Это не перевод, это переводилово какое-то!
Последние несколько дней у меня опять странное пограничное состояние. Очень плохо и медленно соображаю, забываю слова, ничего не хочу делать полезного, да и бесполезного тоже не хочу. Снулой рыбой плаваю туда-сюда, выполняю минимум, угрызаясь совестью на тему упадка сил, это нельзя, надо как-то взбодриться и заставить себя, списки пишу мысленно и тут же о них забываю. В общем, мерцаю и подмигиваю, что тебе лампочка на последнем издыхании. Не думаю, что это ковид и органика, думаю - это климакс и конец для всех очень странного года, который наступил сразу после года лично для меня очень тяжелого.
Сегодня осталась дома, по разным причинам, и вместо того, чтобы взять и сделать все несделанное - вытащила с полки старую книжку, когда-то найденную во Франции прямо в уличном шкафу-библиотеке, лет шесть тому назад. Я ее уже читала, но сегодня зачем-то взялась попереводить, синдром Офелии, видимо. Как Офелия никому не нужна была, кроме лично меня, так и эта книжка - лично мне сейчас зачем-то понадобилась. Только язык в ней совершенно иной - красивый, правильный, старомодный и устаревший английский-английский, а не чей-то перевод с французского.
В картах таро я застряла на Любовниках. Множество эскизов и ни один меня не устраивает пока, значит, ставлю на паузу и пусть варится внутри. Пока вот книжечку поперевожу, вместо бухгалтерии и мытья полов в лавке.
Моника Болдуин
Прыжок через стену
Как я вернулась в мир после двадцати восьми лет монастыря
«С Божьей помощью прыгаю через стену»
(Девиз семьи Болдуин)
Вступление
В нашей семье уже прыгали через стену, я не была первой.
Почти четыреста лет назад мой предок, Томас Болдуин из Диддлберри, вырвался из застенков лондонского Тауэра на свободу. Попал он туда за участие в организации побега Марии Стюарт, королевы шотландской.
Его имя, вкупе с подписью и датой «июль 1585», все еще можно разглядеть на стене камеры-одиночки в башне Бичем. Потом к своему гербу Томас добавил девиз - Per Deum meum transilio murum, то есть «С Божьей помощью прыгаю через стену».
С тех пор это заявление является девизом семьи Болдуин, да только та стена, через которую довелось прыгнуть мне, была препятствием не физическим, скорее - духовным.
В 1914 году кузен мой Вильям Спэрроу, не одобрявший мое тогдашнее решение уйти в монастырь, написал мне вот что: «...поскольку я вас хорошо знаю, то уверенно предсказываю: вы еще вспомните наш семейный девиз, как это случается со всеми прекрасными и неразумными девами, что из-за собственной глупости годами томятся взаперти. Ваш Конец станет и вашим Началом. Призываю внести эти мои слова, наряду с семейным девизом, в ежедневные молитвы. И тогда, возможно, они определят направление вашей жизни на последующие годы..»
Далее я попытаюсь описать, что же случилось, когда это довольно двусмысленное предсказание кузена все же сбылось. Писатель из меня на самом деле никакой, пишу я торопливо и неумело, потому что ничего, в сущности, не знаю об этом мире, кроме, разве что, того, что происходит за «высокими монастырскими стенами».
Мое единственное оправдание - уж очень много самых разных людей настойчиво убеждали меня хотя бы попытаться.
Некоторые говорили: «Поскольку вы так долго были взаперти, ваш взгляд на мир уникален. Большинству людей было бы интересно его узнать. Вам следует написать о нем.»
Другие же просто забрасывали меня вопросами. Именно из-за них я и решилась написать книгу. В головах у людей так много странных и неверных представлений о монахинях и монастырях, что мне показалось необходимым показать монастырский идеал в правильном и неискаженном свете тем, кто знает о нем так мало или вовсе ничего.
Поэтому я постаралась откровенно и непредвзято написать о жизни в наглухо закрытом пространстве монастыря, какую довелось вести лично мне. Для этого пришлось описывать не только тот прекрасный и возвышенный духовный идеал, который вдохновляет человека на такую жизнь, но и некоторые иные стороны этой жизни, которые по разным причинам могут быть и не такими прекрасными, как хотелось бы.
Не думаю, что мне удалось полностью раскрыть тему. Но если эти страницы помогут исправить хотя бы несколько из тех заблуждений, что бытуют среди людей в отношении монастырской жизни, я буду считать свою задачу выполненной.
И еще, мне хотелось бы с самого начала пояснить нечто очень важное. Я описываю духовное призвание с точки зрения человека, который этого призвания был начисто лишен. Поэтому книга моя могла бы также называться «Впечатления белой вороны от жизни в черной стае».
Моника Болдуин, Корнуолл, февраль 1948
Глава 1
(1)
Прыжки через стену, особенно совершаемые довольно поздно в жизни, могут быть опасны. Чтобы успешно перепрыгнуть, человеку нужно иметь хорошее чувство юмора, тягу к приключениям и непоколебимую внутреннюю убежденность в том, что если через препятствие не прыгать, то с высоты его неминуемо упасть.
Мой прыжок случился 26 октября 1941 года.
Именно в тот день я покинула монастырь, где провела двадцать восемь лет в условиях строжайшей изоляции, и вернулась обратно в мир.
На самом деле, конечно, ни через какие стены или иные препятствия прыгать мне не пришлось. Как только были выполнены все необходимые формальности, ворота открылись и я просто вышла.
Что привело меня к этому дню, наверное, тоже интересная история, однако о ней я сейчас писать не буду. В моей книге речь пойдет о том, что случилось после того, как за мной закрылись ворота монастыря и я оказалась в мире, где уже третий год шла особенно жестокая и дьявольская война.
Конечно же все, с кем я тогда общалась, уверяли меня в том, что я выбрала самое неподходящее время для возвращения. Одежда и продукты строго по спискам и пайкам, свободно передвигаться нельзя, жизнь ужасающе подорожала, помилуй, дорогая, вопрошали они, как ты собираешься со всем этим справляться?
Я же смотрела на это совсем с другой стороны. Именно потому, что мир, казалось, сошел с ума и завертелся в безумной пляске, приспособиться к нему мне было гораздо проще. Всем тогда приходилось совершать какие-то непредставимые прежде поступки. Гораздо легче, думалось мне, нырнуть в бурный поток военного времени и барахтаться в нем наравне со всеми, не привлекая особого внимания, просто слушать, смотреть, пробовать, узнавать новое, пока поток не успокоится сам по себе! А потом - если, конечно, вселенная будет все еще пригодна для нашего в ней существования - можно будет попробовать устроить себе какую-то новую жизнь.
По-моему, было бы гораздо труднее приспосабливаться к относительно размеренному порядку довоенной, старой жизни.
Забирать меня приехала сестра моя Фрида, и было это холодным и морозным, то есть вполне соответствующим обстоятельствам, утром. С собой она внесла дух молчаливого неодобрения, а также чемодан с одеждой, в которую мне следовало переодеться перед окончательным выходом во внешний мир.
Плавного нарастания впечатлений от новой жизни не получилось, потому что первым мощным потрясением стало для меня знакомство с комплектом нижнего белья. Откровенно говоря, от одного его вида я пришла в ужас.
Привычные для меня предметы гардероба создавались в соответствии с эстетикой четырнадцатого века, когда считалось, что уютный толстый «кокон» из грубой и колючей саржи следует надевать как можно ближе к телу. Мои нижние рубашки, в бытность новыми, доставали мне почти до щиколоток. Однако благодаря частым стиркам и небрежной штопке они очень быстро скукоживались и становились такими жесткими, что чуть ли не стояли сами по себе. Корсажи были с лямками на плечах и твердыми косточками внутри, они совершенно скрывали очертания фигуры, сверху надевались сразу два длинных саржевых подъюбника, которые закреплялись на талии. Потом надо было надеть просторный хабит из тяжелой ткани, на него сверху льняной воротник и как следует накрахмаленный барбет из тонкого полотна, тщательно уложенный на шее в складочки и защипы.
Поэтому когда моя сестра выдала мне комплект чего-то невесомого, по размеру и весу больше похожего на паутину, мной овладело сильное замешательство.
Она сказала, «Вот тебе основа гардероба. Вообще-то сейчас носят только трусики и бюстгальтер, но сегодня холодно и я решила, что сорочка тебе не помешает».
Я принялась рассматривать то, что мне выдали, вспоминая нижнее белье образца 1914 года. В те времена «порядочной» девушке полагалось сначала надеть длинную шерстяную комбинацию под горлышко и с длинными рукавами, украшенную рядом перламутровых пуговичек на лифе...
Потом мне вручили современную версию корсета. Он представлял собой простую полоску эластичной ткани, с устрашающим количеством подвязок. По сравнению с четырнадцатым веком - большой прогресс, подумалось мне. Единственный недостаток этой вещи заключался в том, что надевать ее надо было как змеиную кожу - через голову, ибо ни единой застежки у нее не имелось.
Но больше всего меня обеспокоили чулки. Я привыкла носить чулки прочные, больших размеров, куда толще штанов, в которых бродят по болотам мужчины, чулки, частым кипячением доведенные до формы и состояния галош. Пара чулок, которые выдала мне Фрида, оказались шелковыми, телесного цвета и такие прозрачные, что непонятно было - зачем их вообще надевать.
Я решительно заявила Фриде, что совершенно не могу выйти в люди в таких чулках. Ноги выглядят просто голыми!
Сестра снисходительно улыбнулась. - Ерунда! - возразила она. - Их все носят. Наоборот, надень ты что-то другое - сбежится толпа поглазеть.
Мне тогда стало ясно - то поколение, что выдумало прозрачные чулки, в которых я сейчас трясусь от холода, должно быть, давно выбросило все то, что я когда-то в молодости носила. Интересно, чем они придумали заменить нижние рубашки с кружевными воротниками и вставками, а также невероятно просторные длинные белые штанишки из хлопка?
Как оказалось - какой-то тряпочкой под названием «комби с панталонами», на вид тоже из паутины. Я застучала зубами от холода, когда натянула ее - или их? - на себя.
Но меня ждало еще одно потрясение.
Мне вручили нечто, что поначалу показалось очень правдоподобно выполненным дамским бюстом. Совершенно очевидно, что этот предмет был предназначен для того, чтобы подчеркнуть именно те части женской анатомии, которые в годы моей юности было принято самым нарядным образом скрывать.
"Эта штука, - весело сообщила сестра, - называется «бюстгальтер». - И не пугайся ты так, ведь по новой моде именно эти места принято выставлять напоказ. Смотри, надевается так, чтобы грудь держалась в чуть приподнятом положении. Вот так, - она опытными пальцами поправила тут и там. - И вот так - понятно?"
Но самой ужасной проблемой для меня были волосы. Двадцать восемь лет подряд их стригли очень коротко, как в тюрьме, чтобы спрятать под невероятно сложной системой покрытия головы, принятой в Ордене, которому я принадлежала. Сначала на голову надевали «снуд», длинную и узкую льняную ленту, которой нужно было обмотаться два-три раза. На нее до самых ушей натягивалась тесная шапочка, которая плотно прилегала к голове наподобие купальной. Потом на лоб надевался кусок тонкой ткани, который закреплялся сзади на завязочки. Сверху «плат», своего рода апостольник, закрывающий голову и уши. Он собирался на шее и выпускался складками на плечи, под накрахмаленным барбеттом. Сверху булавками закреплялось сооружение из черной кашемировой шерсти, наподобие двускатной крыши с двух сторон головы, которое доходило почти до локтей. Между этим покрывалом и его подкладкой из накрахмаленного белого льна находилась двойная картонная основа, проложенная полосками хлопчатобумажной ткани и прочно залитая крахмалом. И, наконец, вуаль - из тонкой черной материи, похожей на нинон, которая крепилась на обод булавками. Всего восемь слоев! Летом почти всегда болела голова. Но, конечно, удивляться следовало скорее тому, что после стольких лет ношения этого убора у меня еще сохранились волосы.
За два месяца до выхода из монастыря я, однако, начала волосы отращивать. И теперь прическа моя напоминала голову побитого молью чучелка. Сестра, которая наверняка предвидела подобные мои затруднения, нашла прекрасное решение и привезла мне очаровательную шляпку. Не шапка, не берет и не кепка - шляпка сочетала преимущества всех трех головных уборов сразу. Я с некоторой опаской натянула ее на себя. И хотя вид мой показался мне несколько вульгарным, все же шляпка очень удачно скрыла мои странные пакли.
И вот я готова, дверь открыта.
Я перешагнула порог, и в голове у меня внезапно возникли сразу две мысли. Первая: дверь, которую как раз сейчас запирают за моей спиной, на самом деле не дверь, а гильотина. И она только что отсекла от меня - безвозвратно и навсегда - все то, что было моей жизнью целых двадцать восемь лет. Таким образом, я стала существом без прошлого. И кто такого не пережил, никогда не поймет, насколько тяжелым может быть это чувство.
Другая мысль, которая внезапно вспыхнула внутри, будто заповедь:
Не оглядывайся назад!
И я инстинктивно поняла, что если я хочу сохранить равновесие на натянутом передо мной канате, я должна просто захлопнуть дверь и смотреть только вперед. Иначе придется дорого заплатить по счетам.
Я пересекла дворик и вышла на улицу в лучах тусклого октябрьского солнца.
К счастью или несчастью, но стену я перепрыгнула.
Сегодня осталась дома, по разным причинам, и вместо того, чтобы взять и сделать все несделанное - вытащила с полки старую книжку, когда-то найденную во Франции прямо в уличном шкафу-библиотеке, лет шесть тому назад. Я ее уже читала, но сегодня зачем-то взялась попереводить, синдром Офелии, видимо. Как Офелия никому не нужна была, кроме лично меня, так и эта книжка - лично мне сейчас зачем-то понадобилась. Только язык в ней совершенно иной - красивый, правильный, старомодный и устаревший английский-английский, а не чей-то перевод с французского.
В картах таро я застряла на Любовниках. Множество эскизов и ни один меня не устраивает пока, значит, ставлю на паузу и пусть варится внутри. Пока вот книжечку поперевожу, вместо бухгалтерии и мытья полов в лавке.
Моника Болдуин
Прыжок через стену
Как я вернулась в мир после двадцати восьми лет монастыря
«С Божьей помощью прыгаю через стену»
(Девиз семьи Болдуин)
Вступление
В нашей семье уже прыгали через стену, я не была первой.
Почти четыреста лет назад мой предок, Томас Болдуин из Диддлберри, вырвался из застенков лондонского Тауэра на свободу. Попал он туда за участие в организации побега Марии Стюарт, королевы шотландской.
Его имя, вкупе с подписью и датой «июль 1585», все еще можно разглядеть на стене камеры-одиночки в башне Бичем. Потом к своему гербу Томас добавил девиз - Per Deum meum transilio murum, то есть «С Божьей помощью прыгаю через стену».
С тех пор это заявление является девизом семьи Болдуин, да только та стена, через которую довелось прыгнуть мне, была препятствием не физическим, скорее - духовным.
В 1914 году кузен мой Вильям Спэрроу, не одобрявший мое тогдашнее решение уйти в монастырь, написал мне вот что: «...поскольку я вас хорошо знаю, то уверенно предсказываю: вы еще вспомните наш семейный девиз, как это случается со всеми прекрасными и неразумными девами, что из-за собственной глупости годами томятся взаперти. Ваш Конец станет и вашим Началом. Призываю внести эти мои слова, наряду с семейным девизом, в ежедневные молитвы. И тогда, возможно, они определят направление вашей жизни на последующие годы..»
Далее я попытаюсь описать, что же случилось, когда это довольно двусмысленное предсказание кузена все же сбылось. Писатель из меня на самом деле никакой, пишу я торопливо и неумело, потому что ничего, в сущности, не знаю об этом мире, кроме, разве что, того, что происходит за «высокими монастырскими стенами».
Мое единственное оправдание - уж очень много самых разных людей настойчиво убеждали меня хотя бы попытаться.
Некоторые говорили: «Поскольку вы так долго были взаперти, ваш взгляд на мир уникален. Большинству людей было бы интересно его узнать. Вам следует написать о нем.»
Другие же просто забрасывали меня вопросами. Именно из-за них я и решилась написать книгу. В головах у людей так много странных и неверных представлений о монахинях и монастырях, что мне показалось необходимым показать монастырский идеал в правильном и неискаженном свете тем, кто знает о нем так мало или вовсе ничего.
Поэтому я постаралась откровенно и непредвзято написать о жизни в наглухо закрытом пространстве монастыря, какую довелось вести лично мне. Для этого пришлось описывать не только тот прекрасный и возвышенный духовный идеал, который вдохновляет человека на такую жизнь, но и некоторые иные стороны этой жизни, которые по разным причинам могут быть и не такими прекрасными, как хотелось бы.
Не думаю, что мне удалось полностью раскрыть тему. Но если эти страницы помогут исправить хотя бы несколько из тех заблуждений, что бытуют среди людей в отношении монастырской жизни, я буду считать свою задачу выполненной.
И еще, мне хотелось бы с самого начала пояснить нечто очень важное. Я описываю духовное призвание с точки зрения человека, который этого призвания был начисто лишен. Поэтому книга моя могла бы также называться «Впечатления белой вороны от жизни в черной стае».
Моника Болдуин, Корнуолл, февраль 1948
Глава 1
(1)
Прыжки через стену, особенно совершаемые довольно поздно в жизни, могут быть опасны. Чтобы успешно перепрыгнуть, человеку нужно иметь хорошее чувство юмора, тягу к приключениям и непоколебимую внутреннюю убежденность в том, что если через препятствие не прыгать, то с высоты его неминуемо упасть.
Мой прыжок случился 26 октября 1941 года.
Именно в тот день я покинула монастырь, где провела двадцать восемь лет в условиях строжайшей изоляции, и вернулась обратно в мир.
На самом деле, конечно, ни через какие стены или иные препятствия прыгать мне не пришлось. Как только были выполнены все необходимые формальности, ворота открылись и я просто вышла.
Что привело меня к этому дню, наверное, тоже интересная история, однако о ней я сейчас писать не буду. В моей книге речь пойдет о том, что случилось после того, как за мной закрылись ворота монастыря и я оказалась в мире, где уже третий год шла особенно жестокая и дьявольская война.
Конечно же все, с кем я тогда общалась, уверяли меня в том, что я выбрала самое неподходящее время для возвращения. Одежда и продукты строго по спискам и пайкам, свободно передвигаться нельзя, жизнь ужасающе подорожала, помилуй, дорогая, вопрошали они, как ты собираешься со всем этим справляться?
Я же смотрела на это совсем с другой стороны. Именно потому, что мир, казалось, сошел с ума и завертелся в безумной пляске, приспособиться к нему мне было гораздо проще. Всем тогда приходилось совершать какие-то непредставимые прежде поступки. Гораздо легче, думалось мне, нырнуть в бурный поток военного времени и барахтаться в нем наравне со всеми, не привлекая особого внимания, просто слушать, смотреть, пробовать, узнавать новое, пока поток не успокоится сам по себе! А потом - если, конечно, вселенная будет все еще пригодна для нашего в ней существования - можно будет попробовать устроить себе какую-то новую жизнь.
По-моему, было бы гораздо труднее приспосабливаться к относительно размеренному порядку довоенной, старой жизни.
Забирать меня приехала сестра моя Фрида, и было это холодным и морозным, то есть вполне соответствующим обстоятельствам, утром. С собой она внесла дух молчаливого неодобрения, а также чемодан с одеждой, в которую мне следовало переодеться перед окончательным выходом во внешний мир.
Плавного нарастания впечатлений от новой жизни не получилось, потому что первым мощным потрясением стало для меня знакомство с комплектом нижнего белья. Откровенно говоря, от одного его вида я пришла в ужас.
Привычные для меня предметы гардероба создавались в соответствии с эстетикой четырнадцатого века, когда считалось, что уютный толстый «кокон» из грубой и колючей саржи следует надевать как можно ближе к телу. Мои нижние рубашки, в бытность новыми, доставали мне почти до щиколоток. Однако благодаря частым стиркам и небрежной штопке они очень быстро скукоживались и становились такими жесткими, что чуть ли не стояли сами по себе. Корсажи были с лямками на плечах и твердыми косточками внутри, они совершенно скрывали очертания фигуры, сверху надевались сразу два длинных саржевых подъюбника, которые закреплялись на талии. Потом надо было надеть просторный хабит из тяжелой ткани, на него сверху льняной воротник и как следует накрахмаленный барбет из тонкого полотна, тщательно уложенный на шее в складочки и защипы.
Поэтому когда моя сестра выдала мне комплект чего-то невесомого, по размеру и весу больше похожего на паутину, мной овладело сильное замешательство.
Она сказала, «Вот тебе основа гардероба. Вообще-то сейчас носят только трусики и бюстгальтер, но сегодня холодно и я решила, что сорочка тебе не помешает».
Я принялась рассматривать то, что мне выдали, вспоминая нижнее белье образца 1914 года. В те времена «порядочной» девушке полагалось сначала надеть длинную шерстяную комбинацию под горлышко и с длинными рукавами, украшенную рядом перламутровых пуговичек на лифе...
Потом мне вручили современную версию корсета. Он представлял собой простую полоску эластичной ткани, с устрашающим количеством подвязок. По сравнению с четырнадцатым веком - большой прогресс, подумалось мне. Единственный недостаток этой вещи заключался в том, что надевать ее надо было как змеиную кожу - через голову, ибо ни единой застежки у нее не имелось.
Но больше всего меня обеспокоили чулки. Я привыкла носить чулки прочные, больших размеров, куда толще штанов, в которых бродят по болотам мужчины, чулки, частым кипячением доведенные до формы и состояния галош. Пара чулок, которые выдала мне Фрида, оказались шелковыми, телесного цвета и такие прозрачные, что непонятно было - зачем их вообще надевать.
Я решительно заявила Фриде, что совершенно не могу выйти в люди в таких чулках. Ноги выглядят просто голыми!
Сестра снисходительно улыбнулась. - Ерунда! - возразила она. - Их все носят. Наоборот, надень ты что-то другое - сбежится толпа поглазеть.
Мне тогда стало ясно - то поколение, что выдумало прозрачные чулки, в которых я сейчас трясусь от холода, должно быть, давно выбросило все то, что я когда-то в молодости носила. Интересно, чем они придумали заменить нижние рубашки с кружевными воротниками и вставками, а также невероятно просторные длинные белые штанишки из хлопка?
Как оказалось - какой-то тряпочкой под названием «комби с панталонами», на вид тоже из паутины. Я застучала зубами от холода, когда натянула ее - или их? - на себя.
Но меня ждало еще одно потрясение.
Мне вручили нечто, что поначалу показалось очень правдоподобно выполненным дамским бюстом. Совершенно очевидно, что этот предмет был предназначен для того, чтобы подчеркнуть именно те части женской анатомии, которые в годы моей юности было принято самым нарядным образом скрывать.
"Эта штука, - весело сообщила сестра, - называется «бюстгальтер». - И не пугайся ты так, ведь по новой моде именно эти места принято выставлять напоказ. Смотри, надевается так, чтобы грудь держалась в чуть приподнятом положении. Вот так, - она опытными пальцами поправила тут и там. - И вот так - понятно?"
Но самой ужасной проблемой для меня были волосы. Двадцать восемь лет подряд их стригли очень коротко, как в тюрьме, чтобы спрятать под невероятно сложной системой покрытия головы, принятой в Ордене, которому я принадлежала. Сначала на голову надевали «снуд», длинную и узкую льняную ленту, которой нужно было обмотаться два-три раза. На нее до самых ушей натягивалась тесная шапочка, которая плотно прилегала к голове наподобие купальной. Потом на лоб надевался кусок тонкой ткани, который закреплялся сзади на завязочки. Сверху «плат», своего рода апостольник, закрывающий голову и уши. Он собирался на шее и выпускался складками на плечи, под накрахмаленным барбеттом. Сверху булавками закреплялось сооружение из черной кашемировой шерсти, наподобие двускатной крыши с двух сторон головы, которое доходило почти до локтей. Между этим покрывалом и его подкладкой из накрахмаленного белого льна находилась двойная картонная основа, проложенная полосками хлопчатобумажной ткани и прочно залитая крахмалом. И, наконец, вуаль - из тонкой черной материи, похожей на нинон, которая крепилась на обод булавками. Всего восемь слоев! Летом почти всегда болела голова. Но, конечно, удивляться следовало скорее тому, что после стольких лет ношения этого убора у меня еще сохранились волосы.
За два месяца до выхода из монастыря я, однако, начала волосы отращивать. И теперь прическа моя напоминала голову побитого молью чучелка. Сестра, которая наверняка предвидела подобные мои затруднения, нашла прекрасное решение и привезла мне очаровательную шляпку. Не шапка, не берет и не кепка - шляпка сочетала преимущества всех трех головных уборов сразу. Я с некоторой опаской натянула ее на себя. И хотя вид мой показался мне несколько вульгарным, все же шляпка очень удачно скрыла мои странные пакли.
И вот я готова, дверь открыта.
Я перешагнула порог, и в голове у меня внезапно возникли сразу две мысли. Первая: дверь, которую как раз сейчас запирают за моей спиной, на самом деле не дверь, а гильотина. И она только что отсекла от меня - безвозвратно и навсегда - все то, что было моей жизнью целых двадцать восемь лет. Таким образом, я стала существом без прошлого. И кто такого не пережил, никогда не поймет, насколько тяжелым может быть это чувство.
Другая мысль, которая внезапно вспыхнула внутри, будто заповедь:
Не оглядывайся назад!
И я инстинктивно поняла, что если я хочу сохранить равновесие на натянутом передо мной канате, я должна просто захлопнуть дверь и смотреть только вперед. Иначе придется дорого заплатить по счетам.
Я пересекла дворик и вышла на улицу в лучах тусклого октябрьского солнца.
К счастью или несчастью, но стену я перепрыгнула.