К вопросу о Русских как генетических рабах и храбрых кавказских мущинах
Уже первые годы войны показали, что формирование воинских частей из местных национальностей в Закавказье, на Кавказе и в Средней Азии не оправдывает возлагавшихся на них советским военно-политическим руководством надежд: части эти отличались низкой боеспособностью, в них был велик процент «самострелов», дезертирства, бегства с поля боя и перехода на сторону врага. Однако и в тех случаях, когда речь шла не о национальных воинских частях как таковых, но о пополнении частей действующей армии призывниками с Кавказа, Закавказья и Средней Азии, положение дел было не намного лучше. Официальные документы с фронта в 1941-1942 гг. буквально пестрят сообщениями о тех проблемах, с которыми приходилось сталкиваться командованию частей и подразделений Красной Армии в их попытках сделать минимально боеспособными части и соединения, где значительную часть военнослужащих составляли призывники с Северного Кавказа, а также из Закавказья и Средней Азии. Для того чтобы не быть голословным, приведу несколько примеров.
Так, в докладной записке руководителя группы агитаторов ГлавПУРККА Ставского заместителю начальника ГлавПУРККА И. В. Шикину о результатах поездки на Закавказский фронт (4 декабря 1942 г.) отмечалось следующее: «Даже среди руководящего командно-политического состава довольно свободно и безнаказанно гуляет “теория”, что якобы кадры нерусской национальности не умеют и не хотят воевать. Пренебрежительно-насмешливые клички по отношению к народностям Кавказа имеют широкое хождение (“Сыны Кавказа”, “братья славяне” (?), “кучерявенькие”, “черненькие” и т. д.). Даже среди ряда несомненно авторитетных руководящих работников армий неправильные разговоры на данную тему не только не находят должного отпора, но и снисходительно поощряются.
Нам приходилось, к примеру, слушать такую постановку вопроса. Скажем, при неудаче той или иной военной операции - “Эх, если бы не эти сыны Кавказа”, при разборе фактов перехода на сторону врага - “Ну, конечно, это опять кучерявенькие”, при получении нового пополнения - «Ни за что ни возьму никого, кроме русских, украинцев и белорусов», при общих разговорах на эту тему - “Воевать они не умеют и не хотят, говорят, что русского языка не знают. И есть у них 2 русских слова, которые только от них и слышишь: ‘я - балной’ или ‘Курсак (живот) болит’”.
Сплошное охаивание качеств и преданности Родине целых народов (азербайджанцев, армян, грузин, узбеков и т. д.) проникает и в среду бойцов. Отношение к бойцам нерусской национальности, особенно не знающим русского языка, подчас бывает недопустимо высокомерным, грубым, способным только озлобить и оттолкнуть»[52].
Такого рода настроения вовсе не были исключением и не ограничивались кругом рядового, младшего и среднего командного состава. Подтверждением этого может служить еще один эпизод из той же истории, на этот раз связанный с боевыми действиями в Крыму зимой - весной 1942 г. Прибыв на Крымский (до 28 января - Кавказский) фронт 20 января 1942 г. в качестве представителя Ставки Верховного Главнокомандования заместитель наркома обороны СССР, начальник Главного политического управления Красной Армии сразу же озаботился пополнением порученного его заботам фронта личным составом. На что, помимо всего прочего, прежде всего обратил внимание могущественный заместитель наркома обороны? Правильно, на национальный состав прибывающего боевого пополнения. 24 января он получает согласие члена ГКО Г. М. Маленкова на немедленную отправку на Крымский фронт 15-тысячного пополнения из русских и украинцев. В переговорах по аппарату прямой связи Мехлис поясняет: «Здесь пополнение прибывает исключительно закавказских национальностей. Такой смешанный национальный состав дивизий создает огромные трудности». Мехлис напрямую связывается с теми лицами, от которого зависела отправка на вверенный ему фронт новых пополнений. «Дано согласие направить сюда пятнадцать тысяч русского пополнения, - в тот же день телеграфирует он начальнику Главного управления формирования и укомплектования Щаденко. - Прошу вас отправить его особой скоростью, дать пополнение именно русское и обученное, ибо оно пойдет немедленно в работу»[53]. А уже 16 февраля, затребовав из Северно-Кавказского военного округа (СКВО) для организации на Крымском фронте нового наступления несколько дивизий, Мехлис недвусмысленно потребовал от командующего СКВО генерала В. Н. Курдюмова очистить части округа от «кавказцев» (выражение самого Мехлиса) и заменить их военнослужащими русской национальности[54]. Правда, начавшееся 27 февраля наступление войск Крымского фронта закончилось практически ничем, несмотря на большие потери в живой силе и технике.
Товарищ Мехлис и высокопоставленные политработники Красной Армии смотрели на происходящее, скажем так, с высоты птичьего полета. Однако не менее интересны и свидетельства тех, кто воевал на передовой, на «передке», как было принято говорить в годы войны. Вот что писал о межнациональных отношениях в Красной Армии в первый период войны (1941-1943 гг.) известный советский поэт Борис Абрамович Слуцкий, с осени 1942 года - инструктор, с апреля 1943 года - старший инструктор политотдела 57-й дивизии:
«Война принесла нам широкое распространение национализма в сквернейшем, наступательном, шовинистском варианте. Вызов духов прошлого оказался опасной процедурой. Оказалось, что у Суворова есть оборотная сторона, и эта сторона называется Костюшко. Странно электризовать татарскую республику воспоминаниями о Донском и Мамае. Военное смешение языков привело, прежде всего, к тому, что народы («от молдаванина до финна») - перезнакомились. Не всегда они улучшали мнение друг о друге после этого знакомства.
Оглядевшись и прислушавшись, русский крестьянин установил бесспорный факт: он воюет больше всех, лучше всех, вернее всех.
Конечно, никто не учитывал отсутствия военно-исторических традиций у евреев, казахов, узбеков - большинства народностей Союза, новизну для них солдатского ремесла - факт основополагающего значения. Забыли также отсутствие машинных, индустриальных навыков у казаха, киргиза, мордовского либо чувашского мужика. Между тем башкир, простреливший себе руку, обмотав ее наспех портянкой, сплошь и рядом испытывал ощущение степного полудикого человека, внезапно попавшего в ад - в ад сложных и шумных машин, непривычных для него масс людей, неожиданной для него быстроты в смене впечатлений. И он противопоставлял свои способы спасения мефистофельской опытности военюристов и военврачей.
Добавим непривычку большинства южан к климатическим стандартам этой войны. Результатом этого неучета и забвения явилось определенное противоречие, возникшее между русскими и многими иными. Лейтенанты пренебрегали своими непонятливыми солдатами.
Уже к концу первого года войны военкоматы выволокли на передовую наиболее дремучие элементы союзных окраин - безграмотных, не понимающих по-русски, стопроцентно внеурбанистических кочевников. Роты, составленные из них, напоминали войско Чингиза или Тимура - косоглазое, широкоскулое и многоязычное, а командиры рот - плантаторов и мучеников сразу, надсмотрщиков на строительстве вавилонской башни на другой день после смешения языков.
Офицеры отказывались принимать нацменов. Зимой 1942 года в 108-ю дивизию подбросили пополнение - кавказских горцев. Сначала все были восхищены тем, что они укрепляли на ветке гривенник, стреляли и попадали. Так в то время не стрелял никто. Снайперов повели в окопы. На другой день случайная мина убила одного из них. Десяток земляков собрался возле его трупа. Громко молились, причитали, потом понесли - все сразу. Начались дезертирства и переходы. Провинившиеся бросались на колени перед офицерами и жалко, отвратительно для русского человека, целовали руки. Лгали. Мы все измучились с ними. Нередко реагировали рукоприкладством. Помню абхазца с удивительной японской фамилией, совсем дикого, который ни в какую не хотел служить. Трудно было пугать прокуратурой людей, не имевших представления об элементарной законности. Абхазец по-детски плакал, выпрашивал супу на дальних кухнях. Командиры рот в наказание получали его поочередно. Бить его, впрочем, считалось зазорным.
Наша низовая пропаганда часто ошибалась на этих дорогах. Восхваляли все русское и мало говорили о своих героях-нацменах - прорусских и антинемецких. Часто политработники подпевали шовинизму строевых офицеров и солдат.
Шовинизм распространялся не только на Восток и Юг, но и на Север и Запад. Нежелательным элементом считались поляки, эсты, латыши, хотя отчисление их из дивизий объяснялось формированием соответствующих национальных соединений. На южных фронтах недоверчиво относились к молдаванам, калмыкам»[55].
Если сделать скидку на ритуальное поминание Слуцким к месту и не к месту опасностей «русского шовинизма», то из его воспоминаний складывается весьма примечательная картина. Создание кадровой многомиллионной армии, формируемой по экстерриториальному принципу, равно как и необходимость компенсировать колоссальные потери, понесенные Красной Армией в годы войны, привело к тому, что русские впервые познакомились в массовом порядке с представителями других «братских» народов, как было принято говорить в ту пору, народов СССР, прежде всего азиатских и кавказских. И знакомство это, как довольно откровенно признается в своих мемуарах Слуцкий, произвело на русских не слишком благоприятное впечатление, равно как и боевые и моральные качествах новых однополчан. Лучше, чем Слуцкий, итог отношениям народов СССР в Красной Армии в первые годы войны не подведешь: «Был интернационализм, потом стал интернационализм минус фрицы; сейчас окончательно рушилась светлая легенда о том, что "нет плохих наций, есть плохие люди и классы". Слишком уж много стало минусов. Все это привело объективному и субъективному разматыванию клубочка национализма»[56].
З.Ы. взято http://www.apn.ru/publications/article29935.htm Только гордиться нечем-все Русские буйные мужики полегли под немецкими пулеметами,а чжигиты, отсидевшиеся в тылу, теперь гарцуют по русским городам.Русские гордиться предками мало-надо самим что то представлять!вспомним, помолимся,и снова станем буйными!
Так, в докладной записке руководителя группы агитаторов ГлавПУРККА Ставского заместителю начальника ГлавПУРККА И. В. Шикину о результатах поездки на Закавказский фронт (4 декабря 1942 г.) отмечалось следующее: «Даже среди руководящего командно-политического состава довольно свободно и безнаказанно гуляет “теория”, что якобы кадры нерусской национальности не умеют и не хотят воевать. Пренебрежительно-насмешливые клички по отношению к народностям Кавказа имеют широкое хождение (“Сыны Кавказа”, “братья славяне” (?), “кучерявенькие”, “черненькие” и т. д.). Даже среди ряда несомненно авторитетных руководящих работников армий неправильные разговоры на данную тему не только не находят должного отпора, но и снисходительно поощряются.
Нам приходилось, к примеру, слушать такую постановку вопроса. Скажем, при неудаче той или иной военной операции - “Эх, если бы не эти сыны Кавказа”, при разборе фактов перехода на сторону врага - “Ну, конечно, это опять кучерявенькие”, при получении нового пополнения - «Ни за что ни возьму никого, кроме русских, украинцев и белорусов», при общих разговорах на эту тему - “Воевать они не умеют и не хотят, говорят, что русского языка не знают. И есть у них 2 русских слова, которые только от них и слышишь: ‘я - балной’ или ‘Курсак (живот) болит’”.
Сплошное охаивание качеств и преданности Родине целых народов (азербайджанцев, армян, грузин, узбеков и т. д.) проникает и в среду бойцов. Отношение к бойцам нерусской национальности, особенно не знающим русского языка, подчас бывает недопустимо высокомерным, грубым, способным только озлобить и оттолкнуть»[52].
Такого рода настроения вовсе не были исключением и не ограничивались кругом рядового, младшего и среднего командного состава. Подтверждением этого может служить еще один эпизод из той же истории, на этот раз связанный с боевыми действиями в Крыму зимой - весной 1942 г. Прибыв на Крымский (до 28 января - Кавказский) фронт 20 января 1942 г. в качестве представителя Ставки Верховного Главнокомандования заместитель наркома обороны СССР, начальник Главного политического управления Красной Армии сразу же озаботился пополнением порученного его заботам фронта личным составом. На что, помимо всего прочего, прежде всего обратил внимание могущественный заместитель наркома обороны? Правильно, на национальный состав прибывающего боевого пополнения. 24 января он получает согласие члена ГКО Г. М. Маленкова на немедленную отправку на Крымский фронт 15-тысячного пополнения из русских и украинцев. В переговорах по аппарату прямой связи Мехлис поясняет: «Здесь пополнение прибывает исключительно закавказских национальностей. Такой смешанный национальный состав дивизий создает огромные трудности». Мехлис напрямую связывается с теми лицами, от которого зависела отправка на вверенный ему фронт новых пополнений. «Дано согласие направить сюда пятнадцать тысяч русского пополнения, - в тот же день телеграфирует он начальнику Главного управления формирования и укомплектования Щаденко. - Прошу вас отправить его особой скоростью, дать пополнение именно русское и обученное, ибо оно пойдет немедленно в работу»[53]. А уже 16 февраля, затребовав из Северно-Кавказского военного округа (СКВО) для организации на Крымском фронте нового наступления несколько дивизий, Мехлис недвусмысленно потребовал от командующего СКВО генерала В. Н. Курдюмова очистить части округа от «кавказцев» (выражение самого Мехлиса) и заменить их военнослужащими русской национальности[54]. Правда, начавшееся 27 февраля наступление войск Крымского фронта закончилось практически ничем, несмотря на большие потери в живой силе и технике.
Товарищ Мехлис и высокопоставленные политработники Красной Армии смотрели на происходящее, скажем так, с высоты птичьего полета. Однако не менее интересны и свидетельства тех, кто воевал на передовой, на «передке», как было принято говорить в годы войны. Вот что писал о межнациональных отношениях в Красной Армии в первый период войны (1941-1943 гг.) известный советский поэт Борис Абрамович Слуцкий, с осени 1942 года - инструктор, с апреля 1943 года - старший инструктор политотдела 57-й дивизии:
«Война принесла нам широкое распространение национализма в сквернейшем, наступательном, шовинистском варианте. Вызов духов прошлого оказался опасной процедурой. Оказалось, что у Суворова есть оборотная сторона, и эта сторона называется Костюшко. Странно электризовать татарскую республику воспоминаниями о Донском и Мамае. Военное смешение языков привело, прежде всего, к тому, что народы («от молдаванина до финна») - перезнакомились. Не всегда они улучшали мнение друг о друге после этого знакомства.
Оглядевшись и прислушавшись, русский крестьянин установил бесспорный факт: он воюет больше всех, лучше всех, вернее всех.
Конечно, никто не учитывал отсутствия военно-исторических традиций у евреев, казахов, узбеков - большинства народностей Союза, новизну для них солдатского ремесла - факт основополагающего значения. Забыли также отсутствие машинных, индустриальных навыков у казаха, киргиза, мордовского либо чувашского мужика. Между тем башкир, простреливший себе руку, обмотав ее наспех портянкой, сплошь и рядом испытывал ощущение степного полудикого человека, внезапно попавшего в ад - в ад сложных и шумных машин, непривычных для него масс людей, неожиданной для него быстроты в смене впечатлений. И он противопоставлял свои способы спасения мефистофельской опытности военюристов и военврачей.
Добавим непривычку большинства южан к климатическим стандартам этой войны. Результатом этого неучета и забвения явилось определенное противоречие, возникшее между русскими и многими иными. Лейтенанты пренебрегали своими непонятливыми солдатами.
Уже к концу первого года войны военкоматы выволокли на передовую наиболее дремучие элементы союзных окраин - безграмотных, не понимающих по-русски, стопроцентно внеурбанистических кочевников. Роты, составленные из них, напоминали войско Чингиза или Тимура - косоглазое, широкоскулое и многоязычное, а командиры рот - плантаторов и мучеников сразу, надсмотрщиков на строительстве вавилонской башни на другой день после смешения языков.
Офицеры отказывались принимать нацменов. Зимой 1942 года в 108-ю дивизию подбросили пополнение - кавказских горцев. Сначала все были восхищены тем, что они укрепляли на ветке гривенник, стреляли и попадали. Так в то время не стрелял никто. Снайперов повели в окопы. На другой день случайная мина убила одного из них. Десяток земляков собрался возле его трупа. Громко молились, причитали, потом понесли - все сразу. Начались дезертирства и переходы. Провинившиеся бросались на колени перед офицерами и жалко, отвратительно для русского человека, целовали руки. Лгали. Мы все измучились с ними. Нередко реагировали рукоприкладством. Помню абхазца с удивительной японской фамилией, совсем дикого, который ни в какую не хотел служить. Трудно было пугать прокуратурой людей, не имевших представления об элементарной законности. Абхазец по-детски плакал, выпрашивал супу на дальних кухнях. Командиры рот в наказание получали его поочередно. Бить его, впрочем, считалось зазорным.
Наша низовая пропаганда часто ошибалась на этих дорогах. Восхваляли все русское и мало говорили о своих героях-нацменах - прорусских и антинемецких. Часто политработники подпевали шовинизму строевых офицеров и солдат.
Шовинизм распространялся не только на Восток и Юг, но и на Север и Запад. Нежелательным элементом считались поляки, эсты, латыши, хотя отчисление их из дивизий объяснялось формированием соответствующих национальных соединений. На южных фронтах недоверчиво относились к молдаванам, калмыкам»[55].
Если сделать скидку на ритуальное поминание Слуцким к месту и не к месту опасностей «русского шовинизма», то из его воспоминаний складывается весьма примечательная картина. Создание кадровой многомиллионной армии, формируемой по экстерриториальному принципу, равно как и необходимость компенсировать колоссальные потери, понесенные Красной Армией в годы войны, привело к тому, что русские впервые познакомились в массовом порядке с представителями других «братских» народов, как было принято говорить в ту пору, народов СССР, прежде всего азиатских и кавказских. И знакомство это, как довольно откровенно признается в своих мемуарах Слуцкий, произвело на русских не слишком благоприятное впечатление, равно как и боевые и моральные качествах новых однополчан. Лучше, чем Слуцкий, итог отношениям народов СССР в Красной Армии в первые годы войны не подведешь: «Был интернационализм, потом стал интернационализм минус фрицы; сейчас окончательно рушилась светлая легенда о том, что "нет плохих наций, есть плохие люди и классы". Слишком уж много стало минусов. Все это привело объективному и субъективному разматыванию клубочка национализма»[56].
З.Ы. взято http://www.apn.ru/publications/article29935.htm Только гордиться нечем-все Русские буйные мужики полегли под немецкими пулеметами,а чжигиты, отсидевшиеся в тылу, теперь гарцуют по русским городам.Русские гордиться предками мало-надо самим что то представлять!вспомним, помолимся,и снова станем буйными!