Книги мартобря
Продолжу начатую в январе-феврале манеру обзоров прочитанного.
В этом месяце я читал необычайно много и потому был совершенно счастлив. По большей части в этом месяце и в следующем я читаю про Францию - так получилось. Здесь опишу только то, что было дочитано.
Филипп Арьес. Время истории
Несомненно книга месяца, заставившая меня переоценить многие свои ценности в познании истории. Конечно Арьес - гений, глубина, плотность и оригинальность его исторического мышления, умение ухватывать саму суть вопроса просто поражает. В эссе "История марксистская и история консервативная" он всего двумя абзацами наносит убийственный удар марксизму как форме исторической мысли. А заодно и всем околомарксистским теориям и методологиям. Арьес отмечает присущий марксизму формат исторического мышления, который я для себя назвал "двухтактной историей". Для объяснения берутся два фактора. Один, фактор Х, объясняющий (так сказать ядро теории) объявляется по сути внеисторичным и вневременным, это некий сценарий, который всегда работает одинаково. Для марксизма это "производственные отношения" неизменно основанные на "борьбе антагонистических классов". Фактор Х всегда и везде срабатывает одинаково. Временную подвижность этой исторической модели задает фактор Y - некий движущийся по времени, эволюцонирующий исторический фактор, который, однако, всегда дегуманизирован, вынесен за пределы истории и исторического объяснения. В марксизме это "движение производительных сил" трактуемое как естественноисторический процесс. Заметим, что марксисты всегда очень настаивали на том, что это движение имеет естественно-исторический характер, что изобретения делаются людьми когда назревает объективная потребность и инновационный ум ничего изменить не может. Получается именно двухтактная и совершенно свободная от исторического начала модель. Динамический Фактор-Y не подчиняясь человеческой воле, находясь где-то в области законов природы, движется и движет историю (движение есть, но оно внеисторично). Статичный фактор-Х, образующий социальную схему, всегда срабатывает одинаково, выдавая свою стандартную реакцию на изменение обстоятельств, задаваемую Фактором-Y. Человеку как живущему, мыслящему, действующему существу в этой модели делать просто нечего. Нетрудно угадать в этой двухтактной истории массу немарксистских теорий, построенных по тому же принципу - внеисторичный движущий Фактор-Yпровоцирует на все новые и новые стандартные реакции статичный социальный фактор Х. Тут и теория Гумилева - внеисторичная, природная пассионарность движет структуру этноса по все одному и тому же стандартному циклу. Тут и теория Нефедова - внеисторичные военно-технические изобретения движут по одному и тому же стандартному сценарию экономическую структуру в мальтузианском цикле и политическую структуру в ритме убывания асабии. Туда же и ваш покорный слуга, у которого в "Атомном православии" всё движет та же военно-техническая эволюция, явно лежащая за пределами человеческой воли и личности (хотя у меня хоть есть идеализм и поповщина, надчеловеческий, но личностный фактор, но тем не менее). Мы подсознательно воспринимаем как "красивую" теорию исторического процесса только такую двухтактную внеисторическую модель. Арьес пытается этому противостоять, отстаивая историю как уникальность, как особенность, как изучение своеобразия. Хотя его позитивная программа гораздо слабее его негативной критики - фактически Арьес настаивает на том, чтобы историк изучал своеобразные, непохожие и несравнимые исторические структуры, но, по сути, то же _статики_. Его программа вела бы к превращению историю в диафильм из отдельных непохожих картинок. Понятно, что в практической работе Арьес от этого уходит - скажем в работе о ребенке и семье при старом порядке он неплохо справляется с показом перехода от одной структуры к другой, с анализом тех конкретных поступков и решений, которые ведут из точки А в точку Б. Делает он это не без огрехов, иногда принимая индивидальное за типовое, но изумительно тонко. На мой взгляд решение дилеммы между историей своеобразия и "глобальной историей", которая оказывается _не_ историей, "двухтактной историей", состоит в понимании центрального содержания в истории как поступка, как умственного, нравственного и волевого решения человека, лежащего в основе исторического изменения. Только тогда, когда мы сумеем увидеть этот поступок, который так и или иначе воплощает, или, тем более, разрывает сеть из неподвижных или дегуманизированных структур, тогда мы и уловим подлинно историческое.
Уильям Мак-Нил. В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках
Честно говоря, ожидал от этой книги знаменитого Мак-Нила большего. Более систематичного и развернутого факторного анализа, а не ряда ярких, конечно, но фрагментарных зарисовок. Но и тем, что прочел, не разочарован. Много ценных наблюдений - и новых, и подтверждающих старые выводы. Например о том, что китайская бюрократия, из самых благонамеренных и гуманных соображений по сути задушило военно-техническое развитие Китая, поскольку силы прогресса были слишком аморальны и опасны - военные, которые, в случае усиления, ввергли бы страну в войну, и купцы, которые неэтично гонялись за прибылью. Разрозненная и высококонкурентная среда Западной Европы напротив породила идеальные условия для скачков военно-технического и коммерческого развития. Великолепная мысль Мак-Нила - это указание на то, что сама по себе армия склонна к стагнации и зависанию на одном техническом уровне, противодействию прогрессу, поскольку прогресс ведет к пересдаче карт и временной утрате боеспособности. Скажем такая стагнация наблюдалась в 1815-1845 гг., когда оснащение армий не менялось, а потом наметился резкий выход, который царская Россия, бывшая военным лидером старой эпохи, прозевала чуть запоздала и поплатилась Крымской войной. Очень часто военный прогресс движут вопреки мнению военных жадность промышленников, потребности политиков, авантюризм демагогов. Хотя самые выдающиеся результаты дают все-таки герои военного прогресса планомерно развивавшие военное дело - Мориц Оранский, создатель строевой системы, Грибоваль, создатель нового стандарта артиллерии, Мольтке, создатель нового штаба, Фишер, создатель новых военно-морских сил. Хотя на проколах того же Фишера, жадничавшего, жульничавшего, по сути обессмыслившего свои же дредноуты экономией на системах наведения, он показывает как военно-техническое развитие само себе враг. Очень понравились попытки Мак-Нила разобраться с тем, что происходит в России - не лишенные западной неприязни к русским, но в целом искренние и довольно глубокие. Мне в частности очень понравилась его формула, что как только Россия достигает уровня европейской организации, на нее начинает работать отдача от масштаба.
Фернан Бродель. Что такое Франция?
ч. 1. Пространство и история;
ч.2.1 Население;
ч. 2.2 Крестьянская экономика
Последний из трехтомников великого Броделя (должен был стать пятитомником, но Бродель умер), по богатству содержания и объему считаемый по сути за три книги. В первом томе характеризуется пространственная структура "французского шестиугольника", намечается глубокая культурная, хозяйственная и антропологическая граница между севером и югом, осознаваемая самими французами (в противостоянии севера и юга я категорически не на стороне эгоистичных, самовлюбленных неприязненных северян - осознал еще попав из Прованса в Париж), а также менее осознаваемая граница по диагонали Сен-Мало - Марсель, отделяющая богатый, густой, динамичный северо-восток от отстающего, консервативного, реже населенного юго-запада. Он подробно обсуждает значение "французского перешейка" - именно по западной границе Франции идет великая коммуникационная перемычка между средиземноморским и североморским бассейнами. И не случайно, что именно бассейн Роны и Бургундия, Шампань, Сена, стали стержневыми регионами развития Франции. Нам это все тем более интересно, что вторая перемычка - черноморско-балтийская создала Русь и из неё Россию. Хотя у нас роль этой перемычки в итоге была меньше, поскольку южный конец под турками деградировал. В первом томе Бродель дает блестящие зарисовки истории французских провинций и регионов, включая неожиданное выступление в качестве военного историка - очерк неудачной осады австро-савойцами Тулона в 1707. В первой части второго тона намечается очерк истории франции через демографию. Особенно удались Броделю главы о Галлии, в которых много свежих мыслей, в частности предположение, что легкость завоевания римлянами Галлии напрямую связана с высоким уровнем развития её цивилизации (очень коррелирует с моим мнением на сей счет). Интересно о демографическом росте раннего средневековья и об упадке после Чумы. Интереснейшие страницы Бродель посвящет двум современным проблемам Франции - депопуляции и миграции. Он отмечает то насколько рано во Франции распространилась тенденция к контролю над рождаемостью - уже в 1790 гг. 60% пар регулировали количество детей. Миграционные процессы Бродель тоже оценивает очень трезво, при всей своей симпатии к алжирцам и т.д. Он указывает на то, что мигрантская молодежь агрессивна, что большинство смешанных браков распадается, что второе поколение мигрантов меньше готово к ассимиляции, чем первое. Для книги написанной в 1984 г. анализ очень глубокий и трезвый. Он правда, бедняга, надеялся, что мигрантов перемелют избирательные урны - каково ему было бы узнать, что они их используют для того, чтобы выбирать свои муниципалитеты, запрещающие рождественские елки. В полутоме по экономике мы видим более привычного Броделя - смакующего экономическую историю. Здесь масса увлекательной фактуры, локальные обобщения - пастушество, виноградарство, зерновое хозяйство, пути сообщения - Бродель особо отмечает огромную роль речных сообщений во французской истории, несмотря на то, что французские реки не самые удобные для судоходства. Блестящим является его анализ французского капитализма, вскрывающий французский национальный характер как нации накопителей, нации отложенных в чулок денег - этот характер мешал развитию французского капитализма, которому не хватало инвестиционного капитала, но не раз спасал Францию в трудные минуты.
Муратова. Мастера французской готики
Книга - прекрасное свидетельство того, что советская гуманитарная наука могла достичь неплохих и не подражательных результатов в изучении средневековья. Если бы не... Книга была написана в 1971 году. Вышла - в 1988. Автор рассматривает все аспекты развития готики - от схоластических богословских и мировоззренческих предпосылок, что прекрасно раскрыто Эрвином Паноффски, но автор и здесь делает весьма серьезный свой вклад, анализируя к примеру "Дидаскалию" Гуго Сен-Викторского, который оказался ярким, живым и интересным автором, до строительно-организационных аспектов строительства готического собора. Это было грандиозное предприятие, занимавшее иногда столетия. И для его поддержания нужны были огромные деньги, бесплатный труд горожан и специфические строительные структуры - "ложи" (первоначально ложей назывался навес под которым при дожде складывались инструменты, работали камнетесы, ели строители), группы мастеров, формировавшиеся вокруг стройки того или иного собора, именно они помогали поддерживать преемственность и единство замысла, несмотря на срок строительства превышавший продолжительность человеческой жизни - масоны утащили свою идею ложи именно оттуда. Блестящий анализ дается и альбому зарисовок архитектора Виллара де Оннекура, единственному рабочему альбому средневекового мастера, дошедшему до нас. Мир строительства великих соборов, в который погружаешься в этой книге, по настоящему завораживает.
Жак Ле Гофф. Средневековье и деньги
Небольшой, но очень насыщенный очерк о средневековом отношении к деньгам ведущего из живущих французских историков. Сверхидея Ле Гоффа - показать, что средневековое отношение к деньгам было не подчинено идеям накопления, прибыли и рациональности. Ле Гофф, неожиданно для меня, заявляет себя последователем Карла Поланьи и говорит о том, что, вопреки школе Броделя, средневековье не знало и не могло знать капитализма, что в своей основе это была экономика дара, экономика caritas, экономика недоверия к богатству, не растрачиваемому на добрые дела. Хотя схема Бродель-Арриги конечно красивая, но, подозреваю, что Ле Гофф ближе к истине - никакой мир-экономики в средние века еще не существовало и не зарождалось, были спорадические и системно не связанные процессы, люди жили еще в другом мире. Собственно Ле Гофф дает понять, что никакой устойчивый капитализм и не был возможен в мире систематической нехватки монеты, нехватки наличности, что особенно было чувствительно в сочетании с обширностью расходов, которые были у городов и королей на поддержание инфраструктуры. Особенно заинтересовала упоминаемая Ле Гоффом статья Роберта С. Лопеса "Это убило то", где автор высказывает решительный тезис, что строительство готических соборов - длительное, затратное, по большей части таки не оконченное, помешало раннему рождению капитализма, воспрепятствовало накоплению капитала Церковью и городами. Большое внимание Ле Гофф уделяет францисканской мысли в осмыслении богатства, поскольку именно францисканцы были _ниществующим_ орденом и для них тема допустимости и недопустимости богатства была особеннно актуальна. Из круг идей Ле Гоффа об экономике caritas становятся понятней интеллектуальные корни того же папы Франциска - что и как он будет обосновывать.
Жан де Жуанвиль. Книга благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика
Одна из лучших книг, когда либо прочитанных мною в жизни. Это яркий, увлекательный, удивительно сочный и кинематографичный рассказ одного из соратников Людовика Святого об общении с королем, о его поучениях и, в особенности, о Шестом крестовом походе в Египет, поражении, плене и освобождении короля. Жуанвиль рисует образ Людовика как благороднейшего сеньора, удивительно тонко синтезирующего феодальную и христианскую модель мировосприятия и поведения. Всё это через ряд ярких, поучительных историй и деяний. Людовик удивительно живой. А картина крестового похода такова, что даже в тексте это будет блокбастер посильнее любого из фильмов Питера Джексона. Редкое ощущение, когда история сочится под твоими пальцами как спелый персик.
"Впереди нас стояли два королевских сержанта, один по имени Гийом де Боон, а другой - Жан де Гамаш, против которых турки, стоявшие меж рекой и ручьем, двинули пехоту и стали закидывать их комьями земли, но им не удавалось заставить сержантов отступить к нам. Наконец, они привели одного пехотинца, который трижды метнул в них греческий огонь. Один раз горшок с огнем угодил Гийому де Боону в небольшой щит, и если бы на нем было чему гореть, он бы весь сгорел. На нас сыпались стрелы, перелетавшие через сержантов. Мне подвернулся стеганый гамбезон принадлежавший некоему сарацину, и я вывернул его порванной стороной к себе и сделал из него щит, оказавший мне большую услугу; так что я был ранен стрелами только в пяти местах, а мой конь - в пятнадцати. В это время один мой горожанин из Жуанвиля принес мне знамя с моим гербом, закрепленное на наконечнике копья; и всякий раз, видя, что сарацины теснят сержантов, мы бросались и отгоняли их. Добрый граф Суассонский, пока мы стояли там, шутил со мной и говорил: "Сенешал, позволим этому сброду покричать; ибо - клянусь шапкой Господа! (так он клялся) - мы с вами еще поговорим об этом дне в дамских покоях".
Альбер Гарро. Людовик Святой и его королевство
Прекрасное дополнение к Жуанвилю - биография Людовика Святого как короля и человека. Просто и ярко написанная, с характеристикой его блистательной матери Бланки Кастильской и феодальных войн, которыми ознаменовалось начало царствования короля. Становится понятно, что мы обычно недоучитываем чрезвычайно важный факт в политической жизни Франции XIII века - мощнейшую опору, которую давал Париж как полис (не просто как коммуна, а именно как по сути полис) своему королю. Когда почти все знатные сеньеры собираются в одном месте, чтобы схватить короля и регентшу, парижане выходят вооруженные на дорогу и охраняют её на всем протяжении, давая королю благополучно вернуться в Париж. Гарро недостаточное внимание уделяет правовым и монетарным реформам Людовика, в частности Великому Ордонансу, о которых впрочем хорошо пишет Ле Гофф в своей книге об этом короле. Зато он приводит яркую историю как барон де Куси схватил и повесил трех юношей забредших на его территорию в лесу. Вопреки давлению всего нобилитета, утверждавшего, что опасно наказывать баронов, Людовик строго наказал его. Яркие сцены автор берет из материалов для канонизации Людовика, например описание того, как он кормил тяжело прокаженного. Эта картина заставляет враз задуматься о том, сколь мы, как христиане, ничтожны в своей добродетели, поскольку для абсолютного большинства из нас такой подвиг немыслим.
Роберт Бартлетт. Становление Европы
Начал читать в Вене прошлым маем и на что-то отвлекся, и вот наконец дочитал. Очень интересная книга, характеризующая развитие Европы в X-XIV веках как безудержную и агрессивную экспансию из романо-германского ядра. Представители лучших аристократческих фамилий мечутся между Палестиной, Испанией, Ирландией и Германией с Прибалтикой, пытаясь отхватить кусок земли и богатств у жертв экспансии, поставить замок, утвердить свой род и дать старт его дальнейшим успехам. Экспансия рождает специфическое пространство и специфические отношения между народами. Бартлетт ярко показывает, как англичанам удалось низвести ирландцев практически до статуса животных. А с другой стороны, как в Польше и Чехии образовались встречные славянские силы противодействия экспансии, которые становились все более мощными и старались вытеснить немцев и физически и политически и культурно. Особенно ярко обрисован архиепископ Гнезно Якуб Швинка, бывший настоящим вождем дегерманизации Польши на рубеже XIII-XIV вв. Приводятся очень яркие примеры славянской антигерманской полемики - "Было бы полезно, справедливо и нормально, если бы медведь оставался в лесу, лиса - в пещере, рыба - в воде, а немец в Германии". Самому Бартлетту это явно не нравится, но он вынужден признать, что именно славянское сопротивление остановило тотальную германизацию в рамках Дранг нах Остен, избавило западных славян от почти тысячелетия рабского существования в которое были втоптаны ирландцы до конца XIX в. В общем это книга о том, как романо-германская экспансия создала общеевропейскую структуру и как провал этой экспансии вынудил отказаться от проекта _чисто_ романо-германской Европы в пользу более широкой и разнообразной.
Ястребицкая. Западная Европа XI - XIII веков
Книга коротенькая, простенькая, со вкусом, забавными анекдотами и красивыми интересными картинками. Характеристика мировоззрения, жизни и быта средневековья. Любопытны не только вкусные детали вроде рассказа о том, что желудок трактовался средневековой медициной как котел, где пища варится на огне печени, а переломы лечили порошком имбиря и корицы под чтение Отче наш, любопытна и довольно оригинальная перспектива. Автор не находится в этой книге в абсолютной зависимости от работ школы "Анналов" - хотя ее отлично знает, последующего времени, в результате чего многие вопросы образасредневековья трактует совсем не так, как привычно, к примеру, мне. В частности - она не преувеличивает степень продвинутости средневековой Европы, что стало модой после Броделя.
Констан. Повседневная жизнь французов во времена религиозных войн
Сжатый, но яркий очерк истории и исторической психологии французов в эпоху гугенотских войн, удачно сочетающий историческое повествование и тематические исследования. Начинается с характерисики действий двух знаменитых мясников первой гугенотской войны гугенота Адрета и католика Монлюка. Затем дается анализ логики насилия толп друг против друга - католики расправлялись с гугенотами подчиняясь идее очищения городов от скверны, а насилие гугенотов было вдохновлено идеей иконоборчества. На основе анализа наказов Генеральным Штатам воссоздается взгляд крестьянства на все эти безобразия показано, что крестьян прежде всего раздражала социальная ситуация, а не религиозные вопросы. Изучается деятельность католической Лиги в Париже, её своеобразная католически-революционно-демократическая тенденция, заточенная против гугенотствующего дворянства и лукавого двора Генриха III. Исследуется и этот двор и царящий в нем культ дуэлей, слишком нежной мужской дружбы и красивой смерти.
Жюль Мишле. Народ
Единственная значительная книга величайшего французского историка, изданная на русском языке. Конечно такое могло выйти только в 1965 году, на пике романа СССР с Де Голлем. Книга настолько пропитана французским шовинизмом ("святые штыки Франции"), неприкрытым полякованием и русофобией, а также зверским антисемитизмом под видом ненависти к финансистам, что просто диву даешься. Основная цель Мишле состояла в том, чтобы доказать французам, что они все вместе - один народ. Для этого он дает яркую художественную характеристику социальных типов Франции - крестьян, с их могучим инстинктом собственности, который для них превыше всего (Мишле - страстный фанатик мелкой крестьянской собственности), рабочих, осваивающихся в новых условиях пролетарской фабричной жизни, подмастерьев, чиновников, фабрикантов - в большинстве своем оставных наполеоновских солдат, которые в годы Реставрации пошли на войну за рынки с той же страстностью с которой раньше воевали за королевство. Он пытается показать, что их всех можно понять и есть за что любить. Книга прибавляет контекста к "Отверженным" Гюго и начинаешь лучше понимать фигуры Вальжана, Фантины и прочих. Остальные части гораздо хуже и невнятней помесь фанатичного антиклерикализма с барабанным национализмом. Но всё это очень поучительно, поскольку Мишле для французов абсолют, создатель национального исторического мифа. Увы, никто из создателей русского исторического мифа до такого страстного национализма не поднимался.
Ипполит Тэн. Происхождение современной Франции. т. 4. Революционное правительство
Характеристика якобинской диктатуры самым ярким из антиреволюционных историков. Злая, беспощадная, высматривающая каждый повод для удара, причем не в области личных эмоциональных оценок, а в области системных, социальных и идеологических факторов. Тэн характеризует якобинскую систему как беспощадную и разрушительную войну с собственным народом, с его жизненными силами, войну на уничтожение лучшей части всех сословий - не только дворянства и духовенства, но ремесленников, мастеровых, крестьянства. Он показывает как якобинская война с Францией вытекает из руссоистского доктринерства о тотальном отчуждении частного человека через общественный договор в пользу государства и дает остроумную либеральную критику якобинского тоталитаризма: государство должно действовать в общественном интересе, но высший общественный интерес состоит в том, чтобы давать расцвет частному человеку. Когда я своими деньгами оплачиваю своего палача - это значит, что государство жульничает. Тэн дает яркие протреты вождей якобинства - отвратительного проходимца и маньяка Марата, умного, но беспринципного Дантона, помешанного на самолюбовании своей риторикой Робеспьера, жулика и вора Баррера, пытающегося спрятаться от совести за технократией Карно... А потом переходит к исполнительным механизмам якобинства, к низовым силам, к местным комиссарам и обществам, грабителям, насильникам, убийцам, психопатам, а главное жуликам и ворам, ворам и жуликам. Тэну удивительно ярко удается показать до какой степени массовым террором двигала страсть к наживе. Еще удивительно - сколь часто употребляется слово "водка". Понимаешь, что роль алкогольного угара во французской революции была не меньше, чем в русской.Чрезвычайно интересна и характеристика термидорианского режима - показано, что хотя гильотина остановилась, но прекратился только террор против верхушки революционеров. Война против народа продолжалась до самого Бонапарта, а во многом и после него.
Маколей. История Англии. Ч. 2
Продолжаю штудировать Маколея, наслаждаясь его ярким стилем и меткостью характеристик как история. Во второй части истории Англии он рассказывает о первых годах правления Якова II - как встреченный тепло при воцарении, он своей подлой, жестокой, лукавой, продажной Людовику XIV политикой настроил против себя решительно всех. Очень ярко описано восстание Монмута и расправы после него - "кровавые ассизы" с решающей ролью мрачного судьи Джеффриза. Показано как Яков оказался в изоляции даже среди своих католиков, поскольку Рим и Австрия рассматривали как главного врага Людовика и его марионетка на английском троне была для них хуже даже протестанта. Отдельное удовольствие получил от совершенно расистской характеристики Маколеем ирландцев - стало понятно, что еврорусофобия это цветочки по сравнению с теми чувствами которые питали к ирландцам англичане в середине 19 века.
Сюзанна Масси. Земля Жар-Птицы. Краса былой России
Наконец-то дочитал эту яркую книгу о которой уже однажды писал и которую советую всем. Американка удивительно проникновенно и свободно от всякой русофобии характеризует Россию и русскую культуру. Сделано это в стиле красочного рекламного проспекта с изобилием живых зарисовок, сплетен и анекдотов - то есть есть ровно так, как нам самим нужно посмотреть на свою культуру и её величие, чтобы отказаться и от угрюмого бесполезного пафоса и от гадкой жужжащей русофобии. Масси пишет широкими мазками - вот пряники, которые русские едят даже на похоронах, а вот Пушкин - гениальный мастер слова и отчаянный игрок, а вот гусары - какие мужчины! -, а вот Гоголь, амбициозный врун, отказывающийся признавать себя сатириком и мастер тончайших словесных кружев, вот Глинка, повеса, решивший создать национальную музыку и создавший её, вот Петербург - царство чистейшей невской воды, льда, который кладут даже в чай, и свежайших фруктов, которые выращиваются в теплицах величайшими в мире русскими садоводами и огородниками, вот передвижники, которые от борьбы с Академией переходят к официозу и контролю над Академией, а вот Третьяков, отнюдь не миллионер, который однако все средства вкладывает в создание русской национальной живописной галереи, а вот его главный конкурент Александр III с тем же азартом создающий Русский музей, вот могучая кучка, кружок дилетантов, бросающих вызов академической музыке и, несмотря на безнадежность этого предприятия, несмотря на то, что Бородину не до опер, Мусоргский слишком авангардно-гениален и пьет не просыхая и Римский-Корсаков работает за троих, создание великой русской национальной музыки удается, так что в какой-то момент, по крайней мере для Франции, они заслоняют даже артистичного и техничного Чайковского. Вот, наконец, гениальный антерпренер Дягилев, выдающий сея за богача и денди, но часто живущий без гроша, находящий Стравинского, Нижинского и проводящий Русские сезоны так, что ему удается шокировать безнравственностью абсолютно безнравственный Париж. Русская культура как скандальная хроника шампанских гениев -отличная альтернатива тому пресному нытью, которое почему-то у нас считается защитой достоинства и которое ведет исключительно к формированию презрения к русскому как к второстепенному и неинтересному. Очен советую всем эту книгу. Ну просто очень. +100 к национальному престижу. Её с небольшой редакторской правкой по фактчекингу хорошо было бы издать массовым тиражом от Министерства Культуры как учебное пособие.
В этом месяце я читал необычайно много и потому был совершенно счастлив. По большей части в этом месяце и в следующем я читаю про Францию - так получилось. Здесь опишу только то, что было дочитано.
Филипп Арьес. Время истории
Несомненно книга месяца, заставившая меня переоценить многие свои ценности в познании истории. Конечно Арьес - гений, глубина, плотность и оригинальность его исторического мышления, умение ухватывать саму суть вопроса просто поражает. В эссе "История марксистская и история консервативная" он всего двумя абзацами наносит убийственный удар марксизму как форме исторической мысли. А заодно и всем околомарксистским теориям и методологиям. Арьес отмечает присущий марксизму формат исторического мышления, который я для себя назвал "двухтактной историей". Для объяснения берутся два фактора. Один, фактор Х, объясняющий (так сказать ядро теории) объявляется по сути внеисторичным и вневременным, это некий сценарий, который всегда работает одинаково. Для марксизма это "производственные отношения" неизменно основанные на "борьбе антагонистических классов". Фактор Х всегда и везде срабатывает одинаково. Временную подвижность этой исторической модели задает фактор Y - некий движущийся по времени, эволюцонирующий исторический фактор, который, однако, всегда дегуманизирован, вынесен за пределы истории и исторического объяснения. В марксизме это "движение производительных сил" трактуемое как естественноисторический процесс. Заметим, что марксисты всегда очень настаивали на том, что это движение имеет естественно-исторический характер, что изобретения делаются людьми когда назревает объективная потребность и инновационный ум ничего изменить не может. Получается именно двухтактная и совершенно свободная от исторического начала модель. Динамический Фактор-Y не подчиняясь человеческой воле, находясь где-то в области законов природы, движется и движет историю (движение есть, но оно внеисторично). Статичный фактор-Х, образующий социальную схему, всегда срабатывает одинаково, выдавая свою стандартную реакцию на изменение обстоятельств, задаваемую Фактором-Y. Человеку как живущему, мыслящему, действующему существу в этой модели делать просто нечего. Нетрудно угадать в этой двухтактной истории массу немарксистских теорий, построенных по тому же принципу - внеисторичный движущий Фактор-Yпровоцирует на все новые и новые стандартные реакции статичный социальный фактор Х. Тут и теория Гумилева - внеисторичная, природная пассионарность движет структуру этноса по все одному и тому же стандартному циклу. Тут и теория Нефедова - внеисторичные военно-технические изобретения движут по одному и тому же стандартному сценарию экономическую структуру в мальтузианском цикле и политическую структуру в ритме убывания асабии. Туда же и ваш покорный слуга, у которого в "Атомном православии" всё движет та же военно-техническая эволюция, явно лежащая за пределами человеческой воли и личности (хотя у меня хоть есть идеализм и поповщина, надчеловеческий, но личностный фактор, но тем не менее). Мы подсознательно воспринимаем как "красивую" теорию исторического процесса только такую двухтактную внеисторическую модель. Арьес пытается этому противостоять, отстаивая историю как уникальность, как особенность, как изучение своеобразия. Хотя его позитивная программа гораздо слабее его негативной критики - фактически Арьес настаивает на том, чтобы историк изучал своеобразные, непохожие и несравнимые исторические структуры, но, по сути, то же _статики_. Его программа вела бы к превращению историю в диафильм из отдельных непохожих картинок. Понятно, что в практической работе Арьес от этого уходит - скажем в работе о ребенке и семье при старом порядке он неплохо справляется с показом перехода от одной структуры к другой, с анализом тех конкретных поступков и решений, которые ведут из точки А в точку Б. Делает он это не без огрехов, иногда принимая индивидальное за типовое, но изумительно тонко. На мой взгляд решение дилеммы между историей своеобразия и "глобальной историей", которая оказывается _не_ историей, "двухтактной историей", состоит в понимании центрального содержания в истории как поступка, как умственного, нравственного и волевого решения человека, лежащего в основе исторического изменения. Только тогда, когда мы сумеем увидеть этот поступок, который так и или иначе воплощает, или, тем более, разрывает сеть из неподвижных или дегуманизированных структур, тогда мы и уловим подлинно историческое.
Уильям Мак-Нил. В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках
Честно говоря, ожидал от этой книги знаменитого Мак-Нила большего. Более систематичного и развернутого факторного анализа, а не ряда ярких, конечно, но фрагментарных зарисовок. Но и тем, что прочел, не разочарован. Много ценных наблюдений - и новых, и подтверждающих старые выводы. Например о том, что китайская бюрократия, из самых благонамеренных и гуманных соображений по сути задушило военно-техническое развитие Китая, поскольку силы прогресса были слишком аморальны и опасны - военные, которые, в случае усиления, ввергли бы страну в войну, и купцы, которые неэтично гонялись за прибылью. Разрозненная и высококонкурентная среда Западной Европы напротив породила идеальные условия для скачков военно-технического и коммерческого развития. Великолепная мысль Мак-Нила - это указание на то, что сама по себе армия склонна к стагнации и зависанию на одном техническом уровне, противодействию прогрессу, поскольку прогресс ведет к пересдаче карт и временной утрате боеспособности. Скажем такая стагнация наблюдалась в 1815-1845 гг., когда оснащение армий не менялось, а потом наметился резкий выход, который царская Россия, бывшая военным лидером старой эпохи, прозевала чуть запоздала и поплатилась Крымской войной. Очень часто военный прогресс движут вопреки мнению военных жадность промышленников, потребности политиков, авантюризм демагогов. Хотя самые выдающиеся результаты дают все-таки герои военного прогресса планомерно развивавшие военное дело - Мориц Оранский, создатель строевой системы, Грибоваль, создатель нового стандарта артиллерии, Мольтке, создатель нового штаба, Фишер, создатель новых военно-морских сил. Хотя на проколах того же Фишера, жадничавшего, жульничавшего, по сути обессмыслившего свои же дредноуты экономией на системах наведения, он показывает как военно-техническое развитие само себе враг. Очень понравились попытки Мак-Нила разобраться с тем, что происходит в России - не лишенные западной неприязни к русским, но в целом искренние и довольно глубокие. Мне в частности очень понравилась его формула, что как только Россия достигает уровня европейской организации, на нее начинает работать отдача от масштаба.
Фернан Бродель. Что такое Франция?
ч. 1. Пространство и история;
ч.2.1 Население;
ч. 2.2 Крестьянская экономика
Последний из трехтомников великого Броделя (должен был стать пятитомником, но Бродель умер), по богатству содержания и объему считаемый по сути за три книги. В первом томе характеризуется пространственная структура "французского шестиугольника", намечается глубокая культурная, хозяйственная и антропологическая граница между севером и югом, осознаваемая самими французами (в противостоянии севера и юга я категорически не на стороне эгоистичных, самовлюбленных неприязненных северян - осознал еще попав из Прованса в Париж), а также менее осознаваемая граница по диагонали Сен-Мало - Марсель, отделяющая богатый, густой, динамичный северо-восток от отстающего, консервативного, реже населенного юго-запада. Он подробно обсуждает значение "французского перешейка" - именно по западной границе Франции идет великая коммуникационная перемычка между средиземноморским и североморским бассейнами. И не случайно, что именно бассейн Роны и Бургундия, Шампань, Сена, стали стержневыми регионами развития Франции. Нам это все тем более интересно, что вторая перемычка - черноморско-балтийская создала Русь и из неё Россию. Хотя у нас роль этой перемычки в итоге была меньше, поскольку южный конец под турками деградировал. В первом томе Бродель дает блестящие зарисовки истории французских провинций и регионов, включая неожиданное выступление в качестве военного историка - очерк неудачной осады австро-савойцами Тулона в 1707. В первой части второго тона намечается очерк истории франции через демографию. Особенно удались Броделю главы о Галлии, в которых много свежих мыслей, в частности предположение, что легкость завоевания римлянами Галлии напрямую связана с высоким уровнем развития её цивилизации (очень коррелирует с моим мнением на сей счет). Интересно о демографическом росте раннего средневековья и об упадке после Чумы. Интереснейшие страницы Бродель посвящет двум современным проблемам Франции - депопуляции и миграции. Он отмечает то насколько рано во Франции распространилась тенденция к контролю над рождаемостью - уже в 1790 гг. 60% пар регулировали количество детей. Миграционные процессы Бродель тоже оценивает очень трезво, при всей своей симпатии к алжирцам и т.д. Он указывает на то, что мигрантская молодежь агрессивна, что большинство смешанных браков распадается, что второе поколение мигрантов меньше готово к ассимиляции, чем первое. Для книги написанной в 1984 г. анализ очень глубокий и трезвый. Он правда, бедняга, надеялся, что мигрантов перемелют избирательные урны - каково ему было бы узнать, что они их используют для того, чтобы выбирать свои муниципалитеты, запрещающие рождественские елки. В полутоме по экономике мы видим более привычного Броделя - смакующего экономическую историю. Здесь масса увлекательной фактуры, локальные обобщения - пастушество, виноградарство, зерновое хозяйство, пути сообщения - Бродель особо отмечает огромную роль речных сообщений во французской истории, несмотря на то, что французские реки не самые удобные для судоходства. Блестящим является его анализ французского капитализма, вскрывающий французский национальный характер как нации накопителей, нации отложенных в чулок денег - этот характер мешал развитию французского капитализма, которому не хватало инвестиционного капитала, но не раз спасал Францию в трудные минуты.
Муратова. Мастера французской готики
Книга - прекрасное свидетельство того, что советская гуманитарная наука могла достичь неплохих и не подражательных результатов в изучении средневековья. Если бы не... Книга была написана в 1971 году. Вышла - в 1988. Автор рассматривает все аспекты развития готики - от схоластических богословских и мировоззренческих предпосылок, что прекрасно раскрыто Эрвином Паноффски, но автор и здесь делает весьма серьезный свой вклад, анализируя к примеру "Дидаскалию" Гуго Сен-Викторского, который оказался ярким, живым и интересным автором, до строительно-организационных аспектов строительства готического собора. Это было грандиозное предприятие, занимавшее иногда столетия. И для его поддержания нужны были огромные деньги, бесплатный труд горожан и специфические строительные структуры - "ложи" (первоначально ложей назывался навес под которым при дожде складывались инструменты, работали камнетесы, ели строители), группы мастеров, формировавшиеся вокруг стройки того или иного собора, именно они помогали поддерживать преемственность и единство замысла, несмотря на срок строительства превышавший продолжительность человеческой жизни - масоны утащили свою идею ложи именно оттуда. Блестящий анализ дается и альбому зарисовок архитектора Виллара де Оннекура, единственному рабочему альбому средневекового мастера, дошедшему до нас. Мир строительства великих соборов, в который погружаешься в этой книге, по настоящему завораживает.
Жак Ле Гофф. Средневековье и деньги
Небольшой, но очень насыщенный очерк о средневековом отношении к деньгам ведущего из живущих французских историков. Сверхидея Ле Гоффа - показать, что средневековое отношение к деньгам было не подчинено идеям накопления, прибыли и рациональности. Ле Гофф, неожиданно для меня, заявляет себя последователем Карла Поланьи и говорит о том, что, вопреки школе Броделя, средневековье не знало и не могло знать капитализма, что в своей основе это была экономика дара, экономика caritas, экономика недоверия к богатству, не растрачиваемому на добрые дела. Хотя схема Бродель-Арриги конечно красивая, но, подозреваю, что Ле Гофф ближе к истине - никакой мир-экономики в средние века еще не существовало и не зарождалось, были спорадические и системно не связанные процессы, люди жили еще в другом мире. Собственно Ле Гофф дает понять, что никакой устойчивый капитализм и не был возможен в мире систематической нехватки монеты, нехватки наличности, что особенно было чувствительно в сочетании с обширностью расходов, которые были у городов и королей на поддержание инфраструктуры. Особенно заинтересовала упоминаемая Ле Гоффом статья Роберта С. Лопеса "Это убило то", где автор высказывает решительный тезис, что строительство готических соборов - длительное, затратное, по большей части таки не оконченное, помешало раннему рождению капитализма, воспрепятствовало накоплению капитала Церковью и городами. Большое внимание Ле Гофф уделяет францисканской мысли в осмыслении богатства, поскольку именно францисканцы были _ниществующим_ орденом и для них тема допустимости и недопустимости богатства была особеннно актуальна. Из круг идей Ле Гоффа об экономике caritas становятся понятней интеллектуальные корни того же папы Франциска - что и как он будет обосновывать.
Жан де Жуанвиль. Книга благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика
Одна из лучших книг, когда либо прочитанных мною в жизни. Это яркий, увлекательный, удивительно сочный и кинематографичный рассказ одного из соратников Людовика Святого об общении с королем, о его поучениях и, в особенности, о Шестом крестовом походе в Египет, поражении, плене и освобождении короля. Жуанвиль рисует образ Людовика как благороднейшего сеньора, удивительно тонко синтезирующего феодальную и христианскую модель мировосприятия и поведения. Всё это через ряд ярких, поучительных историй и деяний. Людовик удивительно живой. А картина крестового похода такова, что даже в тексте это будет блокбастер посильнее любого из фильмов Питера Джексона. Редкое ощущение, когда история сочится под твоими пальцами как спелый персик.
"Впереди нас стояли два королевских сержанта, один по имени Гийом де Боон, а другой - Жан де Гамаш, против которых турки, стоявшие меж рекой и ручьем, двинули пехоту и стали закидывать их комьями земли, но им не удавалось заставить сержантов отступить к нам. Наконец, они привели одного пехотинца, который трижды метнул в них греческий огонь. Один раз горшок с огнем угодил Гийому де Боону в небольшой щит, и если бы на нем было чему гореть, он бы весь сгорел. На нас сыпались стрелы, перелетавшие через сержантов. Мне подвернулся стеганый гамбезон принадлежавший некоему сарацину, и я вывернул его порванной стороной к себе и сделал из него щит, оказавший мне большую услугу; так что я был ранен стрелами только в пяти местах, а мой конь - в пятнадцати. В это время один мой горожанин из Жуанвиля принес мне знамя с моим гербом, закрепленное на наконечнике копья; и всякий раз, видя, что сарацины теснят сержантов, мы бросались и отгоняли их. Добрый граф Суассонский, пока мы стояли там, шутил со мной и говорил: "Сенешал, позволим этому сброду покричать; ибо - клянусь шапкой Господа! (так он клялся) - мы с вами еще поговорим об этом дне в дамских покоях".
Альбер Гарро. Людовик Святой и его королевство
Прекрасное дополнение к Жуанвилю - биография Людовика Святого как короля и человека. Просто и ярко написанная, с характеристикой его блистательной матери Бланки Кастильской и феодальных войн, которыми ознаменовалось начало царствования короля. Становится понятно, что мы обычно недоучитываем чрезвычайно важный факт в политической жизни Франции XIII века - мощнейшую опору, которую давал Париж как полис (не просто как коммуна, а именно как по сути полис) своему королю. Когда почти все знатные сеньеры собираются в одном месте, чтобы схватить короля и регентшу, парижане выходят вооруженные на дорогу и охраняют её на всем протяжении, давая королю благополучно вернуться в Париж. Гарро недостаточное внимание уделяет правовым и монетарным реформам Людовика, в частности Великому Ордонансу, о которых впрочем хорошо пишет Ле Гофф в своей книге об этом короле. Зато он приводит яркую историю как барон де Куси схватил и повесил трех юношей забредших на его территорию в лесу. Вопреки давлению всего нобилитета, утверждавшего, что опасно наказывать баронов, Людовик строго наказал его. Яркие сцены автор берет из материалов для канонизации Людовика, например описание того, как он кормил тяжело прокаженного. Эта картина заставляет враз задуматься о том, сколь мы, как христиане, ничтожны в своей добродетели, поскольку для абсолютного большинства из нас такой подвиг немыслим.
Роберт Бартлетт. Становление Европы
Начал читать в Вене прошлым маем и на что-то отвлекся, и вот наконец дочитал. Очень интересная книга, характеризующая развитие Европы в X-XIV веках как безудержную и агрессивную экспансию из романо-германского ядра. Представители лучших аристократческих фамилий мечутся между Палестиной, Испанией, Ирландией и Германией с Прибалтикой, пытаясь отхватить кусок земли и богатств у жертв экспансии, поставить замок, утвердить свой род и дать старт его дальнейшим успехам. Экспансия рождает специфическое пространство и специфические отношения между народами. Бартлетт ярко показывает, как англичанам удалось низвести ирландцев практически до статуса животных. А с другой стороны, как в Польше и Чехии образовались встречные славянские силы противодействия экспансии, которые становились все более мощными и старались вытеснить немцев и физически и политически и культурно. Особенно ярко обрисован архиепископ Гнезно Якуб Швинка, бывший настоящим вождем дегерманизации Польши на рубеже XIII-XIV вв. Приводятся очень яркие примеры славянской антигерманской полемики - "Было бы полезно, справедливо и нормально, если бы медведь оставался в лесу, лиса - в пещере, рыба - в воде, а немец в Германии". Самому Бартлетту это явно не нравится, но он вынужден признать, что именно славянское сопротивление остановило тотальную германизацию в рамках Дранг нах Остен, избавило западных славян от почти тысячелетия рабского существования в которое были втоптаны ирландцы до конца XIX в. В общем это книга о том, как романо-германская экспансия создала общеевропейскую структуру и как провал этой экспансии вынудил отказаться от проекта _чисто_ романо-германской Европы в пользу более широкой и разнообразной.
Ястребицкая. Западная Европа XI - XIII веков
Книга коротенькая, простенькая, со вкусом, забавными анекдотами и красивыми интересными картинками. Характеристика мировоззрения, жизни и быта средневековья. Любопытны не только вкусные детали вроде рассказа о том, что желудок трактовался средневековой медициной как котел, где пища варится на огне печени, а переломы лечили порошком имбиря и корицы под чтение Отче наш, любопытна и довольно оригинальная перспектива. Автор не находится в этой книге в абсолютной зависимости от работ школы "Анналов" - хотя ее отлично знает, последующего времени, в результате чего многие вопросы образасредневековья трактует совсем не так, как привычно, к примеру, мне. В частности - она не преувеличивает степень продвинутости средневековой Европы, что стало модой после Броделя.
Констан. Повседневная жизнь французов во времена религиозных войн
Сжатый, но яркий очерк истории и исторической психологии французов в эпоху гугенотских войн, удачно сочетающий историческое повествование и тематические исследования. Начинается с характерисики действий двух знаменитых мясников первой гугенотской войны гугенота Адрета и католика Монлюка. Затем дается анализ логики насилия толп друг против друга - католики расправлялись с гугенотами подчиняясь идее очищения городов от скверны, а насилие гугенотов было вдохновлено идеей иконоборчества. На основе анализа наказов Генеральным Штатам воссоздается взгляд крестьянства на все эти безобразия показано, что крестьян прежде всего раздражала социальная ситуация, а не религиозные вопросы. Изучается деятельность католической Лиги в Париже, её своеобразная католически-революционно-демократическая тенденция, заточенная против гугенотствующего дворянства и лукавого двора Генриха III. Исследуется и этот двор и царящий в нем культ дуэлей, слишком нежной мужской дружбы и красивой смерти.
Жюль Мишле. Народ
Единственная значительная книга величайшего французского историка, изданная на русском языке. Конечно такое могло выйти только в 1965 году, на пике романа СССР с Де Голлем. Книга настолько пропитана французским шовинизмом ("святые штыки Франции"), неприкрытым полякованием и русофобией, а также зверским антисемитизмом под видом ненависти к финансистам, что просто диву даешься. Основная цель Мишле состояла в том, чтобы доказать французам, что они все вместе - один народ. Для этого он дает яркую художественную характеристику социальных типов Франции - крестьян, с их могучим инстинктом собственности, который для них превыше всего (Мишле - страстный фанатик мелкой крестьянской собственности), рабочих, осваивающихся в новых условиях пролетарской фабричной жизни, подмастерьев, чиновников, фабрикантов - в большинстве своем оставных наполеоновских солдат, которые в годы Реставрации пошли на войну за рынки с той же страстностью с которой раньше воевали за королевство. Он пытается показать, что их всех можно понять и есть за что любить. Книга прибавляет контекста к "Отверженным" Гюго и начинаешь лучше понимать фигуры Вальжана, Фантины и прочих. Остальные части гораздо хуже и невнятней помесь фанатичного антиклерикализма с барабанным национализмом. Но всё это очень поучительно, поскольку Мишле для французов абсолют, создатель национального исторического мифа. Увы, никто из создателей русского исторического мифа до такого страстного национализма не поднимался.
Ипполит Тэн. Происхождение современной Франции. т. 4. Революционное правительство
Характеристика якобинской диктатуры самым ярким из антиреволюционных историков. Злая, беспощадная, высматривающая каждый повод для удара, причем не в области личных эмоциональных оценок, а в области системных, социальных и идеологических факторов. Тэн характеризует якобинскую систему как беспощадную и разрушительную войну с собственным народом, с его жизненными силами, войну на уничтожение лучшей части всех сословий - не только дворянства и духовенства, но ремесленников, мастеровых, крестьянства. Он показывает как якобинская война с Францией вытекает из руссоистского доктринерства о тотальном отчуждении частного человека через общественный договор в пользу государства и дает остроумную либеральную критику якобинского тоталитаризма: государство должно действовать в общественном интересе, но высший общественный интерес состоит в том, чтобы давать расцвет частному человеку. Когда я своими деньгами оплачиваю своего палача - это значит, что государство жульничает. Тэн дает яркие протреты вождей якобинства - отвратительного проходимца и маньяка Марата, умного, но беспринципного Дантона, помешанного на самолюбовании своей риторикой Робеспьера, жулика и вора Баррера, пытающегося спрятаться от совести за технократией Карно... А потом переходит к исполнительным механизмам якобинства, к низовым силам, к местным комиссарам и обществам, грабителям, насильникам, убийцам, психопатам, а главное жуликам и ворам, ворам и жуликам. Тэну удивительно ярко удается показать до какой степени массовым террором двигала страсть к наживе. Еще удивительно - сколь часто употребляется слово "водка". Понимаешь, что роль алкогольного угара во французской революции была не меньше, чем в русской.Чрезвычайно интересна и характеристика термидорианского режима - показано, что хотя гильотина остановилась, но прекратился только террор против верхушки революционеров. Война против народа продолжалась до самого Бонапарта, а во многом и после него.
Маколей. История Англии. Ч. 2
Продолжаю штудировать Маколея, наслаждаясь его ярким стилем и меткостью характеристик как история. Во второй части истории Англии он рассказывает о первых годах правления Якова II - как встреченный тепло при воцарении, он своей подлой, жестокой, лукавой, продажной Людовику XIV политикой настроил против себя решительно всех. Очень ярко описано восстание Монмута и расправы после него - "кровавые ассизы" с решающей ролью мрачного судьи Джеффриза. Показано как Яков оказался в изоляции даже среди своих католиков, поскольку Рим и Австрия рассматривали как главного врага Людовика и его марионетка на английском троне была для них хуже даже протестанта. Отдельное удовольствие получил от совершенно расистской характеристики Маколеем ирландцев - стало понятно, что еврорусофобия это цветочки по сравнению с теми чувствами которые питали к ирландцам англичане в середине 19 века.
Сюзанна Масси. Земля Жар-Птицы. Краса былой России
Наконец-то дочитал эту яркую книгу о которой уже однажды писал и которую советую всем. Американка удивительно проникновенно и свободно от всякой русофобии характеризует Россию и русскую культуру. Сделано это в стиле красочного рекламного проспекта с изобилием живых зарисовок, сплетен и анекдотов - то есть есть ровно так, как нам самим нужно посмотреть на свою культуру и её величие, чтобы отказаться и от угрюмого бесполезного пафоса и от гадкой жужжащей русофобии. Масси пишет широкими мазками - вот пряники, которые русские едят даже на похоронах, а вот Пушкин - гениальный мастер слова и отчаянный игрок, а вот гусары - какие мужчины! -, а вот Гоголь, амбициозный врун, отказывающийся признавать себя сатириком и мастер тончайших словесных кружев, вот Глинка, повеса, решивший создать национальную музыку и создавший её, вот Петербург - царство чистейшей невской воды, льда, который кладут даже в чай, и свежайших фруктов, которые выращиваются в теплицах величайшими в мире русскими садоводами и огородниками, вот передвижники, которые от борьбы с Академией переходят к официозу и контролю над Академией, а вот Третьяков, отнюдь не миллионер, который однако все средства вкладывает в создание русской национальной живописной галереи, а вот его главный конкурент Александр III с тем же азартом создающий Русский музей, вот могучая кучка, кружок дилетантов, бросающих вызов академической музыке и, несмотря на безнадежность этого предприятия, несмотря на то, что Бородину не до опер, Мусоргский слишком авангардно-гениален и пьет не просыхая и Римский-Корсаков работает за троих, создание великой русской национальной музыки удается, так что в какой-то момент, по крайней мере для Франции, они заслоняют даже артистичного и техничного Чайковского. Вот, наконец, гениальный антерпренер Дягилев, выдающий сея за богача и денди, но часто живущий без гроша, находящий Стравинского, Нижинского и проводящий Русские сезоны так, что ему удается шокировать безнравственностью абсолютно безнравственный Париж. Русская культура как скандальная хроника шампанских гениев -отличная альтернатива тому пресному нытью, которое почему-то у нас считается защитой достоинства и которое ведет исключительно к формированию презрения к русскому как к второстепенному и неинтересному. Очен советую всем эту книгу. Ну просто очень. +100 к национальному престижу. Её с небольшой редакторской правкой по фактчекингу хорошо было бы издать массовым тиражом от Министерства Культуры как учебное пособие.