с ней. Ей кажется, что это просто и идеально, и это я тупа, раз того не понимаю. Это ЛЮБОВЬ.
Она отдаётся вся, без остатка. Не обезличивается, ревнует, пытается изменить...
Не получается.
Когда мы уехали первый раз, она залезла в щель и затаилась. Может, она думала, что я умерла.
Она вылезла, когда услышала мой голос в телефоне мамы, которая пришла покормить рыбку и их с Мишей.
Мама говорит, что она вышла, когда услышала моё имя. И подошла, когда услышала мой голос в трубке.
Когда я вернулась - а это было 2 часа ночи - она до шести утра на меня орала. Я не вру.
она выговаривала мне всю свою боль, страх, что я пропала, что я не вернусь (у неё отвратительный голос, вот как павлины - птицы прекраснейшие, но орут мерзко). Я хотела спать, но она плакала и орала на меня.
Когда я оставила её ещё раз, и ещё раз, она вынесла это со смирением и стойкостью. Но того уровня, который я должна была заметить.
Каждое утро мы репетируем походку Джиджи Хахид по подиуму. Она ходит со мной по всему утреннему маршруту: ванная комната, туалет, кухня... Когда я крашусь, она терроризирует мои колени. Я открываю шкаф, она настырно лезет в ящик с бельём, потом когтит подвешенные на вешалках шмотки, будто перебирает, решая, что мне надеть.
Когда я ухожу на работу, она сидит в зале, в точке видимости и смотрит. Моргает, будто подмигивает чуть грустно (не любит, когда я ухожу), мол, я жду тебя.
А когда я возвращаюсь, она вылезает из-под дивана и плывёт белым облаком ко мне.
Мячики (что по 10 рублей в автоматах супермаркетов), их сто штук, но она любит три. Прозрачный с блёстками, розоватый с разводами и новый оранжевый. И все неизменно загоняет под холодильник.
Я их выцарапываю и кидаю ей весь вечер, пока она не утомится и не упадёт в точке, где утомление её застало.
А потом лежит всю ночь в ногах, мешая мне шевелиться и вертеться. Лежит и любит.
И я люблю.