истории пациентов хосписа
Марат Вениаминович
«Мне без одной единички восемьдесят лет, то есть - 79. Я родился в Тбилиси: это был интернациональный город, там жили и немцы, и греки, и армяне. Даже армяне, можете себе представить? Несмотря на вражду армян и грузин, несмотря на то, что ни одного грузина в Армении вы не найдёте, в Тбилиси есть целый армянский район.
У меня родственники всех национальностей, и армяне тоже. Правда, я не знаю, живы они сейчас, или нет: мы в Грузию уже давно не ездим.
В общем, Тбилиси был очень хорошим интернациональным городом. Я и сам - смесь еврея с русской. Еврей по папе, по маме - русский.
В Тбилиси мы жили до 1938-го года, а потом отца перевели на работу в Москву. Он работал в контрразведке, и одно время даже был начальником отдела уголовного розыска города Тбилиси. У меня даже документ о его переводе.
Город Тбилиси был очень неспокойным - до того неспокойным, что там некоторое время не было ЦК Грузии, зато был ЗАКРАЙКОМ, куда входили, помимо грузин, представители Армении и Азербайджана. Все решения ЗАКРАЙКОМА должны были воплощаться в жизнь, и на этой почве случались, конечно, столкновения. Отца моего, Вениамина, обязали перейти в милицию, и наводить в городе порядок. А он был молод, к тому же нормальный чекист идти в милицию никогда не хочет. Он взбрыкнул, и отказался.
Тогда его вызвали во второй раз, и сказали: «Партбилет с собой? Или сдавай партбилет, или иди, работай». Он, хоть и не хотел, согласился, поскольку понимал, что отвертеться у него не получится.
Он молодой был, его возраст легко считать, поскольку родился он в 1900-м году. В милицию пошёл, соответственно, в 30-е годы, и у меня хранится приказ о награждении отца именным оружием.
В общем, когда он понял, что ему - не отвертеться, то пошёл к заместителю начальника милиции, и стал всеми силами искоренять преступность. Он немножко был в курсе, что дела в Тбилиси плохи, и попросил разрешения перетряхнуть кадры, поскольку преступность проникла и в УГРО, и сказал: «Дайте мне под начало кавалеристский полк для производства облав на рынках, базарах и вокзалах». И такое, понимаете, было положение тяжёлое, что отец мой попросил разрешения на месяц ввести в городе чрезвычайное положение, и разрешить ночным патрулям, если застанут они бандита, или насильника, расстреливать на месте.
Я не помню, сколько мне было тогда лет - одним словом, мало. Помню, что отец навёл порядок в городе, и его перевели обратно, в контрразведку.
Он работал в подчинении Лаврентия Павловича Берии, и вот Лаврентия Павловича я помню хорошо, потому что они тесно общались. Я называл его «Дядя Лаврентий», жену его, Нину Теймуразовну, называл «Тётя Нина». Хорошая она была женщина.
У меня осталось в памяти пенсне Берии; тогда была свобода в общении, и я не помню, по какому поводу бывал дома у Берии, но бывал. Вместе мы ездили на какие-то пикники.
Отец занимался охраной Иосифа Сталина на побережье: в Гаграх, Гудауте. В 1938-м году его перевели в Москву, где он работал заместителем генерала Николая Власика, начальника управления по охране членов Политбюро.
Отца моего не репрессировали, нет. Его при Хрущёве лишили звания и пенсии, оставив в партии. Тогда много людей пострадало: например, генерал Платов сидел в тюрьме 12-ть лет, а сейчас идут передачи о том, сколько он сделал для страны. Это, конечно, парадокс, что отца моего оставили в партии, но лишили пенсии и звания: утверждалось, что он сам кого-то репрессировал. А он говорил: «Хорошо, пусть я виноват. Тогда судите меня!».
Тот, кто застал Хрущёва, знает, что его не любили ни в армии, ни в промышленности. Он столько наломал дров! Промышленность, кстати, он фактически развалил, и я чувствовал это на собственной шкуре.
Конечно, я не оправдываю репрессии Сталина, но в каждом конкретном случае надо разбираться отдельно. Страна была на военном положении - да, были обоснованные репрессии, но были и необоснованные.
В школу я пошёл в Москве, но школа за учёбу не считается. Потом я поступил в МАМИ, откуда ушёл, поскольку получил серьёзные травмы в аварии: меня сильно переломало, я получил перелом позвоночника, и перелом основания черепа. Тогда знакомые ребята отвели меня в финансовый институт, который я и закончил.
Моя первая работа была начальником финансового отдела на оборонном заводе в Подольске. Затем я перешёл на работу в Совнархоз.
С женой своей, Викториной, мы учились в одной институтской группе, и она так же, как и я, всю жизнь проработала в промышленности. Сын Олег работает в конторе экспертом, но работой своей не очень доволен, поскольку всю жизнь хотел заниматься наукой. Сыну сейчас пятьдесят один год. Как время летит! Помню, только недавно в лагерь пионерский его отправляли. С женой мы всю жизнь прожили вместе - я не попрыгунья-стрекоза.
Я уже во взрослом возрасте оценил фильм «Весна на Заречной улице», и песню про «заводскую проходную, что в люди вывела меня». Пройти заводскую школу дорогого стоит, и 709-й завод в Подольске был самым счастливым воспоминанием в моей жизни.
Мы поднимали его из руин: во время войны это был патронный завод, а потом на этом же заводе, модернизировав его, мы занялись системами противовоздушной обороны и радиолокации.
Если вы помните, был такой лётчик Фрэнсис Пауэрс, который нарушил воздушное пространство СССР, и его сбили ракетой, собранной на нашем заводе. И вот на этом заводе я научился работать с людьми, что очень важно, и экономику, которую учил по учебнику, пощупал своими руками.
Я преподавал на курсах повышения квалификации сначала в Совнархозе, а затем и в министерстве. Это очень хорошее дело для собственного развития: когда вы чему-то учите других, то вынуждены и сами учиться, чтобы от учеников не отстать.
Когда в начале девяностых промышленная отрасль опять развалилась, и всё рухнуло, я создал коммерческий банк. Банк назывался «Мир». Мы долго думали как его назвать, и решили назвать, во-первых, мирным словом, а во-вторых, у нас на орбите тогда летал спутник «Мир».
Работая в банке, я получил два микроинсульта. Потом, когда ко мне пришли странные люди, и потребовали денег, я ушёл из банка, потому что мог сдохнуть, и не собственной смертью.
При банке была собственная больница, где я проходил время от времени обследования. После ухода из банка, обследоваться я прекратил. Год, два, или, может, пять, мне звонили из больницы, и приглашали на диспансеризацию. Эта медицина была мне очень обязана, поскольку в середине 90-х я им очень помогал.
Но потом мне было не до диспансеризаций: уйдя из банка, я купил дом на Рязанщине, жил там. Потом вдруг стал себя плохо чувствовать, сильно похудел. После последнего Нового Года меня сильно прихватило, жена вызвала «Скорую помощь», и меня положили в 51-ю больницу. Там, конечно, конвейер.
После обследования у меня нашли кучу болячек, и неярко выраженную, но явную онкологию. Я это и без врачей знал: если я сейчас надену старые вещи, то они будут на мне болтаться.
Мне дали 1-ю группу инвалидности, а потом я попал в хоспис. Мне здесь нравится, но не верится, что так может быть.
Не верится потому, что сейчас никто ничего не делает просто так. Невольно возникает мысль: не показуха ли это, а? Ведь задача сотрудников хосписа тяжелее, чем у врачей, поскольку они сопровождают человека, облегчают его участь. Персонал здесь такой добрый, внимательный. Я сюда помещаюсь только для того, чтобы жене моей легче стало: у неё был тройной инсульт, и ухаживать её за мной нелегко».
текст записан Светланой Рейтер
«Мне без одной единички восемьдесят лет, то есть - 79. Я родился в Тбилиси: это был интернациональный город, там жили и немцы, и греки, и армяне. Даже армяне, можете себе представить? Несмотря на вражду армян и грузин, несмотря на то, что ни одного грузина в Армении вы не найдёте, в Тбилиси есть целый армянский район.
У меня родственники всех национальностей, и армяне тоже. Правда, я не знаю, живы они сейчас, или нет: мы в Грузию уже давно не ездим.
В общем, Тбилиси был очень хорошим интернациональным городом. Я и сам - смесь еврея с русской. Еврей по папе, по маме - русский.
В Тбилиси мы жили до 1938-го года, а потом отца перевели на работу в Москву. Он работал в контрразведке, и одно время даже был начальником отдела уголовного розыска города Тбилиси. У меня даже документ о его переводе.
Город Тбилиси был очень неспокойным - до того неспокойным, что там некоторое время не было ЦК Грузии, зато был ЗАКРАЙКОМ, куда входили, помимо грузин, представители Армении и Азербайджана. Все решения ЗАКРАЙКОМА должны были воплощаться в жизнь, и на этой почве случались, конечно, столкновения. Отца моего, Вениамина, обязали перейти в милицию, и наводить в городе порядок. А он был молод, к тому же нормальный чекист идти в милицию никогда не хочет. Он взбрыкнул, и отказался.
Тогда его вызвали во второй раз, и сказали: «Партбилет с собой? Или сдавай партбилет, или иди, работай». Он, хоть и не хотел, согласился, поскольку понимал, что отвертеться у него не получится.
Он молодой был, его возраст легко считать, поскольку родился он в 1900-м году. В милицию пошёл, соответственно, в 30-е годы, и у меня хранится приказ о награждении отца именным оружием.
В общем, когда он понял, что ему - не отвертеться, то пошёл к заместителю начальника милиции, и стал всеми силами искоренять преступность. Он немножко был в курсе, что дела в Тбилиси плохи, и попросил разрешения перетряхнуть кадры, поскольку преступность проникла и в УГРО, и сказал: «Дайте мне под начало кавалеристский полк для производства облав на рынках, базарах и вокзалах». И такое, понимаете, было положение тяжёлое, что отец мой попросил разрешения на месяц ввести в городе чрезвычайное положение, и разрешить ночным патрулям, если застанут они бандита, или насильника, расстреливать на месте.
Я не помню, сколько мне было тогда лет - одним словом, мало. Помню, что отец навёл порядок в городе, и его перевели обратно, в контрразведку.
Он работал в подчинении Лаврентия Павловича Берии, и вот Лаврентия Павловича я помню хорошо, потому что они тесно общались. Я называл его «Дядя Лаврентий», жену его, Нину Теймуразовну, называл «Тётя Нина». Хорошая она была женщина.
У меня осталось в памяти пенсне Берии; тогда была свобода в общении, и я не помню, по какому поводу бывал дома у Берии, но бывал. Вместе мы ездили на какие-то пикники.
Отец занимался охраной Иосифа Сталина на побережье: в Гаграх, Гудауте. В 1938-м году его перевели в Москву, где он работал заместителем генерала Николая Власика, начальника управления по охране членов Политбюро.
Отца моего не репрессировали, нет. Его при Хрущёве лишили звания и пенсии, оставив в партии. Тогда много людей пострадало: например, генерал Платов сидел в тюрьме 12-ть лет, а сейчас идут передачи о том, сколько он сделал для страны. Это, конечно, парадокс, что отца моего оставили в партии, но лишили пенсии и звания: утверждалось, что он сам кого-то репрессировал. А он говорил: «Хорошо, пусть я виноват. Тогда судите меня!».
Тот, кто застал Хрущёва, знает, что его не любили ни в армии, ни в промышленности. Он столько наломал дров! Промышленность, кстати, он фактически развалил, и я чувствовал это на собственной шкуре.
Конечно, я не оправдываю репрессии Сталина, но в каждом конкретном случае надо разбираться отдельно. Страна была на военном положении - да, были обоснованные репрессии, но были и необоснованные.
В школу я пошёл в Москве, но школа за учёбу не считается. Потом я поступил в МАМИ, откуда ушёл, поскольку получил серьёзные травмы в аварии: меня сильно переломало, я получил перелом позвоночника, и перелом основания черепа. Тогда знакомые ребята отвели меня в финансовый институт, который я и закончил.
Моя первая работа была начальником финансового отдела на оборонном заводе в Подольске. Затем я перешёл на работу в Совнархоз.
С женой своей, Викториной, мы учились в одной институтской группе, и она так же, как и я, всю жизнь проработала в промышленности. Сын Олег работает в конторе экспертом, но работой своей не очень доволен, поскольку всю жизнь хотел заниматься наукой. Сыну сейчас пятьдесят один год. Как время летит! Помню, только недавно в лагерь пионерский его отправляли. С женой мы всю жизнь прожили вместе - я не попрыгунья-стрекоза.
Я уже во взрослом возрасте оценил фильм «Весна на Заречной улице», и песню про «заводскую проходную, что в люди вывела меня». Пройти заводскую школу дорогого стоит, и 709-й завод в Подольске был самым счастливым воспоминанием в моей жизни.
Мы поднимали его из руин: во время войны это был патронный завод, а потом на этом же заводе, модернизировав его, мы занялись системами противовоздушной обороны и радиолокации.
Если вы помните, был такой лётчик Фрэнсис Пауэрс, который нарушил воздушное пространство СССР, и его сбили ракетой, собранной на нашем заводе. И вот на этом заводе я научился работать с людьми, что очень важно, и экономику, которую учил по учебнику, пощупал своими руками.
Я преподавал на курсах повышения квалификации сначала в Совнархозе, а затем и в министерстве. Это очень хорошее дело для собственного развития: когда вы чему-то учите других, то вынуждены и сами учиться, чтобы от учеников не отстать.
Когда в начале девяностых промышленная отрасль опять развалилась, и всё рухнуло, я создал коммерческий банк. Банк назывался «Мир». Мы долго думали как его назвать, и решили назвать, во-первых, мирным словом, а во-вторых, у нас на орбите тогда летал спутник «Мир».
Работая в банке, я получил два микроинсульта. Потом, когда ко мне пришли странные люди, и потребовали денег, я ушёл из банка, потому что мог сдохнуть, и не собственной смертью.
При банке была собственная больница, где я проходил время от времени обследования. После ухода из банка, обследоваться я прекратил. Год, два, или, может, пять, мне звонили из больницы, и приглашали на диспансеризацию. Эта медицина была мне очень обязана, поскольку в середине 90-х я им очень помогал.
Но потом мне было не до диспансеризаций: уйдя из банка, я купил дом на Рязанщине, жил там. Потом вдруг стал себя плохо чувствовать, сильно похудел. После последнего Нового Года меня сильно прихватило, жена вызвала «Скорую помощь», и меня положили в 51-ю больницу. Там, конечно, конвейер.
После обследования у меня нашли кучу болячек, и неярко выраженную, но явную онкологию. Я это и без врачей знал: если я сейчас надену старые вещи, то они будут на мне болтаться.
Мне дали 1-ю группу инвалидности, а потом я попал в хоспис. Мне здесь нравится, но не верится, что так может быть.
Не верится потому, что сейчас никто ничего не делает просто так. Невольно возникает мысль: не показуха ли это, а? Ведь задача сотрудников хосписа тяжелее, чем у врачей, поскольку они сопровождают человека, облегчают его участь. Персонал здесь такой добрый, внимательный. Я сюда помещаюсь только для того, чтобы жене моей легче стало: у неё был тройной инсульт, и ухаживать её за мной нелегко».
текст записан Светланой Рейтер