Радий Фиш, "Единство мира и монотеистических религий в суфийской теории и практике"
Кризис эпохи "модерна " или просвещенчества с ее культом разума, гипертрофией логики, утилитаризмом и инструментализмом, приведшей к невиданному разнообразию средств при отсутствии цели или, иначе говоря, к господству аморального техницизма или технократическому аморализму, охватил ныне все области жизни - экономику, идеологию, этику, мораль, церковь, искусство. На месте двухполярного мира возник мир плюралистический, каковым, собственно, он и был всегда в противоположность существовавшему в евроцентристском сознании. Однако вторая промышленная или информативная революция сделала наглядным и единство мира, потенциировала сознание единства человечества и всей ойкумены вообще во всем ее разнообразии как единственной возможности выживания.
Попытки перехода к осознанию единства человечества без претензий на обладание Абсолютной Истиной можно отметить в движении экуменизма, в теологии освобождения, в трудах религиозных мыслителей, призывающих к единству христианских церквей и диалогу с другими мировыми религиями. В противовес "склеротизирующей", по слову отца Александра Меня, церкви приобретают влияния неинституированные религиозные течения. Все больший интерес вызывают так называемые мистические учения, где человек не нуждается в посредниках для приобщения к космическим силам, как бы их не называли - Аллахом, Господом, Богом или Истиной.
Широкое распространение неинституированных форм религиозного сознания было характерно и для времени кризиса средневековой феодально-католической и византийской парадигмы, разрыхляя почву для возрожденческого гуманизма и реформационно-протестантского мировоззрения, готовя переход к Новому времени. Таковы были религиозно-философские учения павликиан и движение богумилов в Малой Азии и на Балканах, вероучение катаров и движение альбигойцев на юге Европы и во Фландрии.
Еще большим влиянием, которое отчасти сохранилось и до наших дней, пользовалось возникшее в Исламе мистико-аскетическое учение и движение протеста против показного благочестия, лицемерия казенной ортодоксии и мертвящего буквалистского фундаментализма. Это движение, которое получило широкое распространение в XI-XIV веках, в Европе называлось суфизмом, а в исламе - тасаввуф. Принято считать, что название это происходит от греческого слова "софия" - мудрость, либо от арабского слова "суф" - шерсть, поскольку грубое шерстяное одеяние считалось атрибутом аскета-подвижника. Мне думается, вернее объяснение самих суфийских авторов, которые возводят название учения к арабскому корню СФВ, что означает чистоту, непорочность. Кстати, мистико-аскетическое движение катаров также ведет свое наименование от греческого слова "чистый, непорочный".
Исходя из символико-аллегорического толкования предания об изречениях и поступках пророка Мухаммада (хадиса): "Кто познает самого себя, тот познает Бога", суфии на протяжении веков выработали тончайшую систему организации внутренней жизни для достижения "благости" и постижения Истины.
Путь самосовершенствования суфийская традиция разделяла на 3 этапа:
1. "шариат", то есть исполнение основного закона, запечатленного в Коране и сунне, обязательного для каждого мусульманина. Он был обязателен и для суфия, но для него был как бы подготовительным.
2. "тарикат", что означает собственно путь. Трудами российских ученых и прежде всего Е.Э. Бертельса было показано, что духовные наставники суфиев, по сути дела, занимались экспериментальной психологией, или, говоря современным языком, учили овладевать методом психоанализа и умели управлять подсознательным в себе и в других. По окончании этого этапа суфий назывался "ариф", то есть познавший, переходил на
3. последнюю ступень - "хакикат", то есть подлинное бытие. И познавал интуитивным путем самую сущность Истины. На практике это означало, что он приводил свою психику в состояние, при котором сознание как бы растворяется в объекте созерцания. Лаконично все ступени назывались тирадой: "знать, видеть, быть", что соответствовало логическому познанию, опытному знанию свидетеля и, наконец, собственному опыту познающего. Овладев знанием, ариф приводил в соответствие с ними свой житейский и нравственный, духовный опыт.
Знание, отделенное от личной нравственности познавшего, по мнению суфиев, не только бесполезно, но и губительно, оно ведет к тому самому лицемерию, в котором погрязло казенное богословие. Так устанавливалась связь между рассудком и чувством, между наукой и этикой. "Истина не то, что выучивают, а то, чем становятся".
В отличие от шариата, где человека ведет рассудок, суфии в своем методе познания опирались на любовь, подобно тому, как современные психоаналитики в исследовании подсознательного опираются на сферу сексуальности. Можно сказать, что суфийские наставники в совершенстве использовали такое психофизическое явление, как сублимация, то есть возможность переключения чувственности в область духовности. Вот почему
они именовали Истину - "Любимой", а себя - "влюбленным - ашиком".
Полагая чувственно интуитивное познание высшей формой познания, каждый наставник развивал в своих последователях способность к метафорическому мышлению. Но метафорическое мышление, будучи сферой искусства, закономерно привело к тому, что свое высшее выражение суфийские идеи нашли в поэзии. И суфизм породил великую поэзию от Бедиля в Индии, Несими в Азербайджане, Юнуса в Турции и гигантов фарсоязычной поэзии Хафиза, Хайама, Саади, Хосрова и Руми, известных в Европе по "Западно-восточному дивану" Гете. На основании и в обоснование собственной практики суфийские наставники-шейхи разработали систему диалектики, в чем-то предвосхищавшую гегелевскую и выраженную не в абстрактно-логических категориях, а в пламенных поэтических образах и заслужившую похвалу весьма скупого на одобрительные отзывы немецкого философа.
Одним из основополагающих принципов суфийской теории и практики служит принцип:
"инсан, заман, мекян". То есть: "люди, время, место". Это означает, что слова и поступки должны быть непременно соотнесены с людьми, к которым они обращены, с временем и местом их произнесения и свершения. Поскольку суфийское движение к XII-XIV векам развернулось в огромном географическом регионе от Испании до Индии, от Балкан до Аравии, оно, естественно, синкретизировало различные местные традиции, верования и обыкновения и разбилось на множество частных методов познания через получаемый духовный опыт. Вокруг выдающегося наставника образовались братства последователей и учеников, носившие, как правило, имя того или иного шейха. Благодаря выработанным на протяжении столетий общим философским принципам и нравственно-этическим нормам, суфизм, несмотря на отсутствие строгой иерархической структуры и множество частных методов, сохранил тем не менее свое единство.
К важнейшим таким принципам принадлежит учение о единстве бытия - "вахдети вуджужд".
То есть философский монизм, который некоторые современные ученые отождествляют с пантеизмом, (считая создателей учения предшественниками Спинозы), и
учение о "Совершенном Человеке" - "Инсани-Камиль". Согласно этому учению, человек служит зеркалом, в котором Истина или божественный Абсолют созерцают потенциально заключенные в нем самом атрибуты. Совершенными людьми суфии почитали всех пророков иудаизма и христианства, а совершеннейшим из них - "Печать пророков" Мухаммада. Совершенными считались и так называемые "Столпы своего Времени" - наиболее выдающиеся вероучители разных эпох.
Вот некоторые из самых известных суфийских нравственно-этических максим:
"Кто убил одного человека, все равно что убил всех.
Кто воскресил одного человека, все равно что воскресил всех".
"Разум необходим, чтобы понять его бессилие".
"Служение Истине несовместимо со служением власти".
"Истина потому вечна, что вечно меняется".
"Любовь - астролябия Истины".
"Ты срываешь цветок, а сотрясаются основания звезд".
"Кто не имеет наставника, у того наставник - дьявол".
"Все на свете лишь средство, а цель - человек".
Общеизвестно, что ислам, христианство и иудаизм имеют общие регионально-географические и культурно-исторические корни. Тора иудеев легла в основу Ветхого завета Пятикнижием Моисеевым, а главная книга мусульман Коран насыщена религиозно-философскими идеями и сюжетами Библии. О том, что все библейские пророки являются также и пророками ислама, уже говорилось. "Неверными" по определению считаются лишь язычники, а иудеи и христиане именуются "людьми Книги". Шариат не предусматривает насильственного их обращения в ислам. "Люди Книги" лишь обязаны выплачивать джизью, по сути дела откуп от воинской службы, от которого освобождались, вступив в армию мусульманского государства. Все это, вопреки традиционным представлениям европейцев, делало ислам относительно веротерпимой конфессией, не знавшей ни крестовых походов, ни еврейских погромов, ни института инквизиции. Напротив, именно в странах ислама спасались иудеи от религиозных преследований. В XV веке 70 тысяч иудеев эмигрировали из Испании в Стамбул, более 120 тысяч в другие мусульманские города. Иудейские общины благополучно существовали там вплоть до создания государства Израиль, равно как и по сей день существует в Стамбуле Православный Вселенский Патриарх.
Отношение суфиев с другими монотеистическими религиями в каждом случае определялись местными этно-конфессиональными традициями и особенностями. Но общие черты этих отношений запечатлены в трудах и деяниях суфийских наставников и теоретиков на протяжении многих веков. Их можно проиллюстрировать на примере двух выдающихся фигур - Джалаледдина Руми (1207 - 1273) и Бедреддина Симави (ок. 1359 - 1416).
___________________________________________________________________________________________
Джалаледдин Мухамад ибн Бахaеддин Руми, известный под титулом Мевлана ("Господин наш"), родился в городе Балхе на территории нынешнего Афганистана (врёт, в Вахше, на территории совр. Таджикистана. - Х.Н.) в семье видного богослова, носившего прозвание "Султан Улемов" и причастного к кругу суфийского братства Кубравия. Спасаясь от монгольского нашествия (врёт, от преследования Хорезм-шаха. - Х.Н.), отец Руми вместе с семьей после долгих странствий поселился в Конье, столице тогдашнего государства сельджуков в Малой Азии. Здесь он стал главой религиозной школы - медресе, должность, которую его сын Джалаледдин унаследовал после завершения традиционного образования и совершенствования в религиозных науках в Халебе и Дамаске. Продолжая проповедовать в главных мечетях Коньи и учительствовать в медресе, прошел путь суфийского самосовершенствования.
Решающим событием в его судьбе стала встреча с бродячим суфийским дервишем Шемседдином Тебризи, придерживающимся крайних монотеистических взглядов. Беседы с Шемседдином, его антиортодоксальные убеждения побудили Руми забросить интеллектуальные занятия и обратиться к музыке, пению и танцам, которые он затем, вопреки предписаниям шариата, ввел в дервишские собрания. От теоретической схоластики он обратился к поэзии и в экстатических газелях воспевал любовь к Богу, посвящая их Шемседдину Тебризи, в котором видел Совершенного Человека и которого признавал своим водителем на пути к Истине.
Джалаледдин Руми оставил грандиозное литературное наследие:
1. cобрание экстатических стихотворений, составившее "Диван Шемса Тебризи", содержат около шестидесяти тысяч строк,
2. шеститомная мистико-дидактическая поэма "Месневи" ("Двустишия") и того больше (врёт, в Меснави около 27,000 строк. - Х.Н.)
"Месневи", являясь вершиной творчества великого поэта, представляет собой подлинную энциклопедию суфизма и получила название "Персидского Корана". Так же, как Коран, ее изучали в специальных школах, заучивали наизусть.
3. oтветы Джалаледдина на вопросы его учеников собраны в книге "Фихи-ма-фих" ("Что в ней, то в ней").
4. Проповеди, сложенные стилизованной ритмической прозой, - в книге "Меджалиси саба".
Именно сложенные, а не написанные, ибо, кроме собрания писем поэта да 18 начальных строк "Месневи", все произведения Джалаледдина произнесены вслух и записаны его учениками. Свои произведения Руми произносил на языке фарси, но свободно владел арабским, тюркским и греческим.
Среди последователей и учеников поэта были люди не только разных национальностей и социального положения - банщики и вельможи, садовники и музыканты, ремесленники и крестьяне, но и разных вероисповеданий:
- грек Сирьянус, раб-вольноотпущенник, спасенный поэтом от лютой казни,
- художник-грек Айн-уд-Давла, обучавшийся живописи в Константинополе и, вопреки запретам шариата, рисовавший портреты Руми.
- грузинка Гюрджу-хатун, дочь царицы Тамары, жена вельможи Перване - фактического правителя страны,
- армянский художник и строитель Калоян,
- вельможа Каратай, грек, принявший ислам, завещавший Джалаледдину построенное им медресе.
- среди последователей Руми было много женщин; история сохранила если не их имена, то прозвища:
"Тавус" ("Павлин") - бывшая рабыня-певица, Фахр-ун-Ниса ("Гордость женщин"), которая сама стала наставницей суфийской общины.
По целым неделям Джалаледдин проводил в православном монастыре в Силле, неподалеку от Коньи, где беседовал с православными теологами. Встречаясь на улице с христианскими священниками, оказывал им необычайное почтение.
Но главные дела поэта - его стихи, которые дошли до нас через века. В эпоху монгольского нашествия с Востока и крестоносной дикости с Запада Джалаледдин Руми в своих стихах проповедовал равенство людей, независимо от чина, расы, сословия и религии. Они разнились для него лишь тем, насколько приблизился каждый к Совершенному Человеку. А это зависело только от их собственного труда и способностей. В одной из газелей, обращенных к жаждущим Истины, он произнес знаменитые слова:
"О те, кто взыскуют Бога! Нет нужды искать его - Бог - это вы!"
В другом стихотворении он взывает:
"Эй, паломники, где вы, куда вы, куда? Поспешайте сюда поскорее: он здесь!
Тот, кого вы взыскуете присно и днесь! Ваш возлюбленный - ваш самый близкий сосед.
Смысла нет по пустыням бродить ветру вслед...
Знай же: храм, и хаджи и святыня - ты сам!".
Своим ученикам Джалаледдин Руми повторял:
"Ученые споры часто разделяют людей, но танец, музыка, как ничто на свете, выявляют людское единство". "Язык любви - язык ребаба - един для турка, грека и араба".
Сделав любовь своим поводырем на пути к Абсолюту, он считал всякую любовь - к женщине, к ремеслу, к земле, к родине - ступенями к любви истинной. Его наставник Шемседдин говорил:
"Покажи мне неверного, и я склонюсь перед ним.
Назови меня гявуром, я поцелую тебя.
Гявурство в правоверии, а правоверие в гявурстве".
Джалаледдин вторит ему в стихах:
"Что вера пред твоим неверьем?
Пред птицей феникс - муха иль комар...
Пусть вера свечка, а неверье - ночь.
Но коль восходит солнце, говорит неверье вере:
Мы оба больше не нужны, пойдем-ка, вера, прочь!"
"Пусть вера - конь религии, но в конях нужды нет
Тому, чей путь - любовь, тому, чья скорость - свет".
Один из придворных стихотворцев, усомнившись в правоверии поэта Санайи (1048-1141), которого Руми чтил как своего литературного и идейного предшественника, заметил, что не считает Санайи мусульманином. Руми в гневе воскликнул:
"Закрой свой рот. Если бы мусульманство могло увидеть величие Санайи, у всех правоверных слетели бы шапки. Вот ты, и правда, всего лишь мусульманин, как тысячи тебе подобных!"
На похоронах Джалаледдина Руми собрались огромные толпы людей всех вероисповеданий. Возмущенные муллы потребовали отделить нечистых от чистых, дабы не мешали они проводить в последний путь светоча мусульманской учености. Глава православной общины ответил:
"Как солнце озаряет своим светом весь мир, так Мевлана осветил светом Истины все человечество. Разве не он сказал: 'От меня узнают тайну тайн семьдесят два народа?'"
"Мевлана как хлеб, - подхватил главный раввин Коньи, - а хлеб нужен всем. Где видели вы, чтобы голодные бежали от хлеба?"
В наши дни на стене усыпальницы Джалаледдина Руми можно прочесть слова его призыва, обращенного к людям всех вер, вставших на путь любви:
"Кто бы ты ни был, приди все равно.
Ты безбожник иль огнепоклонник,
Сотни раз нарушил ты зарок, все равно.
Не в безнадежность ведет наш порог.
Кем бы ты ни был, приди все равно".
___________________________________________________________________________________________
В отличие от Руми, главным делом которого было слово, Бедреддин Махмуд Симави запечатлел свое имя в истории прежде всего прямым социальным действием, основанным на крайних выводах суфийского учения. Он жил почти на полтора столетия позже Руми. Родился в семье воина и хаджи, учившегося богословию в Самарканде. Сам Бедреддин родился в крепости Симаве, неподалеку от Эдире, где начал обучение у своего отца. Продолжил образование в Бурсе. Здесь в восьмидесятые годы XIV столетия иудейский богослов Элисайос проповедовал единство всех трех монотеистических религий, за что был сожжен на костре как "многобожник". Здесь же в философских и религиозных диспутах участвовал Георгис Гемистас Плетон (ок. 1355-1452), византийский мыслитель, пытавшийся соединить три религии и оказавший влияние на первых деятелей итальянского Возрождения. Бедреддин совершенствовался в науках в Конье, Иерусалиме и Каире. Стал одним из виднейших законоведов-факихов мусульманского мира. Был учителем последнего мамлюкского султана Египта. Под руководством суфийского наставника Хюсайна Ахлати прошел суровую школу самопознания, а после смерти наставника возглавил его дервишскую общину. Решив вернуться на родину, раздираемую междуусобной распрей султанских наследников, собрал по дороге многочисленных учеников, последователей разных религий, вел богословские диспуты в мечетях и церквах, в том числе на острове Хиос. В тогдашней османской столице Эдирне унаследовал от своего отца место настоятеля медресе. По просьбе султана Мусы возглавил духовенство, приняв чин кадиаскера - главного судьи державы. После свержения Мусы был сослан его братом в крепость Изник. В ссылке Бедреддин завершил два своих важнейших труда:
"Постижения" ("Варидат") и
"Свет сердец" ("Нур-уль-кулюб".)
Он писал по-арабски, но свободно владел турецким, фарси, греческим и болгарским.
Бедреддин Симави утверждал:
"Истина повелевает лишь то, что лежит в природе вещей. Иначе и быть не может, поскольку природа каждой вещи есть частное проявление ее, Истины, собственной сущности. Значит ли это, что человек ни в чем не волен? Волен, но свобода его воли заключается в понимании истинной природы вещей и умении отличить возможное от невозможного".
И в другом месте своих "Постижений":
"Рай, ад и все прочее означают совсем не то, что представляется непросвещенному уму. Это понятия мира духовного. А мир духовный, именуемый тем светом, может проявиться только в мире этом, видимом и осязаемом, ибо мир духовный есть не что иное, как сущность мира видимого".
И далее:
"Силой науки и знаньем законов единства вселенной мы уничтожим ложные различия наций и вер".
Последователи Бедреддина подняли народное восстание, в котором помимо турок приняли участие и греки-христиане Эгейского побережья Малой Азии, и иудеи города Манисы, и армяне Киликии. Восставшие, следуя учению Бедреддина Симави, обобществили все богатства, земли и скот. Объявили все народы и религии равными и приступили к созданию выборного общественного устройства. Сам Бедреддин Симави возглавил второй очаг восстания в Делиормане (нынешняя Болгария), в котором участвовали вместе с турками албанские скотоводы и ремесленники, болгарские и валашские крестьяне и войнуки.
Так ровно за сто лет до появления "Утопии" Томаса Мора Бедреддин, движимый могучим порывом к справедливости, попытался придать земные черты небесной утопии социалистического толка.
Восстание было потоплено в крови, сам Бедреддин по приговору шариатского суда был повешен голым на рынке ремесленников в городе Сирез (ныне Греция) - как еретик, "смешавший смуту богословскую со смутой имущественной".
* * *
В наши дни суфизм практически утратил интеллектуальную мощь, которая была ему присуща в пору расцвета XI-XIV веков. Но, думается, не утратил своей нравственной, духовной потенции. Не даром его последователей с таким ожесточением преследовали в годы советского тоталитаризма и четверть века держали под спудом запрещенные цензурой ученые труды академика Бертельса о суфийской литературе. Не зря под давлением исламских экстремистов вроде "Мусульманских братьев" книги выдающихся умов суфизма были запрещены, а его постулаты подвергались нападкам приверженцев исламского и арабского социализма, вроде Саддама Хусейна и Муаммара Кадафи. Не случайно суфизм вызывает все больший интерес на Западе и в Америке у тех, кто стремится положить предел гедонистски-материалистическому стилю жизни, помочь человеку обрести свою идентичность и примириться с собственной бренностью.
Мне кажется, что опыт суфизма важен для нашего времени как попытка примирения в экуменистическом духе иудаизма, христианства и ислама без претензий на абсолютную значимость какой-либо из них. Синкретизм суфийского учения важен и как возможность диалога с великими религиями Индии и Дальнего Востока, обогащенными их духовными ценностями, их глубоким взглядом на мир и человека
______________________________
http://kassandrion.narod.ru/commentary/12/19fisch.htm
Попытки перехода к осознанию единства человечества без претензий на обладание Абсолютной Истиной можно отметить в движении экуменизма, в теологии освобождения, в трудах религиозных мыслителей, призывающих к единству христианских церквей и диалогу с другими мировыми религиями. В противовес "склеротизирующей", по слову отца Александра Меня, церкви приобретают влияния неинституированные религиозные течения. Все больший интерес вызывают так называемые мистические учения, где человек не нуждается в посредниках для приобщения к космическим силам, как бы их не называли - Аллахом, Господом, Богом или Истиной.
Широкое распространение неинституированных форм религиозного сознания было характерно и для времени кризиса средневековой феодально-католической и византийской парадигмы, разрыхляя почву для возрожденческого гуманизма и реформационно-протестантского мировоззрения, готовя переход к Новому времени. Таковы были религиозно-философские учения павликиан и движение богумилов в Малой Азии и на Балканах, вероучение катаров и движение альбигойцев на юге Европы и во Фландрии.
Еще большим влиянием, которое отчасти сохранилось и до наших дней, пользовалось возникшее в Исламе мистико-аскетическое учение и движение протеста против показного благочестия, лицемерия казенной ортодоксии и мертвящего буквалистского фундаментализма. Это движение, которое получило широкое распространение в XI-XIV веках, в Европе называлось суфизмом, а в исламе - тасаввуф. Принято считать, что название это происходит от греческого слова "софия" - мудрость, либо от арабского слова "суф" - шерсть, поскольку грубое шерстяное одеяние считалось атрибутом аскета-подвижника. Мне думается, вернее объяснение самих суфийских авторов, которые возводят название учения к арабскому корню СФВ, что означает чистоту, непорочность. Кстати, мистико-аскетическое движение катаров также ведет свое наименование от греческого слова "чистый, непорочный".
Исходя из символико-аллегорического толкования предания об изречениях и поступках пророка Мухаммада (хадиса): "Кто познает самого себя, тот познает Бога", суфии на протяжении веков выработали тончайшую систему организации внутренней жизни для достижения "благости" и постижения Истины.
Путь самосовершенствования суфийская традиция разделяла на 3 этапа:
1. "шариат", то есть исполнение основного закона, запечатленного в Коране и сунне, обязательного для каждого мусульманина. Он был обязателен и для суфия, но для него был как бы подготовительным.
2. "тарикат", что означает собственно путь. Трудами российских ученых и прежде всего Е.Э. Бертельса было показано, что духовные наставники суфиев, по сути дела, занимались экспериментальной психологией, или, говоря современным языком, учили овладевать методом психоанализа и умели управлять подсознательным в себе и в других. По окончании этого этапа суфий назывался "ариф", то есть познавший, переходил на
3. последнюю ступень - "хакикат", то есть подлинное бытие. И познавал интуитивным путем самую сущность Истины. На практике это означало, что он приводил свою психику в состояние, при котором сознание как бы растворяется в объекте созерцания. Лаконично все ступени назывались тирадой: "знать, видеть, быть", что соответствовало логическому познанию, опытному знанию свидетеля и, наконец, собственному опыту познающего. Овладев знанием, ариф приводил в соответствие с ними свой житейский и нравственный, духовный опыт.
Знание, отделенное от личной нравственности познавшего, по мнению суфиев, не только бесполезно, но и губительно, оно ведет к тому самому лицемерию, в котором погрязло казенное богословие. Так устанавливалась связь между рассудком и чувством, между наукой и этикой. "Истина не то, что выучивают, а то, чем становятся".
В отличие от шариата, где человека ведет рассудок, суфии в своем методе познания опирались на любовь, подобно тому, как современные психоаналитики в исследовании подсознательного опираются на сферу сексуальности. Можно сказать, что суфийские наставники в совершенстве использовали такое психофизическое явление, как сублимация, то есть возможность переключения чувственности в область духовности. Вот почему
они именовали Истину - "Любимой", а себя - "влюбленным - ашиком".
Полагая чувственно интуитивное познание высшей формой познания, каждый наставник развивал в своих последователях способность к метафорическому мышлению. Но метафорическое мышление, будучи сферой искусства, закономерно привело к тому, что свое высшее выражение суфийские идеи нашли в поэзии. И суфизм породил великую поэзию от Бедиля в Индии, Несими в Азербайджане, Юнуса в Турции и гигантов фарсоязычной поэзии Хафиза, Хайама, Саади, Хосрова и Руми, известных в Европе по "Западно-восточному дивану" Гете. На основании и в обоснование собственной практики суфийские наставники-шейхи разработали систему диалектики, в чем-то предвосхищавшую гегелевскую и выраженную не в абстрактно-логических категориях, а в пламенных поэтических образах и заслужившую похвалу весьма скупого на одобрительные отзывы немецкого философа.
Одним из основополагающих принципов суфийской теории и практики служит принцип:
"инсан, заман, мекян". То есть: "люди, время, место". Это означает, что слова и поступки должны быть непременно соотнесены с людьми, к которым они обращены, с временем и местом их произнесения и свершения. Поскольку суфийское движение к XII-XIV векам развернулось в огромном географическом регионе от Испании до Индии, от Балкан до Аравии, оно, естественно, синкретизировало различные местные традиции, верования и обыкновения и разбилось на множество частных методов познания через получаемый духовный опыт. Вокруг выдающегося наставника образовались братства последователей и учеников, носившие, как правило, имя того или иного шейха. Благодаря выработанным на протяжении столетий общим философским принципам и нравственно-этическим нормам, суфизм, несмотря на отсутствие строгой иерархической структуры и множество частных методов, сохранил тем не менее свое единство.
К важнейшим таким принципам принадлежит учение о единстве бытия - "вахдети вуджужд".
То есть философский монизм, который некоторые современные ученые отождествляют с пантеизмом, (считая создателей учения предшественниками Спинозы), и
учение о "Совершенном Человеке" - "Инсани-Камиль". Согласно этому учению, человек служит зеркалом, в котором Истина или божественный Абсолют созерцают потенциально заключенные в нем самом атрибуты. Совершенными людьми суфии почитали всех пророков иудаизма и христианства, а совершеннейшим из них - "Печать пророков" Мухаммада. Совершенными считались и так называемые "Столпы своего Времени" - наиболее выдающиеся вероучители разных эпох.
Вот некоторые из самых известных суфийских нравственно-этических максим:
"Кто убил одного человека, все равно что убил всех.
Кто воскресил одного человека, все равно что воскресил всех".
"Разум необходим, чтобы понять его бессилие".
"Служение Истине несовместимо со служением власти".
"Истина потому вечна, что вечно меняется".
"Любовь - астролябия Истины".
"Ты срываешь цветок, а сотрясаются основания звезд".
"Кто не имеет наставника, у того наставник - дьявол".
"Все на свете лишь средство, а цель - человек".
Общеизвестно, что ислам, христианство и иудаизм имеют общие регионально-географические и культурно-исторические корни. Тора иудеев легла в основу Ветхого завета Пятикнижием Моисеевым, а главная книга мусульман Коран насыщена религиозно-философскими идеями и сюжетами Библии. О том, что все библейские пророки являются также и пророками ислама, уже говорилось. "Неверными" по определению считаются лишь язычники, а иудеи и христиане именуются "людьми Книги". Шариат не предусматривает насильственного их обращения в ислам. "Люди Книги" лишь обязаны выплачивать джизью, по сути дела откуп от воинской службы, от которого освобождались, вступив в армию мусульманского государства. Все это, вопреки традиционным представлениям европейцев, делало ислам относительно веротерпимой конфессией, не знавшей ни крестовых походов, ни еврейских погромов, ни института инквизиции. Напротив, именно в странах ислама спасались иудеи от религиозных преследований. В XV веке 70 тысяч иудеев эмигрировали из Испании в Стамбул, более 120 тысяч в другие мусульманские города. Иудейские общины благополучно существовали там вплоть до создания государства Израиль, равно как и по сей день существует в Стамбуле Православный Вселенский Патриарх.
Отношение суфиев с другими монотеистическими религиями в каждом случае определялись местными этно-конфессиональными традициями и особенностями. Но общие черты этих отношений запечатлены в трудах и деяниях суфийских наставников и теоретиков на протяжении многих веков. Их можно проиллюстрировать на примере двух выдающихся фигур - Джалаледдина Руми (1207 - 1273) и Бедреддина Симави (ок. 1359 - 1416).
___________________________________________________________________________________________
Джалаледдин Мухамад ибн Бахaеддин Руми, известный под титулом Мевлана ("Господин наш"), родился в городе Балхе на территории нынешнего Афганистана (врёт, в Вахше, на территории совр. Таджикистана. - Х.Н.) в семье видного богослова, носившего прозвание "Султан Улемов" и причастного к кругу суфийского братства Кубравия. Спасаясь от монгольского нашествия (врёт, от преследования Хорезм-шаха. - Х.Н.), отец Руми вместе с семьей после долгих странствий поселился в Конье, столице тогдашнего государства сельджуков в Малой Азии. Здесь он стал главой религиозной школы - медресе, должность, которую его сын Джалаледдин унаследовал после завершения традиционного образования и совершенствования в религиозных науках в Халебе и Дамаске. Продолжая проповедовать в главных мечетях Коньи и учительствовать в медресе, прошел путь суфийского самосовершенствования.
Решающим событием в его судьбе стала встреча с бродячим суфийским дервишем Шемседдином Тебризи, придерживающимся крайних монотеистических взглядов. Беседы с Шемседдином, его антиортодоксальные убеждения побудили Руми забросить интеллектуальные занятия и обратиться к музыке, пению и танцам, которые он затем, вопреки предписаниям шариата, ввел в дервишские собрания. От теоретической схоластики он обратился к поэзии и в экстатических газелях воспевал любовь к Богу, посвящая их Шемседдину Тебризи, в котором видел Совершенного Человека и которого признавал своим водителем на пути к Истине.
Джалаледдин Руми оставил грандиозное литературное наследие:
1. cобрание экстатических стихотворений, составившее "Диван Шемса Тебризи", содержат около шестидесяти тысяч строк,
2. шеститомная мистико-дидактическая поэма "Месневи" ("Двустишия") и того больше (врёт, в Меснави около 27,000 строк. - Х.Н.)
"Месневи", являясь вершиной творчества великого поэта, представляет собой подлинную энциклопедию суфизма и получила название "Персидского Корана". Так же, как Коран, ее изучали в специальных школах, заучивали наизусть.
3. oтветы Джалаледдина на вопросы его учеников собраны в книге "Фихи-ма-фих" ("Что в ней, то в ней").
4. Проповеди, сложенные стилизованной ритмической прозой, - в книге "Меджалиси саба".
Именно сложенные, а не написанные, ибо, кроме собрания писем поэта да 18 начальных строк "Месневи", все произведения Джалаледдина произнесены вслух и записаны его учениками. Свои произведения Руми произносил на языке фарси, но свободно владел арабским, тюркским и греческим.
Среди последователей и учеников поэта были люди не только разных национальностей и социального положения - банщики и вельможи, садовники и музыканты, ремесленники и крестьяне, но и разных вероисповеданий:
- грек Сирьянус, раб-вольноотпущенник, спасенный поэтом от лютой казни,
- художник-грек Айн-уд-Давла, обучавшийся живописи в Константинополе и, вопреки запретам шариата, рисовавший портреты Руми.
- грузинка Гюрджу-хатун, дочь царицы Тамары, жена вельможи Перване - фактического правителя страны,
- армянский художник и строитель Калоян,
- вельможа Каратай, грек, принявший ислам, завещавший Джалаледдину построенное им медресе.
- среди последователей Руми было много женщин; история сохранила если не их имена, то прозвища:
"Тавус" ("Павлин") - бывшая рабыня-певица, Фахр-ун-Ниса ("Гордость женщин"), которая сама стала наставницей суфийской общины.
По целым неделям Джалаледдин проводил в православном монастыре в Силле, неподалеку от Коньи, где беседовал с православными теологами. Встречаясь на улице с христианскими священниками, оказывал им необычайное почтение.
Но главные дела поэта - его стихи, которые дошли до нас через века. В эпоху монгольского нашествия с Востока и крестоносной дикости с Запада Джалаледдин Руми в своих стихах проповедовал равенство людей, независимо от чина, расы, сословия и религии. Они разнились для него лишь тем, насколько приблизился каждый к Совершенному Человеку. А это зависело только от их собственного труда и способностей. В одной из газелей, обращенных к жаждущим Истины, он произнес знаменитые слова:
"О те, кто взыскуют Бога! Нет нужды искать его - Бог - это вы!"
В другом стихотворении он взывает:
"Эй, паломники, где вы, куда вы, куда? Поспешайте сюда поскорее: он здесь!
Тот, кого вы взыскуете присно и днесь! Ваш возлюбленный - ваш самый близкий сосед.
Смысла нет по пустыням бродить ветру вслед...
Знай же: храм, и хаджи и святыня - ты сам!".
Своим ученикам Джалаледдин Руми повторял:
"Ученые споры часто разделяют людей, но танец, музыка, как ничто на свете, выявляют людское единство". "Язык любви - язык ребаба - един для турка, грека и араба".
Сделав любовь своим поводырем на пути к Абсолюту, он считал всякую любовь - к женщине, к ремеслу, к земле, к родине - ступенями к любви истинной. Его наставник Шемседдин говорил:
"Покажи мне неверного, и я склонюсь перед ним.
Назови меня гявуром, я поцелую тебя.
Гявурство в правоверии, а правоверие в гявурстве".
Джалаледдин вторит ему в стихах:
"Что вера пред твоим неверьем?
Пред птицей феникс - муха иль комар...
Пусть вера свечка, а неверье - ночь.
Но коль восходит солнце, говорит неверье вере:
Мы оба больше не нужны, пойдем-ка, вера, прочь!"
"Пусть вера - конь религии, но в конях нужды нет
Тому, чей путь - любовь, тому, чья скорость - свет".
Один из придворных стихотворцев, усомнившись в правоверии поэта Санайи (1048-1141), которого Руми чтил как своего литературного и идейного предшественника, заметил, что не считает Санайи мусульманином. Руми в гневе воскликнул:
"Закрой свой рот. Если бы мусульманство могло увидеть величие Санайи, у всех правоверных слетели бы шапки. Вот ты, и правда, всего лишь мусульманин, как тысячи тебе подобных!"
На похоронах Джалаледдина Руми собрались огромные толпы людей всех вероисповеданий. Возмущенные муллы потребовали отделить нечистых от чистых, дабы не мешали они проводить в последний путь светоча мусульманской учености. Глава православной общины ответил:
"Как солнце озаряет своим светом весь мир, так Мевлана осветил светом Истины все человечество. Разве не он сказал: 'От меня узнают тайну тайн семьдесят два народа?'"
"Мевлана как хлеб, - подхватил главный раввин Коньи, - а хлеб нужен всем. Где видели вы, чтобы голодные бежали от хлеба?"
В наши дни на стене усыпальницы Джалаледдина Руми можно прочесть слова его призыва, обращенного к людям всех вер, вставших на путь любви:
"Кто бы ты ни был, приди все равно.
Ты безбожник иль огнепоклонник,
Сотни раз нарушил ты зарок, все равно.
Не в безнадежность ведет наш порог.
Кем бы ты ни был, приди все равно".
___________________________________________________________________________________________
В отличие от Руми, главным делом которого было слово, Бедреддин Махмуд Симави запечатлел свое имя в истории прежде всего прямым социальным действием, основанным на крайних выводах суфийского учения. Он жил почти на полтора столетия позже Руми. Родился в семье воина и хаджи, учившегося богословию в Самарканде. Сам Бедреддин родился в крепости Симаве, неподалеку от Эдире, где начал обучение у своего отца. Продолжил образование в Бурсе. Здесь в восьмидесятые годы XIV столетия иудейский богослов Элисайос проповедовал единство всех трех монотеистических религий, за что был сожжен на костре как "многобожник". Здесь же в философских и религиозных диспутах участвовал Георгис Гемистас Плетон (ок. 1355-1452), византийский мыслитель, пытавшийся соединить три религии и оказавший влияние на первых деятелей итальянского Возрождения. Бедреддин совершенствовался в науках в Конье, Иерусалиме и Каире. Стал одним из виднейших законоведов-факихов мусульманского мира. Был учителем последнего мамлюкского султана Египта. Под руководством суфийского наставника Хюсайна Ахлати прошел суровую школу самопознания, а после смерти наставника возглавил его дервишскую общину. Решив вернуться на родину, раздираемую междуусобной распрей султанских наследников, собрал по дороге многочисленных учеников, последователей разных религий, вел богословские диспуты в мечетях и церквах, в том числе на острове Хиос. В тогдашней османской столице Эдирне унаследовал от своего отца место настоятеля медресе. По просьбе султана Мусы возглавил духовенство, приняв чин кадиаскера - главного судьи державы. После свержения Мусы был сослан его братом в крепость Изник. В ссылке Бедреддин завершил два своих важнейших труда:
"Постижения" ("Варидат") и
"Свет сердец" ("Нур-уль-кулюб".)
Он писал по-арабски, но свободно владел турецким, фарси, греческим и болгарским.
Бедреддин Симави утверждал:
"Истина повелевает лишь то, что лежит в природе вещей. Иначе и быть не может, поскольку природа каждой вещи есть частное проявление ее, Истины, собственной сущности. Значит ли это, что человек ни в чем не волен? Волен, но свобода его воли заключается в понимании истинной природы вещей и умении отличить возможное от невозможного".
И в другом месте своих "Постижений":
"Рай, ад и все прочее означают совсем не то, что представляется непросвещенному уму. Это понятия мира духовного. А мир духовный, именуемый тем светом, может проявиться только в мире этом, видимом и осязаемом, ибо мир духовный есть не что иное, как сущность мира видимого".
И далее:
"Силой науки и знаньем законов единства вселенной мы уничтожим ложные различия наций и вер".
Последователи Бедреддина подняли народное восстание, в котором помимо турок приняли участие и греки-христиане Эгейского побережья Малой Азии, и иудеи города Манисы, и армяне Киликии. Восставшие, следуя учению Бедреддина Симави, обобществили все богатства, земли и скот. Объявили все народы и религии равными и приступили к созданию выборного общественного устройства. Сам Бедреддин Симави возглавил второй очаг восстания в Делиормане (нынешняя Болгария), в котором участвовали вместе с турками албанские скотоводы и ремесленники, болгарские и валашские крестьяне и войнуки.
Так ровно за сто лет до появления "Утопии" Томаса Мора Бедреддин, движимый могучим порывом к справедливости, попытался придать земные черты небесной утопии социалистического толка.
Восстание было потоплено в крови, сам Бедреддин по приговору шариатского суда был повешен голым на рынке ремесленников в городе Сирез (ныне Греция) - как еретик, "смешавший смуту богословскую со смутой имущественной".
* * *
В наши дни суфизм практически утратил интеллектуальную мощь, которая была ему присуща в пору расцвета XI-XIV веков. Но, думается, не утратил своей нравственной, духовной потенции. Не даром его последователей с таким ожесточением преследовали в годы советского тоталитаризма и четверть века держали под спудом запрещенные цензурой ученые труды академика Бертельса о суфийской литературе. Не зря под давлением исламских экстремистов вроде "Мусульманских братьев" книги выдающихся умов суфизма были запрещены, а его постулаты подвергались нападкам приверженцев исламского и арабского социализма, вроде Саддама Хусейна и Муаммара Кадафи. Не случайно суфизм вызывает все больший интерес на Западе и в Америке у тех, кто стремится положить предел гедонистски-материалистическому стилю жизни, помочь человеку обрести свою идентичность и примириться с собственной бренностью.
Мне кажется, что опыт суфизма важен для нашего времени как попытка примирения в экуменистическом духе иудаизма, христианства и ислама без претензий на абсолютную значимость какой-либо из них. Синкретизм суфийского учения важен и как возможность диалога с великими религиями Индии и Дальнего Востока, обогащенными их духовными ценностями, их глубоким взглядом на мир и человека
______________________________
http://kassandrion.narod.ru/commentary/12/19fisch.htm