Арийский Марш, Москва, июль 1944-го
Операцию проводило НКВД, её назвали по имени музыкальной комедии «Большой вальс».
В рапорте в Государственный Kомитет Oбороны на бланке НКВД СССР Л.П. Берия докладывал:
«во время шествия со стороны населения было большое количество антифашистских выкриков: „Смерть Гитлеру!“ и „Смерть фашизму!“»Однако в целом, по словам свидетелей, агрессивных или ( Read more... )
В рапорте в Государственный Kомитет Oбороны на бланке НКВД СССР Л.П. Берия докладывал:
«во время шествия со стороны населения было большое количество антифашистских выкриков: „Смерть Гитлеру!“ и „Смерть фашизму!“»Однако в целом, по словам свидетелей, агрессивных или ( Read more... )
По радио и в утренних газетах было объявлено, что с 11 часов утра по Садовому кольцу, на площадях Калужской, Смоленской и других приостанавливается движение пешеходов и транспорта, так как через город будут проконвоированы пленные немцы - в количестве 57 600 человек.
В половине двенадцатого я уже был на улице - на Смоленском бульваре. На тротуарах теснятся толпы народа. По мостовой, по
обочинам, прогуливаются усиленные комендантские патрули с характерными ярко-красными погонами. Еще больше, конечно, милиционеров.
Напряженное ожидание. Со всех дворов, изо всех переулков бегут мальчишки. Лихорадочные голоса:
- Немцев ведут!
- Идем немцев смотреть!
- Идем скорей - сейчас фрицев поведут!
(Забыл записать, что в извещении начальника московской милиции
население призывалось к порядку и к "недопущению каких-либо выходок по отношению к военнопленным".)
В народе говорили, что еще не скоро.
- Поезд опаздывает, - сказала какая-то женщина.
Я успел сходить в Гагаринский переулок, в поликлинику, зашел по делам в райвоенкомат, и когда вернулся к Смоленской, там уже было не протолкнуться.
Мне все-таки удалось протиснуться на середину площади.
Огромное множество милиционеров, работников НКВД и красноармейцев
наводили на площади и на прилегающих к ней улицах порядок.
Прекращалось движение автомобилей. Их направляли в сторону Арбата. Постепенно площадь и продолжение ее - широченный "бульвар" очистились, и тут мы все увидели:
- Идут!
Со стороны Кудринской двигалось, надвигалось пока еще как будто не очень большое светло-коричневое каре. Уже отсюда было видно, что это не наши "солдатики". Тот же цвет хаки, но - темнее, коричнево-желтый, а не желто-зеленый, как у нас.
Меня попросили "на тротуар". На площади остались лишь высокие чины милиции и НКВД. На тротуаре я оказался в числе первых, но постепенно толпа оттеснила меня от тротуара, потом увлекла в сторону и назад. Вперед вынырнули дети, главным образом девочки почему-то.
День яркий, солнечный, жаркий... Но набегают легкие облака.
Желто-коричневый квадратик медленно, но верно приближается, из квадратика превращается в квадрат. За ним вырисовываются второй, третий...
Что-то поблескивает на солнце.
- С музыкой идут! - говорят в толпе.
Но это, конечно, не музыка. Позже мы узнаем, что это сверкают шашки у офицеров конвоя.
В толпе, конечно, нещадно ругаются. Ругают "мильтонов".
Появляется автомобиль пикап с фотографами и кинооператорами.
Мрачная процессия приближается. Вот уже первые ряды ее миновали станцию Смоленского метро. Впереди всадник. Советский генерал на роскошном коне с зеленой попоной и красной звездой на ней гарцует перед киноаппаратом. Уже видны хари немцев. Именно хари. Черные, грязные, сожженые солнцем.
У самой площади генерал по просьбе фотографов останавливает колонну.
Дело в том, что как раз в эту минуту солнце ушло за тучу, - снимать нельзя.
Стоят минут десять. Немцев отсюда не разглядеть. Видно только, что - черные, рваные, грязные и - страшные.
Наконец идут мимо. Близко. Тут не только немцы. И венгры, и румыны, и итальянцы. Кажется, этих "сателлитов" даже больше, чем немцев. Что это за народ? Грязный, оборванный, жалкий и - карикатурно-комичный. И все они - молодые и старые - небриты, обросли щетиной. Многие босиком, многие без пилоток и фуражек, повязаны грязными платочками. Большинство же - в опорках на деревянной подошве. Жалкие пожитки. У кого одеяло, свернутое в трубку, у кого - узелок. У многих консервные банки или кружки, сделанные из американских консервных банок.
Но меня интересуют сейчас больше не немцы, а толпа, в которой я нахожусь.
Какая же реакция?
Прежде всего - удивление. Вон они какие!.. Страшенные, обросшие, на людей не похожие...
Но тут же мужские голоса:
- Побудь два года на передовых, тоже на себя похожа не будешь!
Жалость, брезгливость, насмешка. И ничего похожего на так называемую ненависть.
Reply
- Разорвать бы их на куски! Подумать, что эти гады мазали нашим деточкам губы ядом...
В общем же симпатий никаких, разумеется, не было, но и тот гнев, который люди принесли сюда, исчез куда-то, испарился, когда мимо потекло это несчастное, голодное, измученное, истерзанное быдло.
Слышал и такое:
- Тоже рабочие люди!..
- Не всякий своей охотой пошел.
- Ой, поглядите-ка, старый какой!
Кое-что трогает. Один из пленных - черный белоглазый, курчавый - жадно курит "под губки", то есть крохотный, обжигающий губы окурок. Толкает впереди идущего, передает ему. Тот жадно затягивается и передает следующему.
Или - в последнем ряду идут больные.
- Глядите, глядите, друг дружку под руки ведут.
Вдруг - дикий плач. В толпе мечется семи-восьмилетняя девочка.
- Что с тобой? Задавили? Маму потеряла?
- Боюсь! Ой, боюсь! Ой, немцев боюсь!..
А она их и не видит, бедная. Только слышит мерный топот их ног.
Прошло мимо нас несколько тысяч (тысяч десять - пятнадцать, я думаю)
фрицев. Ни одной, даже самой робкой улыбки на их лицах. И на толпу почти не смотрят. Особенно эсэсовцы. Эти (с какими-то отметными значками на груди) глядят и в самом деле зверями. А остальные - люди как люди. Есть и совсем мальчики, есть и старики. В очках. Интеллигентных лиц мало. Офицера не сразу отличишь от рядового. Почти все мрачны, испуганы, ждут или ждали, по-видимому, эксцессов. Но таковых, кажется, не было. И меня это
по-настоящему радует.
Большинство групп (или отрядов) проследовало по Смоленскому бульвару к Калужскому шоссе. А последняя - свернула к Киевскому вокзалу. Каждую группу кроме конвоя сопровождают два немца (какие-нибудь старосты?). Перед каждой колонной вместе с русским офицером идет девушка в штатском, переводчица.
В арьергарде - советские санитарки с красными крестами на сумках. Пленных "проконвоировали". Но толпы на бульварах и на прилегающих улицах еще долго не расходились. Много разговоров о том, для чего их вели через Москву.
- Им начальство-то что говорило? Что Москвы давно нет, что "Москва - капут". Вот им и показали, капут или не капут.
Эту наивную версию я слышал в течение всего дня.
Слышал такой разговор. Лейтенанта милиции окружила компания "калек", инвалидов Отечественной войны.
- В общем, несчастный народ, - говорит лейтенант. - Многие небось с первого дня войны на фронте.
- Ясно! Тоже досталось.
- Точно. Ох-хо-хо!!. Война проклятая. (И мать-перемать.)
Записываю все это наспех, очень небрежно. Недосуг. Но день этот оставил память светлую. Что-то очень хорошее, о чем я, впрочем, и раньше знал, но о чем забываешь, увидел я в характере русского человека.
x x x
Вечером навестил больную Олю С. Там было еще несколько девушек и одна пожилая учительница. Кто-то сказал, что один "эксцесс" все-таки сегодня был.
На Крымском мосту несколько мальчишек забрались на ферму и обстреляли фрицев из рогаток.
Девушки засмеялись, а старая учительница сказала:
- Ничего смешного не вижу! Мне стыдно. Этих ребят плохо воспитали. Им не внушили, что такое благородство, не объяснили, что лежачего не бьют.
_________________________________
http://lib.ru/RUSSLIT/PANTELEEW/zapkn.txt
Reply
Leave a comment