«Я принял решение нарушить расписку о неразглашении…» ч.2 из 2.
Продолжение. Начало здесь.
Арест
В итоге та информация, что я получал от людей и доносил до начальства, те вопросы, которые я задавал в штабе, и фотографии, что я делал, обернулись для меня бедой. Придя в отдел в двадцатых числах июля, обратно я вышел в сопровождении четырех автоматчиков, с пластиковыми наручниками на пальцах (весьма оригинальный способ фиксации, но вместе с тем довольно надежный) и импровизированным мешком на голове, сделанным из полотенца и скотча. Меня задержали по подозрению в пропаганде против ДНР и шпионаже в пользу украинской стороны. Сказать, что били сильно, я не могу, разве что только на словах угрожали отрезать палец. Но это я в расчет не беру. Мой непосредственный начальник по аналитике, позывной «Кишинев» (изменено), распорядился, чтобы мои ноги и лицо остались целы. «Если даже он и работает на ту сторону, за деньги мы сможем его использовать», - сказал он. Гадко в этот момент было не то, что меня бьют, а то, что человек, которому я совершенно искренне старался помочь, посчитал меня предателем… Хотя время военное, реакция понятная, но все же…
Меня отвезли в соседнее здание Службы Безопасности Украины, где на тот момент находилось управление военной контрразведки ДНР. Я уже смирился с тем, что живым наружу не выйду. Но дознание, к моему удивлению, было не таким уж грубым, хоть и проводилось в условиях определенного дискомфорта, вызванного наручниками и мешком на голове. В целом же оно носило характер сугубо мирной и даже вполне интересной беседы. В первую очередь ко мне прицепились за мои записи, которые я делал каждый день по итогам мониторинга. Первым вопросом было, почему в них по большей части только негатив. Я все объяснил. Вскрыв содержимое моего планшета, к тому времени разбитого, и не найдя в нем ничего компрометирующего ДНР или представляющего стратегическую важность для украинской разведки, было принято решение меня развязать и снять мешок. Первым делом, увидев свет, я извинился за свой растрепанный внешний вид, что вызвало улыбку начальника. Меня похвалили за чувство юмора и тут же признали «русским человеком». Мужчина, что меня допрашивал, хоть и представился, но попросил, чтобы его имя нигде не фигурировало. Скажу лишь, что он имеет самое прямое отношение к украинскому «Беркуту».
Он рассказал мне много того, что оставалось за кадром февральских событий. Понимая то место, куда меня привели, я признался в том, что сам Майдан лично поддерживал. На что получил удививший меня ответ о том, что многие люди и в «Беркуте» поддерживали слова, которые звучали со сцены Майдана… «Если бы к нам нашли слова, если бы мы их услышали, мы бы сами своими щитами прикрыли собравшихся. Потому что то, что говорили о Януковиче, мы понимали лучше их, - сказал он. - Но мы ничего не услышали, вместо этого нас начали жечь, по нам начали стрелять. И, кроме злобы, мы уже ничего не чувствовали. Мы ели тухлое мясо, что нам привозили, и ждали лишь приказа. Но Янукович (тут мой собеседник сдобрил крепким словом фамилию бывшего украинского лидера) этого приказа так и не дал».
«Как вы относитесь к тому, что Путин приютил его в России?» - спросил я. «Мое личное мнение, что Янука нужно было судить за все, что он сделал. Ведь я, будучи командиром, получал 2500 гривен в месяц. Сколько это на ваши рубли? Владимир Владимирович - умный мужик. И мы его здесь все очень сильно поддерживаем, но с Януковичем, на мой взгляд, он поступил неправильно…»
Мы прообщались так до вечера, и встал вопрос о дальнейшей моей судьбе. Состава преступления против ДНР в моих действиях найдено не было, было принято решено меня отпустить. Дав расписку о неразглашении на имя Игоря Ивановича Стрелкова, я остался ждать подтверждения.
Здание СБУ Украины в Донецке. Фото - РИА Новости / Наталья Селиверстова
Лучше бы они выпустили меня раньше. Где-то в районе девяти вечера в подвал контрразведки привели трех парней. Как я услышал, им было по 16 лет. Все в гражданской одежде, избиты и напуганы. Следом спустился конвоир, держа в руках желтый прозрачный пакет, внутри которого виднелись нарукавные повязки «Правого сектора».
- Кто это? - Спросил кто-то из контрразведчиков.
- Правосеков привели, - ответил конвоир, протянув пакет с повязками.
- Правосеки?
- Да.
- Ну, все тогда, отводи ко мне «мясо».
Парней увели вверх по лестнице, и через пять минут через перекрытия трех этажей я услышал жуткие крики, длившиеся без остановки около получаса.
- Что это? - спросил я.
- Это им «коронки» ставят, - смеясь, ответил конвоир.
- Зубы рвут, - совершенно спокойно добавил второй.
Меня отправили посидеть в соседний кабинет, но и там крики не становились тише. Я не знаю, как и для чего нужно прийти на территорию, контролируемую ополченцами, имея в своем багаже эти повязки. Иного объяснения, кроме как «в поисках долгой и мучительной смерти», я найти не смог. Но парни не похожи были на самоубийц или мазохистов. Когда крики утихли, кто-то спустился в коридор, и из разговоров я понял, что парень, которого они пытают, «бессмертный» и не признается, что он «правосек». Позже я услышал, как кого-то волоком потащили в подвал, где снова я слышал удары и сдавленные крики. В воздухе повис запах кала. Это не мешало сидящим в коридоре смеяться.
Вскоре приехал начальник. Он спустился вниз в подвал, после чего крики утихли. Следом подошел ко мне и сообщил, что я свободен и могу возвращаться к себе. Ополченец с позывным «Музыкант» проводил меня до проходной. Пожал руку и извинился, «если что-то не так». У меня не было никакой злобы или страха, но на выходе рука сама потянулась к крестику, который мне вручили накануне во время крестного хода. И я, человек, всегда со скепсисом относившийся к любой религии, его поцеловал. Не за себя, а за тех несчастных, что остались там.
Путь домой
Путь в штаб мне уже был заказан, и остро встал вопрос о ночлеге. Прошатавшись по городу до комендантского часа, я понял, что все стройки, внешне безжизненные, на поверку были забиты вооруженными людьми, и вряд ли они будут рады странному типу без соответствующего удостоверения. К тому же живы были в памяти слова штабистов о нелюбви рядовых ополченцев к прессе и ее представителям. Возвращаться в подвальчик уж больно не хотелось. Еще пришьют разведку позиций и отправят в компании алкоголиков, наркоманов и прочих невольных, отловленных по всему городу, на «трудотерапию» - рыть окопы… Подумав об этом, я направился в облгорадминистрацию. Там мне повезло: хотя местная ОГА являлась объектом режимным, после моего рассказа о том, что со мной приключилось, командир охраны с говорящим позывным «Батя» (в миру Сергей Николаевич) все же распорядился меня пропустить. Он попросил для меня открыть столовую, где меня от души накормили, а после отправили на четвертый этаж, в расположение «Петровны», феерической женщины, достойной, как и сам «Батя», отдельного материала. Это были удивительные, честные, уникальные люди. Поднявшись на место, я обнаружил кабинет, переоборудованный почти что в гостиничный номер - с кондиционером, шкафами и импровизированными, из офисных столов, кроватями. Учитывая трехразовое питание, условия были роскошные. К тому же я жил в этом «номере» один.
Жаль, что оставаться здесь с каждым днем становилось все опаснее, и если с обстрелами я давно уже смирился, то подозрительное отношение контрразведки мне по-настоящему не давало покоя. Масла в огонь подлила случайная встреча, случившаяся на следующий день. Поднимаясь по лестнице, я лицом к лицу столкнулся с человеком, допрашивавшим в подвале СБУ. Встретившись, мы поздоровались, улыбнулись и даже обменялись парой фраз, однако меня не покидало чувство, что он здесь по мою душу.
В тот же день я созвонился с человеком из Москвы, с которым мы ехали из города Шахты, рассказал ему о случившемся. Его совет был короток: уезжай, и чем скорее, тем лучше. Имея выход на правительство ДНР, он организовал мне встречу с одним из важных чиновников, который в свою очередь тут же отвел меня в отдел, занимающийся эвакуацией беженцев. Там меня поставили в очередь, выделив фамилию маркером, и я оказался в числе первых на выезд. Однако «коридоров» для выезда не существовало, в эти дни украинская армия вовсю рвалась окружить Донецк. Дороги и населенные пункты, по которым еще не так давно мы все ехали в Макеевку, уже находились в руках украинской армии или же превратились в места ожесточенных боев. Сколько все это продлится, было неясно. Зато появилась возможность пообщаться с рядовыми бойцами, контактов с которыми я был лишен, занимаясь штабной работой.
Гражданская война
К тому времени мне окончательно стало ясно, что война, происходящая в Украине, перестала быть геополитическим столкновением и по факту уже является гражданской, для каждого своей. На смену идеи независимости, желанию создать свою, избавленную от украинских пороков Новороссию, или желанию присоединиться к РФ пришла банальная жажда крови, потребность в отмщении. Я глядел в глаза этим людям, и мне становилось не по себе от масштабов той трагедии, что принесли пропагандисты на эту вчера еще мирную землю, в дом и семьи каждого из них.
Вот несколько примеров. Дмитрий, ополченец: «Сам я из-под Мариуполя, у нас в семье четыре человека было: я, отец, мать и старший брат. Когда все началось, я сразу пошел за ДНР, мать тоже за Россию, а вот отец и старший брат нас не поддержали. Отец с мамой просто спорил, да со мной ругался, брат же и разговаривать не стал. Когда бои начались, я записался в ополчение, был в Краматорске. Когда укры нашу деревню бомбить начали, снаряд попал в дом. Маму и отца сразу убило… Я им этого не прощу, я теперь один остался… Брат жив, но не брат я для него теперь, он мне на следующий день позвонил и сказал, что братом меня больше не считает. И что мать и отца из-за меня убили, что если бы не ДНР, все бы живы остались. Один я теперь. А брат после этого добровольцем пошел, сейчас где-то против меня воюет».
Другой пример: «…У меня друг был, учились вместе, в армию вдвоем с ним пошли. Оба служили в десантной бригаде. Бригада эта сейчас против нас воюет. Друг мой, когда все началось1, за Украину пошел. Но мы с ним даже по разные стороны находились, а все равно созванивались постоянно. Он ночами не спал, у штабной палатки дежурил, только для того, чтоб услышать, куда и во сколько укры с «градов» бить будут. Слышал и тут же мне звонил, просил, чтобы я из района ушел, несколько раз мне так жизнь спасал. В жизни себе не прощу, что переубедить его не смог, когда их бригада в окружение попала. Сто процентов - живой бы сейчас был. Но мы их из котла тогда выпустили, а через неделю, когда уже наши из Краматорска вырывались, он на блокпосте оказался... Из танка прямое попадание».
Серега позывной «Байкал»: «Я два раза из окружения выходил, второй раз из-под Краматорска. Наших четверо осталось, двоих где-то убило, третьего у меня на глазах. Меня контузило, добрался до деревни, деревня под укропами, там за укрывательство ополченцев все жестко - расстрел. А меня семья приютила, я у них 10 дней отлеживался, они меня не только прятали: сами с моей сестрой связались, она из Николаева за мной приехала. А у них в деревне все друг на друга стучат, все боятся, но меня спасли».
Много чего я услышал. К примеру, открылась мне и нашумевшая история с применением фосфора, ее рассказал один из ополченцев (к сожалению, имени не помню) Применение фосфора - отнюдь не утка кремлевской пропаганды, вот только использован он был не совсем так, как говорят по российскому ТВ: «Да, фосфор применяли, - рассказал мой собеседник, - только мирных живых к тому времени не осталось. Поселок артиллерией сначала «разровняли», так как у наших там был блокпост. Всех перемололи: детей, женщин, стариков, наших много… А когда дома сгорели, от них только подвалы да погреба остались, мы между ними тоннели прокопали, и когда укры вошли, мы им всю колонну пожгли. Вторые зашли - та же история. Артиллерия, минометы наших пацанов не брали. Вот укропы и решили все фосфором выжечь, но живых гражданских там уже не было…»
Из бесед с ополченцами вскрылись вещи и вовсе неприглядные, однако, по всей видимости, неотъемлемые в любом конфликте. Так, мне рассказали, как производятся поставки оружия из России: «Командиры эти… пока мы там воюем, они бабки на нас делают. Считай, приходит с границы КамАЗ, забитый «железом», - типа, на нужды ополченцев. Командир со своими дружками один-два ящика снимают, остальное - в бус, и к вам обратно… У пацанов железо старое, с «калашей» стрелять страшно, да ржавые СКС-ы. Патронов два рожка. Если бы у своих не воровали, давно бы уже в Киеве были».
Я рассказывал про свой допрос в подвале СБУ и «правосеков», пойманных и допрошенных. «То, что ты оттуда вышел, - значит, мама за тебя помолилась, - сказал мне один из собеседников. - А то, что у тех парней повязки были, так ты не удивляйся. Могли и подкинуть, случаи есть, а там либо вытащить успевают, либо…» Чуть позже другой собеседник поведал командиру: чье подразделение привело «правосека», причитается премия, и случаи, когда просто подозрительных личностей доставляют с подобным багажом в пакете, не так уж и мало. А под пытками все признаются.
Домой
Вечером 26 июля мой телефон зазвонил, голос в трубке сообщил мне, что коридор открылся и если я готов выезжать, то утром следующего дня мне нужно быть у «Макдональдса» в районе рынка. Туда я и направился. Там уже было более ста человек беженцев. В основной массе это были женщины и дети - семьи ополченцев. Бегущих мужчин, как это было, когда мы ехали в Донецк, я не заметил. Возможно, из-за того, что главнокомандующий издал указ о запрете на выезд мужчинам призывного возраста. Вывозили и несколько парней из ополчения, один из которых, судя по гипсу, был ранен, а остальные три человека, как оказалось позже, были гражданами России. Через полтора часа к условленному месту прибыли четыре микроавтобуса, был среди них и тот самый, на котором вместе с «Шухером» и казаками я отправлялся из России.
Погрузив вещи, коляски и усадив всех по местам, в сопровождении трех автомобилей ополченцев мы двинулись, в обратный путь. На первой же остановке я познакомился с ребятами из ополчения.1 Договорившись держаться вместе, всю долгую дорогу мы беседовали о проведенном на юго-востоке времени. Один из моих спутников, Иван, поинтересовался, как я добрался до Донецка. Услышав имя «Шухер», удивился.
- Шухер? Он же крыса!
- Да ладно, он единственный нормальный человек из всех, кто были в Шахтах. Разместил, накормил, доставил. Чего ты так на него?
- Он на две стороны работал. А тебе просто повезло. Он ополченцев сдавал, две группы проводил нормально, одну группу отдавал укропам. А впрочем, нет его больше. За такие дела сразу расстрел, он знал, на что идет и под что подписывается...
Я, вероятно, никогда не узнаю, так это было или нет.
Наш разговор прервал гул реактивного самолета. Кто-то сказал, что это был Су-25. Нас попросили отойти от автобусов. Самолет ушел в сторону Луганска, спустя несколько мгновений где-то вдали прозвучали два приглушенных хлопка. Звук двигателей ненадолго стал слышим и снова исчез.
КПП Изварино. Фото РИА Новости / Александр Гейфман
Мы опять сели в автобус и, петляя, пошли в сторону КПП Изварино. Всю дорогу нас сопровождали следы танковых траков, шедшие по второй полосе. Следы вели со стороны России.
Мы доехали до КПП, который неделей ранее был отбит у украинцев. Все было испещрено следами недавнего боя. Первое, что бросилось в глаза, - это большой советский флаг1, установленный ополченцами на месте украинского. Он, развиваясь1 вместе со знаменем ДНР, ЛНР и Новороссии, на мой взгляд, был совершенно неуместным. Хоть и олицетворяя надежды и чаяния людей, этот флаг не имел ничего общего с оставленной за нашими спинами территорией. И понимание всей недолговечности нахождения этого флага в этом месте лично у меня вызывало тяжелейшее чувство утраты некогда единой, великой страны, где никто не делил граждан на «укропов», «колорадов», «москалей» или «новоросцев». И как никогда прежде, с какой-то совершенно иной болью зазвучали в моей голове строки Анастасии Дмитрук: «Никогда мы не будем братьями, ибо братства уже никогда не может быть там, где пролилась кровь братьев».
Znak.com