How to love craft?
Рано или поздно моё систематическое знакомство с классикой должно было привести к встрече с чем-то по настоящему важному для меня. Хотя я бы предпочёл поставить прошлую неделю перед той, когда я упивался Похождения Швейка, и той, когда я забавлялся МИФами Асприна, и даже перед теми двумя, когда я проглатывал Хроники Эмбера (кстати, вторая часть, про Мерлина, уступает первой, немного смахивает на Санта Барбару, а как только становится интересной, тут же заканчивается).
- С ревматизмом ты сюда лучше не лезь, - серьезно предупредил Швейка толстый господин. - С ревматизмом здесь считаются так же, как с мозолями. У меня малокровие, недостает половины желудка и пяти ребер, и никто этому не верит. А недавно был здесь глухонемой. Четырнадцать дней его обертывали каждые полчаса в мокрую холодную простыню. Каждый день ему ставили клистир и выкачивали желудок. Даже санитары думали, что дело его в шляпе и что его отпустят домой, а доктор возьми да пропиши ему рвотное. Эта штука вывернула бы его наизнанку. И тут он смалодушничал. "Не могу, говорит, больше притворяться глухонемым. Вернулись ко мне и речь и слух". Все больные его уговаривали, чтобы он не губил себя, а он стоял на своем: он, мол, все слышит и говорит, как всякий другой. Так и доложил об этом утром при обходе.
- Да, долго держался, - заметил один, симулирующий, будто у него одна нога короче другой на целых десять сантиметров. - Не чета тому, с параличом. Тому достаточно было только трех порошков хинина, одного клистира и денька без жратвы. Признался еще даже до выкачивания желудка. Весь паралич как рукой сняло.
- Дольше всех держался тут искусанный бешеной собакой. Кусался, выл, действительно все замечательно проделывал. Но никак он не мог добиться пены у рта. Помогали мы ему как могли, сколько, бывало, щекотали его перед обходом, иногда по целому часу, доводили его до судорог, до синевы - и все-таки пена у рта не выступала: нет да и только. Это было ужасно! И когда он во время утреннего обхода сдался, уж как нам его было жалко! Стал возле койки во фронт, как свечка, отдал честь и говорит: "Осмелюсь доложить, господин старший врач, пес, который меня укусил, оказался не бешеным". Старший врач окинул его таким взглядом, что искусанный затрясся всем телом и тут же прибавил: "Осмелюсь доложить, господин старший врач, меня вообще никакая собака не кусала. Я сам себя укусил в руку". После этого признания его обвинили в членовредительстве, дескать, хотел прокусить себе руку, чтобы не попасть на фронт.
- Все болезни, при которых требуется пена у рта, очень трудно симулировать, - сказал толстый симулянт. - Вот, к примеру, падучая. Был тут один эпилептик. Тот всегда нам говорил, что ему лишний припадок устроить ничего не стоит. Падал он этак раз десять в день, извивался в корчах, сжимал кулаки, выкатывал глаза под самый лоб, бился о землю, высовывал язык. Короче говоря, это была прекрасная эпилепсия, эпилепсия - первый сорт, самая что ни на есть настоящая. Но неожиданно вскочили у него два чирья на шее и два на спине, и тут пришел конец его корчам и битью об пол. Головы даже не мог повернуть. Ни сесть, ни лечь. Напала на него лихорадка, и во время обхода врача в бреду он сознался во всем. Да и нам всем от этих чирьев солоно пришлось. Из-за них он пролежал с нами еще три дня, и ему была назначена другая диета: утром кофе с булочкой, к обеду - суп, кнедлик с соусом, вечером - каша или суп, и нам, с голодными выкачанными желудка да на строгой диете, пришлось глядеть, как этот парень жрет, чавкает и, пережравши, отдувается и рыгает. Этим он подвел трех других, с пороком сердца. Те тоже признались.
- Легче всего, - сказал один из симулянтов, - симулировать сумасшествие. Рядом в палате номер два есть двое учителей. Один без устали кричит днем и ночью: "Костер Джордано Бруно еще дымится! Возобновите процесс Галилея!" А другой лает: сначала три раза медленно "гав, гав, гав", потом пять раз быстро "гав-гав-гав-гав-гав", а потом опять медленно, - и так без передышки. Оба уже выдержали больше трех недель... Я сначала тоже хотел разыграть сумасшедшего, помешанного на религиозной почве, и проповедовать о непогрешимости папы. Но в конце концов у одного парикмахера на Малой Стране приобрел себе за пятнадцать крон рак желудка.
- Я знаю одного трубочиста из Бржевнова, - заметил другой больной, - он вам за десять крон сделает такую горячку, что из окна выскочите.
- Это все пустяки, - сказал третий. - В Вршовицах есть одна повивальная бабка, которая за двадцать крон так ловко вывихнет вам ногу, что останетесь калекой на всю жизнь.
- Мне вывихнули ногу за пятерку, - раздался голос с постели у окна. - За пять крон наличными и за три кружки пива в придачу.
- Мне моя болезнь стоит уже больше двухсот крон, - заявил его сосед, высохший, как жердь. - Назовите мне хоть один яд, которого бы я не испробовал, - не найдете. Я живой склад всяких ядов. Я пил сулему, вдыхал ртутные пары, грыз мышьяк, курил опиум, пил настойку опия, посыпал хлеб морфием, глотал стрихнин, пил раствор фосфора в сероуглероде и пикриновую кислоту. Я испортил себе печень, легкие, почки, желчный пузырь, мозг, сердце и кишки. Никто не может понять, чем я болен.
- Лучше всего, - заметил кто-то около дверей, - впрыснуть себе под кожу в руку керосин. Моему двоюродному брату повезло: ему отрезали руку по локоть, и теперь ему никакая военная служба не страшна.
Как вы уже могли догадаться, прошлую неделю я посвятил Лавкрафту. Наслышанный о тёмном искусстве мэтра, я читал его только ночью при выключенном свете. В результате я остался если не разочарованным, то уж точно обескураженным, я ожидал чего угодно, кроме "Сперва я, конечно, не поверил этим странным россказням, но со временем мой холодный рационализм начал отступать под напором неопровержимых фактов, которые подозрительно перекликались с догмами некоторых древних, полузабытых культов. Медленно, но верно я продвигался к закономерной цели своего расследования, пока наконец неведомая, вонючая, ужасная и злобная хуйня не пришла за мной и моей командой. НВУ'ЗХу была настолько неведомая, что одним своим видом бросала вызов всем законам природы; настолько вонючая, что у нас всех заслезились глаза, а стоявшая на противоположном конце зала герань навсегда засохла; настолько злобная, что постоянно изрыгала неестественные, леденящие кровь звуки Собакирен-за-яицен-клац-клац; настолько ужасная, что один мой коллега умер от разрыва сердца, второй выпрыгнул из окна, забыв, что мы находимся на 13-ом этаже, третий застрелился, последний оставшийся в живых сошёл с ума, да и я в последнее время проявляю всё больше признаков шизофрении. Я потерял сон и аппетит, поседел, похудел на 49 кг, у меня выросли щупальца на жопе, я подумываю о самоубийстве, а по ночам не могу избавиться от мысли, что когда-нибудь НВУ'ЗХу вернётся, заберёт меня к себе, и мы будем жить долго и счастливо". Чтобы испугаться, читатель не должен ждать ничего хорошего от неизвестности, и полностью отождествиться с человеком, что может представлять определённую трудность для психов.
Не могу отдать должного малой форме - по мне им не хватает простора, размаха, зато в Сиянии извне, Шепчущем в ночи, Хребтах безумия и т.д. талант автора раскрывается во всей полноте. Главное же его достоинство - смещение акцента на монстров: героями произведений являются чужие боги, кошмарные инопланетяне и твари из бездны, человек становится пассивным зрителем, фоновым персонажем разворачивающейся перед ним космической драмы. Лично для меня это стало революцией, сравнимой с переходом от геоцентрической системы к гелиоцентрической (если только я не принимаю желаемое за действительное). Кроме того, Говард по-настоящему велик, его волнуют рушащиеся и пробуждающиеся цивилизации, намного превосходящие человеческую. Если вас что-то волнует, вы можете получить терапевтический эффект типа "Какая это всё фигня по сравнению с мировой революцией" и порцию умиротворяющего, равнодушного спокойствия, как от прогулки по кладбищу.
Приятного чтения в ночи полной луны. =8____8=
- С ревматизмом ты сюда лучше не лезь, - серьезно предупредил Швейка толстый господин. - С ревматизмом здесь считаются так же, как с мозолями. У меня малокровие, недостает половины желудка и пяти ребер, и никто этому не верит. А недавно был здесь глухонемой. Четырнадцать дней его обертывали каждые полчаса в мокрую холодную простыню. Каждый день ему ставили клистир и выкачивали желудок. Даже санитары думали, что дело его в шляпе и что его отпустят домой, а доктор возьми да пропиши ему рвотное. Эта штука вывернула бы его наизнанку. И тут он смалодушничал. "Не могу, говорит, больше притворяться глухонемым. Вернулись ко мне и речь и слух". Все больные его уговаривали, чтобы он не губил себя, а он стоял на своем: он, мол, все слышит и говорит, как всякий другой. Так и доложил об этом утром при обходе.
- Да, долго держался, - заметил один, симулирующий, будто у него одна нога короче другой на целых десять сантиметров. - Не чета тому, с параличом. Тому достаточно было только трех порошков хинина, одного клистира и денька без жратвы. Признался еще даже до выкачивания желудка. Весь паралич как рукой сняло.
- Дольше всех держался тут искусанный бешеной собакой. Кусался, выл, действительно все замечательно проделывал. Но никак он не мог добиться пены у рта. Помогали мы ему как могли, сколько, бывало, щекотали его перед обходом, иногда по целому часу, доводили его до судорог, до синевы - и все-таки пена у рта не выступала: нет да и только. Это было ужасно! И когда он во время утреннего обхода сдался, уж как нам его было жалко! Стал возле койки во фронт, как свечка, отдал честь и говорит: "Осмелюсь доложить, господин старший врач, пес, который меня укусил, оказался не бешеным". Старший врач окинул его таким взглядом, что искусанный затрясся всем телом и тут же прибавил: "Осмелюсь доложить, господин старший врач, меня вообще никакая собака не кусала. Я сам себя укусил в руку". После этого признания его обвинили в членовредительстве, дескать, хотел прокусить себе руку, чтобы не попасть на фронт.
- Все болезни, при которых требуется пена у рта, очень трудно симулировать, - сказал толстый симулянт. - Вот, к примеру, падучая. Был тут один эпилептик. Тот всегда нам говорил, что ему лишний припадок устроить ничего не стоит. Падал он этак раз десять в день, извивался в корчах, сжимал кулаки, выкатывал глаза под самый лоб, бился о землю, высовывал язык. Короче говоря, это была прекрасная эпилепсия, эпилепсия - первый сорт, самая что ни на есть настоящая. Но неожиданно вскочили у него два чирья на шее и два на спине, и тут пришел конец его корчам и битью об пол. Головы даже не мог повернуть. Ни сесть, ни лечь. Напала на него лихорадка, и во время обхода врача в бреду он сознался во всем. Да и нам всем от этих чирьев солоно пришлось. Из-за них он пролежал с нами еще три дня, и ему была назначена другая диета: утром кофе с булочкой, к обеду - суп, кнедлик с соусом, вечером - каша или суп, и нам, с голодными выкачанными желудка да на строгой диете, пришлось глядеть, как этот парень жрет, чавкает и, пережравши, отдувается и рыгает. Этим он подвел трех других, с пороком сердца. Те тоже признались.
- Легче всего, - сказал один из симулянтов, - симулировать сумасшествие. Рядом в палате номер два есть двое учителей. Один без устали кричит днем и ночью: "Костер Джордано Бруно еще дымится! Возобновите процесс Галилея!" А другой лает: сначала три раза медленно "гав, гав, гав", потом пять раз быстро "гав-гав-гав-гав-гав", а потом опять медленно, - и так без передышки. Оба уже выдержали больше трех недель... Я сначала тоже хотел разыграть сумасшедшего, помешанного на религиозной почве, и проповедовать о непогрешимости папы. Но в конце концов у одного парикмахера на Малой Стране приобрел себе за пятнадцать крон рак желудка.
- Я знаю одного трубочиста из Бржевнова, - заметил другой больной, - он вам за десять крон сделает такую горячку, что из окна выскочите.
- Это все пустяки, - сказал третий. - В Вршовицах есть одна повивальная бабка, которая за двадцать крон так ловко вывихнет вам ногу, что останетесь калекой на всю жизнь.
- Мне вывихнули ногу за пятерку, - раздался голос с постели у окна. - За пять крон наличными и за три кружки пива в придачу.
- Мне моя болезнь стоит уже больше двухсот крон, - заявил его сосед, высохший, как жердь. - Назовите мне хоть один яд, которого бы я не испробовал, - не найдете. Я живой склад всяких ядов. Я пил сулему, вдыхал ртутные пары, грыз мышьяк, курил опиум, пил настойку опия, посыпал хлеб морфием, глотал стрихнин, пил раствор фосфора в сероуглероде и пикриновую кислоту. Я испортил себе печень, легкие, почки, желчный пузырь, мозг, сердце и кишки. Никто не может понять, чем я болен.
- Лучше всего, - заметил кто-то около дверей, - впрыснуть себе под кожу в руку керосин. Моему двоюродному брату повезло: ему отрезали руку по локоть, и теперь ему никакая военная служба не страшна.
Как вы уже могли догадаться, прошлую неделю я посвятил Лавкрафту. Наслышанный о тёмном искусстве мэтра, я читал его только ночью при выключенном свете. В результате я остался если не разочарованным, то уж точно обескураженным, я ожидал чего угодно, кроме "Сперва я, конечно, не поверил этим странным россказням, но со временем мой холодный рационализм начал отступать под напором неопровержимых фактов, которые подозрительно перекликались с догмами некоторых древних, полузабытых культов. Медленно, но верно я продвигался к закономерной цели своего расследования, пока наконец неведомая, вонючая, ужасная и злобная хуйня не пришла за мной и моей командой. НВУ'ЗХу была настолько неведомая, что одним своим видом бросала вызов всем законам природы; настолько вонючая, что у нас всех заслезились глаза, а стоявшая на противоположном конце зала герань навсегда засохла; настолько злобная, что постоянно изрыгала неестественные, леденящие кровь звуки Собакирен-за-яицен-клац-клац; настолько ужасная, что один мой коллега умер от разрыва сердца, второй выпрыгнул из окна, забыв, что мы находимся на 13-ом этаже, третий застрелился, последний оставшийся в живых сошёл с ума, да и я в последнее время проявляю всё больше признаков шизофрении. Я потерял сон и аппетит, поседел, похудел на 49 кг, у меня выросли щупальца на жопе, я подумываю о самоубийстве, а по ночам не могу избавиться от мысли, что когда-нибудь НВУ'ЗХу вернётся, заберёт меня к себе, и мы будем жить долго и счастливо". Чтобы испугаться, читатель не должен ждать ничего хорошего от неизвестности, и полностью отождествиться с человеком, что может представлять определённую трудность для психов.
Не могу отдать должного малой форме - по мне им не хватает простора, размаха, зато в Сиянии извне, Шепчущем в ночи, Хребтах безумия и т.д. талант автора раскрывается во всей полноте. Главное же его достоинство - смещение акцента на монстров: героями произведений являются чужие боги, кошмарные инопланетяне и твари из бездны, человек становится пассивным зрителем, фоновым персонажем разворачивающейся перед ним космической драмы. Лично для меня это стало революцией, сравнимой с переходом от геоцентрической системы к гелиоцентрической (если только я не принимаю желаемое за действительное). Кроме того, Говард по-настоящему велик, его волнуют рушащиеся и пробуждающиеся цивилизации, намного превосходящие человеческую. Если вас что-то волнует, вы можете получить терапевтический эффект типа "Какая это всё фигня по сравнению с мировой революцией" и порцию умиротворяющего, равнодушного спокойствия, как от прогулки по кладбищу.
Приятного чтения в ночи полной луны. =8____8=