М.И. Занд, "Мистическая Диалектика в Лирике и Философии", глава из книги "Шесть Веков Славы"
Среди сонма малых поэтов Руми резко выделяется как своей интеллектуальной, так и эмоционально-поэтической одарённостью.
Юность Руми
В раннем возрасте он покинул свою родину - Балх, откуда его отец, выдающийся суфийский проповедник Баха ад-Дин Мухаммад ибн Хусайн Хатиби Балхи, или Баха Валад, как его обычно называли современники, был вынужден эмигрировать в 1213 г. из-за преследований мусульманскими теологами и официальными властями. Сохранилось большое собрание проповедей Баха Валада - "Познания" ("Ал-ма'ариф"), характеризующих его как тонкого мастера ораторской прозы и яростного обличителя, не боявшегося выступить даже против хорезмшаха Мухаммада (1200 - 1220), в чьи владения входил Балх. По преданию, во время своий странствий, приведших его в конце концов в город Конью в Малой Азии (Руме, как называли её мусульмане), где он становится преподавателем местной медресе, Баха Валад посетил в Нишапуре Аттара, и престарелый поэт, как бы передавая эстафету, подарил шестилетнему Джалал ад-Дину рукопись своей поэмы "Книга Тайн" ("Асрар-наме").
Через некоторое время после смерти отца (1230) Джалал ад-Дин занимает его пост. Он женат, обеспечен, продолжает изучать теорию суфизма и круг наук того времени.
Шамс
В 1244 г. в жизни Руми наступает, казалось бы, внезапный, но на самом деле подготовленный всеми предшествовавшими годами перелом: под сильнейшим влиянием странствующего суфия Шамс ад-Дина Мухаммада Табризи он оставляет учёные занятия и вместе со своим наставником, перед которым преклоняется, и другими его последователями предаётся дервишеским радениям.
Шамс ад-Дина и Руми связывает горячая дружба. Через некоторое время Шамс ад-Дин уезжает в Дамаск, повергнув Руми в сильнейшее отчаяние, затем, после его настойчивых просьб возвращается в Конью, но во время вспыхнувших в городе волнений бесследно исчезает. Длительные поиски его не приводят ни к каким результатам. Шамс - Солнце (так в переводе на русский звучит это имя) Джалал ад-Дина больше никогда не появляется на его горизонте.
Рождение Поэта - Диван
Сильнейшее душевное потрясение - бесследное исчезновение любимого друга и наставника - превращает экзальтированного молодого учёного в поэта. Так рождается один из своеобразнейших памятников мировой лирики - "Диван Шамса Табризи".
Стихотворения этого сборника не писались поэтом - они записывались с его слов, как и все остальные его произведения. Некоторые, если не многие, из них сложены в состоянии явного экстаза, может быть, даже транса. Такого, например, стихотворение "Радение" ("Сэма"), несомненно, вылившееся экспромтом во время дервишеского радения. По психологическому воздействию такие стихи чем-то близки - при всём различии ритмического рисунка - спиричуалз свероамериканских негров.
Обычно суфийская лирика имеет два плана осмысления: её можно воспринимать и в плане интимно-лирическом или вакхическом (тогда её образная система понимается буквально) и в плане аллегорическом (тогда её образная система понимается переносно, символически). И если старое изречение, что каждый вчитывает в стихи то, что он хочет в них вчитать, безусловно справедливо для обычной суфийской лирики, то ещё более справедливо оно для "Дивана Шамса Табрези": традиционная двуплановость предстаёт в нём весьма осложнённой.
Лирика Руми
это сложнейший философско-психологический комплекс, в котором можно выделить несколько весьма тесно сплетённых и даже переходящих одна в другую, составных частей. Основная философская характеристика этого комплекса - диалектичность. Создание дивана (собрания стихотворений) и каждого стихотворения в отдельности не от своего имени, а от имени Шамс ад-Дина Табризи ни в коей мере не было для Джалал ад-Дина Руми поэтическим приёмом или данью памяти пропавшего без вести друга: потеряв Шамса в макрокосме материального мира, поэт находит его в микрокосме своей души. И этот обретённый поэтом в себе наставник диктует ему его песни, а сам Руми уже выступает их передатчиком - рави. Но это его собственные песни, поскольку они родились в его душе. Таким образом, Джалал ад-Дин в одно и то же время тождествен и нетождествен возглашающему его устами Шамс ад-Дину. Поэтому Шамс, выступая субъектом, автором, лирическим героем стихов дивана, одновременно выступает и объектом их в первом, интимно-лирическом, но здесь уже символизированно осложнённом плане осмысления: Джалал ад-Дин стремится к абсолютному тождеству. В то же время сам Шамс уже познал божественную истину, а следовательно, растворился в ней, стал её частью, её тождеством. Так первый план осмысления, обычно отделённый в суфийской лирике от второго метафизической стеной двоякого толкования, здесь диалектически переходит во второй: стремление Джалал ад-Дина к абсолютному тождеству с Шамсом и есть для него стремление к познанию божественной истины путём растворения, отождествления себя с ней, что одновременно является и путём познания себя, окончательного отождествления себя - Шамса с собой же - Джалал ад-Дином. Однако - и здесь существенное отличие Руми от метафизически однолинейной формулы традиционного суфизма - абсолютное отождествление остаётся недостижимым, абсолютная божественная истина познаётся лишь относительно, диалектика тождества - нетождества продолжает существовать, и стремление к снятию её составляет основную психологическую характеристику дивана.
Эротика
Отметим ещё одну немаловажную деталь: это стремление выражено терминами и приёмами суфийской любовной символики, т.е. для первого реального плана осмысления - средствами любовной лирики, хотя объект этого стремления персонифицируется не в женском, а в мужском образе. Такую же персонификацию мы наблюдаем и в ряде произведений других поэтов, например, с полной отчётливостью в "Книге экстаза" ("Хал-наме") Арифи Харави (ум. 1449) или в "Шахе и нищем" ("Шаху гада") узбека (чагатая, в тогдашней терминологии) Бадр ад-Дина Хилали (уб. в 1529 г.). Не будем торопиться обвинять этих поэтов в безнравственности. Вспомним те сонеты Шекспира, которые несомненно, обращены к другу: по образности и системе поэтических средств они решительно ничем не отличаются от сонетов посвященных любви к "смуглой леди". Как отмечает в связи с этим известный советский шекспировед М. Морозов у Шекспира "дружба обладает всей полнотой любовных переживаний" и в шекспировской Англии "у дружбы и любви был единый язык". Но это имеет силу этической и литературной нормы не для одного только английского драматурга и его родины в пору Возрождения. Отсутствие в парси не только грамматических показателей рода, но и местоимений мужского и женского рода (пощажённых, как известно, в третьем лице единственного числа историей развития английского языка) делает эту норму для поэзии на парси ещё более универсальной, и относительно великого множества стихов мы никогда не сможем с абсолютной уверенностью сказать, кто же тот "у" ("он", "она", "оно"), которому изливает поэт своё синкретическое по внешнему выражению чувство сердечного влечения - возлюбленная, друг или абстрактное божественное начало. Это не значит, конечно, что в поэзии на парси, как , впрочем, и во всякой другой, не было стихов во славу противоестественного порока, тем более, что он открыто культивировался при феодальных дворах; но такого рода стихи по самой своей "целевой установке" требовали - и находили - совершенно иные стилевые решения: демонстративно циничные и сладострастно-скрупулёзные, они могли бы служить отличным иллюстративным материалом или объектом анализа на страницах исследований по психопатологии и судебной медицине.
Маснави
Диалектика, определившая в конечном итоге не только философское, но и психологическое, а отсюда и эстетическое своеобразие "Дивана Шамса Табризи", достигает своего апогея в "Поэме о сути всего сущего", как условно можно перевести название огромного шеститомного философско-этического свода "Маснавий-и маанави", который Руми диктовал в течение последних одиннадцати-двенадцати лет жизни. "Маснави" было задумано Руми как беллетризированное и версифицированное в целях более лёгкого усвоения и запоминания внутреннее руководство для членов основанного и идейно, но не формально возглавлявшегося им суфийского ордена моулави (от почётного прозвания Руми - Моулана - "наш господин"). Уже вскоре после смерти Руми этот орден разделил судьбу всех других суфийских орденов - стал верной опорой феодализма, а затем и опорой мракобесия и оставался таковым до 20-х годов ХХ века, когда он был официально запрещён наряду с другими орденами специальным распоряжением главы только что возникшей Турецкой Республики - Кемаля Ататюрка.
Установка на лёгкость усвоения, а также то, что поэма диктовалась, во многом определили её форму. Язык "Маснаве" носит признаки разговорного - в нём имеются разговорные стяжения, грамматически неточные или просто неверные обороты, интонационная, не обусловленная требованиями размера инверсия, прямые обращения к ученику, записывающему поэму. Излюбленная дидактической поэзией форма притч с вытекающими из них выводами, избранная Руми, как он и сам говорит, в качестве образца, претерпела в "Маснави" изменения, во многом определяющиеся импровизационностью поэмы: новеллы-притчи, всегда очень живо и занимательно изложенные, совсем не обязательно предшествуют выводу-морали и даже не обязательно служат подкреплением-иллюстрацией, следующим после какой-либо сентенции. Гораздо чаще притчи связаны с предшествующими или последующими философскими или морально-этическими положениями лишь по принципу ассоциативной связи, не всегда достаточно отчётливой. Подчас же каскад следующих одна за другой без всякой видимой логической связи остроумных новелл-миниатюр производит впечатление непринуждённого импровизированного конферанса-присказки, призванного в одно и то же время и развлечь и заинтересовать слушателей, прежде чем поэт перейдёт к изложению серьёзной мысли, требующей их напряженной сосредоточенности.
Тематика этих притч самая разнообразная, и подчас независимо от наличия или отсутствия сопутствующих сентенций она должна была приводить слушателя или читателя к весьма радикальным выводам. Многие притчи имеют острый социально-обличительный характер: поэт рассказывает о безысходной нищете, о произволе власть имущих, о страданиях невинных мирных жителей во время войны; в некоторых притчах животного цикла бедные притесняемые подданные берут верх над жестокими правителями, выступающими в обличье могучего слона или грозного льва и т.д.
В ряде притч Джалал ад-Дин Руми, как и Санаи в своё время, обличает лицемерных суфиев, высмеивает бесполезную схоластическую учёность, призывает к веротерпимости, ибо каждый взыскует одной и той же истины, лишь называя её по-своему, подобно четырём спутникам - турку, персу, арабу и греку, - передравшимся из-за того, что все они хотели винограда, но называли его на разных языках...
Весьма разнообразны и источники, откуда Руми черпал свои притчи. Подавлящее большинство их в конечном итоге имеет своим источником устно-поэтическое творчество различных народов, но существовавшее до недавнего времени мнение, что Руми во многом почерпнул их прямо из фольклора, убедительно опровергнуто тщательным исследованием иранского литературоведа Бади аз-Замана Фурузанфарра, показавшего непосредственные письменные источники значительного числа новелл "Маснави".
Открытие Диалектики
Однако не в этих новеллах, с какой бы живостью, юмором, сарказмом они ни читались, основное значение поэмы Руми в истории человеческой цивилизации, а в его поразительных открытиях в области диалектики, в известной мере, как убедительно показано прогрессивными иранскими философами Парвизом Шадом и Р. Кудве, предвосхитивших диалектику Гегеля. Высказывавшееся уже Рудаки положение о существовании мира, как непрерывном движении, отмирании старого и становлении нового, Руми развивает в довольно стройную теорию идеалистической мистифицированной диалектики: мир рассматривается им как сфера борьбы противоположностей, которые превращаются одна в другую и познаются посредством друг друга; развитие всего сущего происходит как переход от одного этапа к другому, посредством отрицания, а затем и отрицания отрицания; отрицание не является абсолютным, а знаменует переход к новому этапу. Рассматривая, в связи с этим, развитие материального мира, Руми, как и многие до него, последовательно выводит растительный мир из мира минералов, животный мир - из растительного, человека - от животных. Но далее диалектика Руми ведёт человека к отрицанию самого себя через смерть, ведущую к освобождению души, стремящейся к слиянию - отождествлению с божественной сущностью.
Как видим, в этой доктрине не остаётся места ни для рая, ни для ада, и мистифицированное осознание себя частью вечной неуничтожаемой природы остаётся для поэта-философа и его последователей единственным и по сути дела мало чем отличающимся от хайямовского трагического оптимизма утешением в горестях и превратностях их жестокого времени.
Глава - УХОД ОТ ЗЛА (стр. 189 - 198)
Мистическим исканиям божественной истины Руми во многом противостоит земная мудрость и житейская правда другого великого поэта ХIII века - Муслих ад-Дина Абу Мухаммада Абдаллаха ибн Мушрифа Саади Ширази (р. Между 1203 - 1208 гг., ум. в 1292 г.).
<...>
____________________________________________________
"Очерки Персидско-Таджикской Литературы", М.: "Наука", - 230 с., 1964.
Юность Руми
В раннем возрасте он покинул свою родину - Балх, откуда его отец, выдающийся суфийский проповедник Баха ад-Дин Мухаммад ибн Хусайн Хатиби Балхи, или Баха Валад, как его обычно называли современники, был вынужден эмигрировать в 1213 г. из-за преследований мусульманскими теологами и официальными властями. Сохранилось большое собрание проповедей Баха Валада - "Познания" ("Ал-ма'ариф"), характеризующих его как тонкого мастера ораторской прозы и яростного обличителя, не боявшегося выступить даже против хорезмшаха Мухаммада (1200 - 1220), в чьи владения входил Балх. По преданию, во время своий странствий, приведших его в конце концов в город Конью в Малой Азии (Руме, как называли её мусульмане), где он становится преподавателем местной медресе, Баха Валад посетил в Нишапуре Аттара, и престарелый поэт, как бы передавая эстафету, подарил шестилетнему Джалал ад-Дину рукопись своей поэмы "Книга Тайн" ("Асрар-наме").
Через некоторое время после смерти отца (1230) Джалал ад-Дин занимает его пост. Он женат, обеспечен, продолжает изучать теорию суфизма и круг наук того времени.
Шамс
В 1244 г. в жизни Руми наступает, казалось бы, внезапный, но на самом деле подготовленный всеми предшествовавшими годами перелом: под сильнейшим влиянием странствующего суфия Шамс ад-Дина Мухаммада Табризи он оставляет учёные занятия и вместе со своим наставником, перед которым преклоняется, и другими его последователями предаётся дервишеским радениям.
Шамс ад-Дина и Руми связывает горячая дружба. Через некоторое время Шамс ад-Дин уезжает в Дамаск, повергнув Руми в сильнейшее отчаяние, затем, после его настойчивых просьб возвращается в Конью, но во время вспыхнувших в городе волнений бесследно исчезает. Длительные поиски его не приводят ни к каким результатам. Шамс - Солнце (так в переводе на русский звучит это имя) Джалал ад-Дина больше никогда не появляется на его горизонте.
Рождение Поэта - Диван
Сильнейшее душевное потрясение - бесследное исчезновение любимого друга и наставника - превращает экзальтированного молодого учёного в поэта. Так рождается один из своеобразнейших памятников мировой лирики - "Диван Шамса Табризи".
Стихотворения этого сборника не писались поэтом - они записывались с его слов, как и все остальные его произведения. Некоторые, если не многие, из них сложены в состоянии явного экстаза, может быть, даже транса. Такого, например, стихотворение "Радение" ("Сэма"), несомненно, вылившееся экспромтом во время дервишеского радения. По психологическому воздействию такие стихи чем-то близки - при всём различии ритмического рисунка - спиричуалз свероамериканских негров.
Обычно суфийская лирика имеет два плана осмысления: её можно воспринимать и в плане интимно-лирическом или вакхическом (тогда её образная система понимается буквально) и в плане аллегорическом (тогда её образная система понимается переносно, символически). И если старое изречение, что каждый вчитывает в стихи то, что он хочет в них вчитать, безусловно справедливо для обычной суфийской лирики, то ещё более справедливо оно для "Дивана Шамса Табрези": традиционная двуплановость предстаёт в нём весьма осложнённой.
Лирика Руми
это сложнейший философско-психологический комплекс, в котором можно выделить несколько весьма тесно сплетённых и даже переходящих одна в другую, составных частей. Основная философская характеристика этого комплекса - диалектичность. Создание дивана (собрания стихотворений) и каждого стихотворения в отдельности не от своего имени, а от имени Шамс ад-Дина Табризи ни в коей мере не было для Джалал ад-Дина Руми поэтическим приёмом или данью памяти пропавшего без вести друга: потеряв Шамса в макрокосме материального мира, поэт находит его в микрокосме своей души. И этот обретённый поэтом в себе наставник диктует ему его песни, а сам Руми уже выступает их передатчиком - рави. Но это его собственные песни, поскольку они родились в его душе. Таким образом, Джалал ад-Дин в одно и то же время тождествен и нетождествен возглашающему его устами Шамс ад-Дину. Поэтому Шамс, выступая субъектом, автором, лирическим героем стихов дивана, одновременно выступает и объектом их в первом, интимно-лирическом, но здесь уже символизированно осложнённом плане осмысления: Джалал ад-Дин стремится к абсолютному тождеству. В то же время сам Шамс уже познал божественную истину, а следовательно, растворился в ней, стал её частью, её тождеством. Так первый план осмысления, обычно отделённый в суфийской лирике от второго метафизической стеной двоякого толкования, здесь диалектически переходит во второй: стремление Джалал ад-Дина к абсолютному тождеству с Шамсом и есть для него стремление к познанию божественной истины путём растворения, отождествления себя с ней, что одновременно является и путём познания себя, окончательного отождествления себя - Шамса с собой же - Джалал ад-Дином. Однако - и здесь существенное отличие Руми от метафизически однолинейной формулы традиционного суфизма - абсолютное отождествление остаётся недостижимым, абсолютная божественная истина познаётся лишь относительно, диалектика тождества - нетождества продолжает существовать, и стремление к снятию её составляет основную психологическую характеристику дивана.
Эротика
Отметим ещё одну немаловажную деталь: это стремление выражено терминами и приёмами суфийской любовной символики, т.е. для первого реального плана осмысления - средствами любовной лирики, хотя объект этого стремления персонифицируется не в женском, а в мужском образе. Такую же персонификацию мы наблюдаем и в ряде произведений других поэтов, например, с полной отчётливостью в "Книге экстаза" ("Хал-наме") Арифи Харави (ум. 1449) или в "Шахе и нищем" ("Шаху гада") узбека (чагатая, в тогдашней терминологии) Бадр ад-Дина Хилали (уб. в 1529 г.). Не будем торопиться обвинять этих поэтов в безнравственности. Вспомним те сонеты Шекспира, которые несомненно, обращены к другу: по образности и системе поэтических средств они решительно ничем не отличаются от сонетов посвященных любви к "смуглой леди". Как отмечает в связи с этим известный советский шекспировед М. Морозов у Шекспира "дружба обладает всей полнотой любовных переживаний" и в шекспировской Англии "у дружбы и любви был единый язык". Но это имеет силу этической и литературной нормы не для одного только английского драматурга и его родины в пору Возрождения. Отсутствие в парси не только грамматических показателей рода, но и местоимений мужского и женского рода (пощажённых, как известно, в третьем лице единственного числа историей развития английского языка) делает эту норму для поэзии на парси ещё более универсальной, и относительно великого множества стихов мы никогда не сможем с абсолютной уверенностью сказать, кто же тот "у" ("он", "она", "оно"), которому изливает поэт своё синкретическое по внешнему выражению чувство сердечного влечения - возлюбленная, друг или абстрактное божественное начало. Это не значит, конечно, что в поэзии на парси, как , впрочем, и во всякой другой, не было стихов во славу противоестественного порока, тем более, что он открыто культивировался при феодальных дворах; но такого рода стихи по самой своей "целевой установке" требовали - и находили - совершенно иные стилевые решения: демонстративно циничные и сладострастно-скрупулёзные, они могли бы служить отличным иллюстративным материалом или объектом анализа на страницах исследований по психопатологии и судебной медицине.
Маснави
Диалектика, определившая в конечном итоге не только философское, но и психологическое, а отсюда и эстетическое своеобразие "Дивана Шамса Табризи", достигает своего апогея в "Поэме о сути всего сущего", как условно можно перевести название огромного шеститомного философско-этического свода "Маснавий-и маанави", который Руми диктовал в течение последних одиннадцати-двенадцати лет жизни. "Маснави" было задумано Руми как беллетризированное и версифицированное в целях более лёгкого усвоения и запоминания внутреннее руководство для членов основанного и идейно, но не формально возглавлявшегося им суфийского ордена моулави (от почётного прозвания Руми - Моулана - "наш господин"). Уже вскоре после смерти Руми этот орден разделил судьбу всех других суфийских орденов - стал верной опорой феодализма, а затем и опорой мракобесия и оставался таковым до 20-х годов ХХ века, когда он был официально запрещён наряду с другими орденами специальным распоряжением главы только что возникшей Турецкой Республики - Кемаля Ататюрка.
Установка на лёгкость усвоения, а также то, что поэма диктовалась, во многом определили её форму. Язык "Маснаве" носит признаки разговорного - в нём имеются разговорные стяжения, грамматически неточные или просто неверные обороты, интонационная, не обусловленная требованиями размера инверсия, прямые обращения к ученику, записывающему поэму. Излюбленная дидактической поэзией форма притч с вытекающими из них выводами, избранная Руми, как он и сам говорит, в качестве образца, претерпела в "Маснави" изменения, во многом определяющиеся импровизационностью поэмы: новеллы-притчи, всегда очень живо и занимательно изложенные, совсем не обязательно предшествуют выводу-морали и даже не обязательно служат подкреплением-иллюстрацией, следующим после какой-либо сентенции. Гораздо чаще притчи связаны с предшествующими или последующими философскими или морально-этическими положениями лишь по принципу ассоциативной связи, не всегда достаточно отчётливой. Подчас же каскад следующих одна за другой без всякой видимой логической связи остроумных новелл-миниатюр производит впечатление непринуждённого импровизированного конферанса-присказки, призванного в одно и то же время и развлечь и заинтересовать слушателей, прежде чем поэт перейдёт к изложению серьёзной мысли, требующей их напряженной сосредоточенности.
Тематика этих притч самая разнообразная, и подчас независимо от наличия или отсутствия сопутствующих сентенций она должна была приводить слушателя или читателя к весьма радикальным выводам. Многие притчи имеют острый социально-обличительный характер: поэт рассказывает о безысходной нищете, о произволе власть имущих, о страданиях невинных мирных жителей во время войны; в некоторых притчах животного цикла бедные притесняемые подданные берут верх над жестокими правителями, выступающими в обличье могучего слона или грозного льва и т.д.
В ряде притч Джалал ад-Дин Руми, как и Санаи в своё время, обличает лицемерных суфиев, высмеивает бесполезную схоластическую учёность, призывает к веротерпимости, ибо каждый взыскует одной и той же истины, лишь называя её по-своему, подобно четырём спутникам - турку, персу, арабу и греку, - передравшимся из-за того, что все они хотели винограда, но называли его на разных языках...
Весьма разнообразны и источники, откуда Руми черпал свои притчи. Подавлящее большинство их в конечном итоге имеет своим источником устно-поэтическое творчество различных народов, но существовавшее до недавнего времени мнение, что Руми во многом почерпнул их прямо из фольклора, убедительно опровергнуто тщательным исследованием иранского литературоведа Бади аз-Замана Фурузанфарра, показавшего непосредственные письменные источники значительного числа новелл "Маснави".
Открытие Диалектики
Однако не в этих новеллах, с какой бы живостью, юмором, сарказмом они ни читались, основное значение поэмы Руми в истории человеческой цивилизации, а в его поразительных открытиях в области диалектики, в известной мере, как убедительно показано прогрессивными иранскими философами Парвизом Шадом и Р. Кудве, предвосхитивших диалектику Гегеля. Высказывавшееся уже Рудаки положение о существовании мира, как непрерывном движении, отмирании старого и становлении нового, Руми развивает в довольно стройную теорию идеалистической мистифицированной диалектики: мир рассматривается им как сфера борьбы противоположностей, которые превращаются одна в другую и познаются посредством друг друга; развитие всего сущего происходит как переход от одного этапа к другому, посредством отрицания, а затем и отрицания отрицания; отрицание не является абсолютным, а знаменует переход к новому этапу. Рассматривая, в связи с этим, развитие материального мира, Руми, как и многие до него, последовательно выводит растительный мир из мира минералов, животный мир - из растительного, человека - от животных. Но далее диалектика Руми ведёт человека к отрицанию самого себя через смерть, ведущую к освобождению души, стремящейся к слиянию - отождествлению с божественной сущностью.
Как видим, в этой доктрине не остаётся места ни для рая, ни для ада, и мистифицированное осознание себя частью вечной неуничтожаемой природы остаётся для поэта-философа и его последователей единственным и по сути дела мало чем отличающимся от хайямовского трагического оптимизма утешением в горестях и превратностях их жестокого времени.
Глава - УХОД ОТ ЗЛА (стр. 189 - 198)
Мистическим исканиям божественной истины Руми во многом противостоит земная мудрость и житейская правда другого великого поэта ХIII века - Муслих ад-Дина Абу Мухаммада Абдаллаха ибн Мушрифа Саади Ширази (р. Между 1203 - 1208 гг., ум. в 1292 г.).
<...>
____________________________________________________
"Очерки Персидско-Таджикской Литературы", М.: "Наука", - 230 с., 1964.