Моя статья о значении для русских натовской агрессии против Югославии, написанная в 2004 году
Моя статья о значении натовских бомбардировок Югославии, написанная 11 лет назад. Я конечно тогда писал просто ужасно. Как жвачку жевал. Но некоторые мысли были проговорены, как оказалось, совершенно верно. Особенно ближе к финалу.
Поезд вне расписания
Егор Холмогоров
http://old.russ.ru/columns/reaction/20040324-hm-pr.html
Дата публикации: 24 Марта 2004
24 марта исполняется пять лет с начала Косовской войны, "агрессии НАТО против Югославии", как принято говорить на чуть официозном языке. И тот факт, что такие формулировки являются (как раз с марта 1999-го) полуофициозом, не менее, а может быть - и более исторически важен, чем сама война - со всеми ее низостями, цинизмом и "пиаром". В марте 1999 года в России произошла бархатная национальная революция. Ее можно назвать неполной, незавершенной, "преданной" (в этом случае можно даже назвать дату предательства - 11 сентября 2001 года) и даже неудачной, но мало кто будет спорить, что она была - и именно она изменила облик страны, создав значительную часть того "путинского космоса", в котором мы живем.
В небе над Белградом и Приштиной состоялась премьера открытого силового утверждения американского "нового мирового порядка" - от того, кто и как поведет себя на этой премьере, очень многое зависело и в ходе дальнейших представлений, и в сценариях новых пьес. От поведения зависело включение в "любимчики" и "постылые" этого Нового Порядка. И если у России был какой-то выбор, то, можно сказать, она "упустила свой исторический шанс" стать частью Нового Порядка. Этот выбор не был сделан "официальными лицами" и, тем более, бывшей на тот момент в России властью, - будь ее воля, она бы, наверное, сделала другой. Этот выбор не был сделан "элитой", коль скоро элите было на американцев и сербов в большинстве своем глубоко наплевать. Этот выбор не был сделан и народом, если понимать под ним как-либо представленное большинство, поскольку это большинство, при всей недвусмысленности его позиции, нигде представлено не было. И вряд ли оппозиционные митинги у американского посольства при ином раскладе стали бы сколько-нибудь заметным событием. При желании, можно все свалить на частную инициативу нескольких лиц - на Евгения Примакова, совершившего знаменитый "разворот самолета" и тем самым давшего символический старт "антинатовской истерии" (как называли происходящую революцию ее противники). На генерала Ивашова, ведшего в исключительно жестком стиле генштабовские брифинги и позднее придумавшего "приштинский бросок". На новости Первого канала, занявшие пусть и официозную, но просербскую позицию. На кучки людей в журналистике, в экспертном сообществе, в Интернете, решившиеся тогда "выйти на площадь".
Однако возможности отдельных лиц были ничтожны по сравнению с общей косностью многолетнего "курса страны" и сами по себе ничего не значили, просто утонули бы в дружной демократической аллилуйе Новому Порядку. Прозвучит пафосно и некритично, но выбор сделала страна. В истории бывают моменты, когда некое "эгрегориальное" начало (скажем так, за неимением покамест в русском языке приличного слова для обозначения феномена интегральной идентичности пространства, времени, народа, материальной цивилизации, политической системы и всего прочего) доминирует и над установками политической мифологии, и над жесткостью институтов, и над личными мировоззрениями и волями. Ужаснувшаяся открывшемуся во всей красе Новому Порядку, отшатнулась от него не власть, не элита, не масса, а именно Россия как интегральная политическая, геополитическая, культурная, психологическая целостность. И именно ощутив это "эгрегориальное" отшатывание, свободнее и смелее стали действовать и говорить люди, которые были способны облечь его в формулы, лозунги и проекты.
Автор этих строк был активистом просербской кампании в рунете еще во время первой "военной тревоги" вокруг Косово в сентябре-октябре 1998 года. И разница между мучительными попытками "хоть что-то объяснить" и ситуацией, когда ничего "объяснять" не надо - надо только "выражать" и "формулировать", - была разительной и тем более очевидной, что нельзя было даже сказать "страна за полгода изменилась". Она изменилась не за полгода, а за один-два дня, как это прежде случилось по совсем иному поводу и в совсем ином направлении в феврале 1917.
До марта 1999 года стратегический курс страны был совершенно очевиден - это все более широкая "демократизация", все более тесная интеграция в мировое сообщество, все более плотное увязывание со структурами строящегося глобального суверенитета. Все это были вещи, сомнения не вызывавшие даже у оппозиции, которой оставалось только с отчаянием констатировать, что "страна катится в пропасть". При этом тот факт, что избранное страной стратегическое направление скорее всего приведет к ее самоликвидации, мало кем оспаривалось (включая ее президента). И курс российских властей - политический, экономический, внешнеполитический, культурный - был вполне в согласии с этой политической тенденцией. И вдруг произошло неожиданное: в марте 1999 начальственный вагон и прицепленный к нему вагон с обслугой полетел по прежним рельсам, и его обитатели не сразу заметил, что сам-то поезд свернул на совсем другой путь. Сперва с этим пытались бороться - с помощью отставки Примакова (думали, что все это "коммуно-патриотическая интрига"), потом путем стремительной "сдачи" Сербии (надеялись, что прекращение войны как фактора остановит и процесс в целом). И лишь летом 1999 ельцинская политика изменилась, вместо перетаскивания на старые рельсы паровоза пришлось тащить на новые начальственный вагон. Весь смысл операции "преемник" и выбор второй чеченской войны как инструмента легитимизации передачи власти был как раз в возвращении начальственного вагона на его прежнее место и пресечении попыток "чужаков" воспользоваться его временным отсутствием.
В итоге вагон вернулся на свое прежнее место, хотя и с новыми обитателями. Эти обитатели иногда пытаются если и не изменить направление, то хотя бы затормозить ход поезда. Однако в этих случаях всеми четко осознается диссонанс между стратегическим курсом власти на те или иные формы сотрудничества с системой глобального суверенитета - и категорическим отвержением такого сотрудничества страной в целом. В результате российская власть и лично Путин попадают порой в неловкое положение - на Западе, с которым они хотели бы сотрудничать, им вменяется в вину авторство процессов, к которым им, на самом деле, приходится адаптироваться за неимением какого-либо выбора. С другой, российская власть ходит по тонкой грани между сверхпопулярностью президента и подозрением на "государственную измену", то есть на измену выбранному вне зависимости от власти нового курса на национальный суверенитет в глобальном мире. И если Путину удается куда чаще заступать в сторону сверхпопулярности, то это прежде всего потому, что он обитает в предпоследнем вагоне. На счастье власти, ее "обслуга" - политическая и медийная - перестроилась позже и приспособилась к изменению ситуации намного хуже, поэтому основные шишки общественного негодования сыплются именно на нее и последний вагон служит громоотводом для предпоследнего. Власти приходится, порой - довольно неловко, реагировать на не ею запущенные процессы, вместо того чтобы их предопределять, но на фоне тотального и порой вредительского отрицания этих процессов "медийной" тусовкой (в которой Хакамада и даже Чубайс такие же, в сущности, телеведущие, как Киселев или Шендерович), это реагирование вполне сходит за действительную инициативу. Но поезд по-прежнему идет без машиниста.
Впрочем, этот факт представляется вполне естественным. Бархатная национальная революция родилась в России недоношенной. Она и сама была не столько революцией, сколько реакцией на представленный натовскими бомбардировщиками образ Запада, далекий и от мечты о "свободном мире", и от обещанной утопии "конца истории". Надо понимать тот смысл, который изначально был заложен в прозападный поворот России периода перестройки, и тогда станет ясна неизбежность окончания этого поворота в 1999.
Можно воспринимать 1988-91 годы как национальную катастрофу, коллективное сумасшествие, успешную спецоперацию западных спецслужб, но все равно невозможно отрицать тот факт, что совершившиеся тогда события стали логичным завершением многих тенденций в советском обществе предыдущих десятилетий. И при этом такой поворот был воспринят в целом благожелательно - даже те, кто был против роспуска Союза, против деградации государственности, в большинстве своем не были противниками реформ, - они только считали, что реформы "не должны сопровождаться...". Сама необходимость поворота на Запад до 1991 отрицалась единицами, да и среди этих единиц выражаться решительно решалось совсем уж пренебрежимо малое число людей.
Советское общество страстно хотело вписаться в Запад как наиболее успешную из мировых цивилизаций. Хотело усвоения самого "передового" на тот момент "образа жизни". И готово было ради пропуска на Запад внести определенную плату. В конце 1991 большинство осознало, что плата, пожалуй, была чересчур высока (постепенно выяснилось, что она еще выше), но в том, что пропуск в сообщество "цивилизованных народов" получен - никаких сомнений не возникало. А значит, игра стоила свеч, внутренний распад России не осознавался еще как действительная утрата суверенитета. Даже первая чеченская война велась с такой степенью расслабленности, в частности, потому, что понималась обществом как внутренняя война, внутреннее дело, с которым мы так или иначе разберемся сами. Как ни странно, но большую часть 1990-х годов над общественным сознанием России довлела инерция еще советского суверенитета - международного суверенитета страны и народного суверенитета внутри. Даже Ельцин - и тот был персонажем, которого "сами избрали, сами и виноваты".
Сперва дефолт 1998, а затем Косовская война это покрывало майи сорвали. Сперва оказалось, что люди не имеют никакой власти ни над своими деньгами, ни над тем самым "образом жизни", ради которого все, ни над "демократическими" властями. Мальчик из табакерки Кириенко хлопнул ладошками - и весь "стиль-лайф" накрылся медной емкостью... Это было ощущение утраты всякого "самообладания", призрачное понимание того, кто хозяин, было утрачено. И вот спустя всего несколько месяцев "хозяин" нашелся. Америка показала себя не просто сильнейшей сверхдержавой, не просто опасным и влиятельным внешнеполитическим партнером, а обладателем глобального суверенитета, решающим, кому жить, а кому умирать, кому кого можно терроризировать, а кому кого нет. Поскольку били сербов, которые, так уж случилось, для русских были "почти русские" (можно сколько угодно деконструировать миф о русско-сербском союзе, но все равно "магическая" связь действует - иголка, воткнутая на Балканах, вызывает невыносимую боль на Русской равнине), то все вполне резонно умозаключили, что, лупя кошку, США имеют в виду медведя.
Национальный поворот России 1999 года был рефлекторным отталкиванием от мировой системы, которая лишает страну национального, политического, цивилизационного суверенитета. Он совершился в тот момент, когда сам этот суверенитет был практически утрачен. Узник, покорно и даже с присвистом шедший на казнь как на праздник, вдруг неожиданно увидел свежую могилу и понял, что его ждет, шмыгнул в кусты и побежал по полю... С этого момента Россия находится в странном положении двойной адаптации - с одной стороны, она должна адаптироваться к миру, в котором она изменила назначенной ей роли, с другой - она должна адаптироваться к самой себе, к выбранному ею новому направлению, при том, что созданные в стране в 1990-е годы институты меньше всего соответствовали стоящим перед ними новым задачам. Другими словами, Россия находится в состоянии реакции на совершенную ею полубессознательно революцию.
Наверное, наиболее это заметно в случае с Чечней. Война там началась под сильным впечатлением от Косово - Чечня была осознана не как внутренний беспорядок, а как международная проблема, чреватая бомбами на голову, и на чеченский сепаратизм обрушились с опасливым остервенением, как на возможный источник действительно Больших Проблем. Первые месяцы войны шли с напряженным "успеть бы до того, как эти вмешаются", и тот факт, что в ближайшее время "вмешиваться" никто не планирует, не вполне осознан, кажется, и до сих пор. Фактически, война в Чечне оказалась для "России после Косово" превентивной войной против "Америки после Косово". И следует отметить, что эта война в каком-то смысле оказалась успешной - Россия, по крайней мере временно, выпала из актуальных целей Нового Порядка, превратившись, по крайней мере на уровне массового сознания, опять в холодную и загадочную страну, где правит жесткий и холодный Путин.
Весь первый Путинский срок ушел на то, чтобы разобраться с тем - в какие именно кусты отпрыгнула Россия от конвоиров и по какому именно полю побежала. Ни о каком принципиальном внешнеполитическом или, тем более, цивилизационном самоопределении речь идти не могла. Необходимо было сохранить равновесие и хотя бы минимально сориентироваться, а также адаптироваться к самим себе, к происходящим внутри страны процессам, которые подтолкнул взбрыкнувший "эгрегор". Вторая "пятилетка" после Косово предоставляет для самоопределения несколько большие возможности. Прежде всего, необходимо понять, что возврат к статус-кво "до Косово" невозможен. Установление "глобального суверенитета" продолжится. Вопрос лишь в том, даст ли Россия до конца установить этот суверенитет у себя или найдет те или иные формы геостратегического равновесия, уйдет в изоляцию или будет вынуждена идти на конфронтацию. В любом случае места "в Западе" для России нет, можно сказать и так - "больше нет".
Соответственно, перед страной встает вопрос не только о внешнеполитической, но и о цивилизационной самоидентификации, о нахождении формулы, в которой уже не Запад, а Россия будет для обитателей Русской равнины, Сибири и Дальнего Востока "основным человечеством". Сегодня это сделать сложнее, чем в советский период, - из "своего" у России остались в основном воспоминания... Или мечты. Поэтому "русский проект" вольно или невольно, но обречен на то, чтобы быть мессианским, хотя бы внутренне мессианским. Можно сколько угодно заклинать себя именем демона конкурентоспособности, но необходимо понимать - составная часть конкурентоспособности в современном "мире" - это согласие терпеть над головой Б-52, тот, кто на это ограничительное условие не согласен, - заведомо неконкурентоспособен. Выпав из глобального мира, Россия может конкурировать только с ним в целом, может только создать свой мир. Или погибнуть.