Про Офелию и не только
Удивительным образом все совпало. Пока я переводила эту главу, моя подруга Юля сидела в иранской тюрьме. Как только выпустили Офелию, выпустили и Юлю. Но сюда я долго не заходила, по многим причинам. Сильно болела, потом вся эта история с Юлей - фейсбук был проще для организации и сбора информации. Пока она там сидела, мне вообще было ни до чего, все же не чужой человек, да и чужого жалко было бы. Сейчас вроде все с Юлей обошлось, но тут дома как обычно - всякое. Из хорошего - познакомилась (была в гостях даже) с одним куратором и владельцем галереи. Провела в компании двух галантных престарелых кавалеров отличный день, вот просто давно такого удовольствия от общения с людьми не получала. Да, и день рожденья свой (как давно он был уже:) - тоже неожиданно отлично отметила, в расчудесной компании распрекрасных людей, и даже песни пели под гитару, во! За эти два прекрасных воспоминания и держусь сейчас, все прекрасные воспоминания - как якоря и спасательный круг, когда опять штормит и раскачивает. Не знаю, откуда такая морская тематика.
Застенки
Офелия лежала на ковре, от которого несло плесенью, и раздумывала. Точнее, пыталась раздумывать. Помещение, в котором она находилась, виделось ей очень искаженно. Очки косо висели на носу, и поправить их не было никакой возможности, ибо руки ее были скованы за спиной наручниками. Единственный источник света - крошечное окошко над дверью, в полумраке странные тени и очертания предметов: покореженные стулья, рваные холсты, чучела животных, сломанные часы. Даже колесо от велосипеда, вон, валяется в углу.
Так это и есть страшные застенки Лунного Света? Просто чулан со всяким старьем?
Офелия попробовала было встать, но тут же от этой мысли отказалась. Болели руки в наручниках. Болело все, при каждом движении. Даже дышать было больно. Наверное, ребра ей полицейские-таки переломали своими дубинками. И синие песочные часы от матушки Хильдегарды - отобрали, без зазрения совести.
Но думать она могла только о тетке Розалине - ведь страшно представить, как она сейчас, наверное, за нее волнуется. А Торн? Интересно, сказали ему о том, что случилось? С тех пор, как Офелию несколько часов назад швырнули сюда, на ковер, никто к ней не заходил. Никогда в жизни время еще не тянулось для нее так медленно.
Что, интересно, от нее ожидается, когда за ней придут? Играть роль до конца, чтобы никто не узнал, кто именно скрывается под маской Мима? Или ослушаться Торна и явить себя, чтобы добиться справедливости? Ведь единственное доказательство ее невиновности - это ее способность читать предметы, иначе кто же поверит ее словам? Она бы и сама себе не поверила.
Ведь Офелия теперь тоже считала себя отчасти виноватой в том, в чем ее обвинили: если матушка Хильдегарда умерла, так это из-за ее, Офелии, наивности.
Она попыталась сдуть прядь волос, налипших на линзу очков. Видеть ее она не видела, ливрея иллюзию держала, но само ощущение помехи мешало ужасно. Вся подобралась, когда вдруг что-то зашевелилось в тени на полу, совсем рядом, но поняла, что это всего лишь отражение Мима. Оказалось, перед ней стоит зеркало, прислоненное к куче хлама. Офелия сначала обрадовалась - можно убежать, но тут же расстроилась: зеркало оказалось разбитым.
Офелия подняла голову, сильно застучало сердце - в замке поворачивался ключ. В двери появился силуэт бочкообразного человека в парике. Густав, главный дворецкий Лунного Света. Он прикрыл за собой дверь, в руке подсвечник, и пробрался к Офелии, осторожно переступая через хлам, так что она смогла его рассмотреть. Свеча ярко освещала бледное лицо и красный рот - не лицо, а гротескная маска с вечной ухмылкой.
- Что-то слишком хорошо ты выглядишь, дружочек, - прогнусавил он, - Странно, обычно полицейские наши с арестантами не церемонятся.
Офелия знала, что волосы у нее слиплись от засохшей крови, один глаз заплыл и не открывался, но дворецкому ничего этого видно не было, ливрея надежно прятала ее настоящее лицо под иллюзией невозмутимой физиономии Мима. Густав наклонился над ней и запричитал с фальшивой задушевностью.
- Похоже, конечно, тебя просто использовали, парнишка...Убивать на виду у всех, на территории дипломатической неприкосновенности, да еще прямо посреди церемонии похорон! Думается, даже у тебя не хватило бы ума на такое...Но увы, если не случится чуда, спасти твою никчемную шкуру не в состоянии никто. Мадам Хильдегарду не слишком-то любили, это правда, но в Лунном Свете не убивают. Это против правил.
Офелии даже забыла про то, как ей мешают наручники - оставшийся целым глаз расширился от удивления. С какой это стати толстяк-дворецкий так печется об ее судьбе? Густав наклонился еще ближе и заулыбался еще шире.
- Прямо сейчас мадам Беренильда у нашего господина, умоляет его так, будто ее собственная судьба на кону. С таким пылом умоляет, что всем все понятно. Уж не знаю, какие такие особые услуги ты ей оказываешь в свободное время, ясно одно - она от тебя без ума. И, должен признать, это придает тебе в моих глазах особенную ценность.
Офелия слушала его, будто во сне. Так не бывает, все это происходит не с ней.
- Думаю, мадам Беренильда может и впрямь убедить господина устроить тебе справедливый суд, - продолжал Густав с довольной усмешкой. - Да только время поджимает, понимаешь? Полиция у нас расторопная, я слышал, они уже приготовили веревку тебя вздернуть - безо всякого суда, свидетелей и прочей волокиты. Для тебя все кончится задолго до того, как твоей хозяйке об этом доложат.
Офелия вся покрылась холодным потом. Вот теперь по-настоящему страшно. А если сказать правду - пощадят ее или, наоборот, все будет только хуже? И она еще и Беренильду погубит заодно?
Толстяк Густав, отдуваясь, выпрямился. Нашел стул, на котором еще можно было сидеть, поставил его напротив коврика с Офелией и уселся. Деревянное сиденье угрожающе заскрипело под его весом.
- Не хочешь ли со мной поладить, юноша?
Офелия, не силах приподняться и сесть от боли, уставилась на те части Густава, которые ей были видно снизу - пара кожаных башмаков и икры в белых чулках. И заморгала в знак того, что внимательно слушает.
- В моей власти спасти тебя от полицейских, - продолжал гнусавить он. - Даю слово - никто сюда не придет и ничего тебе не сделает, пока наш господин не примет решения, как с тобой поступить. И это твой единственный шанс спасти свою шкуру, не находишь?
Густав весело хохотнул, будто сказал что-то ужасно смешное.
- И вот тогда, если господин решит дать тебе возможность спастись, и если каким-то чудом тебе это удастся, должок за тобой останется.
Офелия ждала продолжения речи, но Густав надолго замолчал. Она догадалась - что-то пишет, услышала, как перо скребет по бумаге. И вскоре ей под нос подсунули записку, для верности подсветив свечой: «Беренильда должна потерять ребенка еще до премьеры оперы».
Впервые в жизни Офелия так отчетливо поняла, что значит - ненавидеть кого-то всей душой. Отвратительный, мерзкий тип. Густав между тем быстро сжег записку в пламени свечи.
- Ты же в таких близких отношениях с мадам, тебе это будет совсем нетрудно, правда? И не пытайся хитрить, понял? - предупредил он, сладчайше улыбаясь. - Меня прислал чрезвычайно влиятельный человек. Не вздумай даже пытаться меня выдать или провалить задание, иначе твоему жалкому существованию придет быстрый конец, ясно?
И Густав удалился мелкими шажками, не дожидаясь ответа. И в самом деле, разве есть у Мима выбор, разве может он отклонить такое предложение. Он запер дверь на ключ, щелкнул замок, и Офелия опять осталась лежать на пыльном ковре, свернувшись клубком в темноте.
Передышка. Это все, что ей только что предложили.
Офелия долго мучалась от боли и тревожных мыслей, пока не заснула крепким сном без сновидений. Еще через пару часов в замке щелкнул ключ, и она очнулась от забытья. В кладовку ввалились трое полицейских в черных шлемах. Когда они подхватили ее под мышки и вздернули на ноги, Офелия чуть не застонала вслух от боли.
А ну пошел! За тобой из кабинета посла прислали.
Офелию выволокли из чулана с барахлом. Она заморгала, ослепленная ярким светом в коридоре, который, казалось, уходил в бесконечность, по обеим сторонам - бесчисленные двери в такие же чуланы.Офелия знала, что коридор ведет в никуда. Лис рассказывал о застенках - это огромное закрытое со всех сторон пространство, здесь нет ни лестниц, ни лифта, ни окон, ни выходов. Только полицейские могли приходить и уходить, когда им вздумается.
Один из них взял белые песочные часы из углубления в стене рядом с камерой Офелии. Песок в них сыпался медленно, по песчинке. Каждый слуга, который попадал в застенки, был привязан к таким часам, срок заключения кончался, когда выйдет весь песок. Только если знать, что часы эти все время сами собой переворачиваются - вот тогда-то и понимаешь всю жуть заключения.
Полицейский швырнул часы Офелии на пол, они разбились вдребезги. И, не успела она и моргнуть глазом, как оказалась снова в часовне, на том самом месте, где ее арестовали. «Когда весь песок высыпался, часы тут же сами переносят тебя туда, откуда все началось», так объяснил ей когда-то Лис. Впервые она испытала это сама. Там уже ждали другие полицейские, они крепко схватили ее за плечи и приказали следовать за ними. Приказ эхом разнесся по часовне, отражаясь от плит пола, огромных витражей на окнах и каменных статуй. Больше никого в часовне и не было. У Офелии никак не укладывалось в голове - ведь еще сегодня утром здесь были похороны. Или это было вчера?
Ее вели от одного перекрестка к другому, из одной Розы ветров в другую, через все поместье Лунного Света. Она только ноги переставляла. Дышать было невыносимо больно. В голове - ни единой мысли, Офелия понятия не имеет, что делать, как выручить их всех из такой ужасной передряги - Беренильду, Розалину и себя. Говорить или молчать? Офелия настолько отчаялась, что, к собственному удивлению, мысленно пожелала, чтобы там оказался Торн - пускай всех спасает. Она уже совсем валилась с ног, когда полицейские, наконец, впихнули ее в личный кабинет посла.
Офелия совсем не ожидала увидеть то, что увидела.
Арчибальд и Беренильда невозмутимо прихлебывали чай. Они сидели в уютных креслах, по-дружески беседовали, а какая-то пухлая девочка что-то играла для них на маленьком пианино. Они, кажется, даже не заметили, что перед ними стоит Мим.
Только тетка Розалина, разливавшая чай, вдруг вся задрожала. Ее обычно желтоватое лицо резко побелело - от ярости на весь этот мир, от переживаний за племянницу. Как бы Офелии хотелось кинуться в ее объятия! Ведь одна только тетка и сохранила человеческую способность к сопереживанию, не то что все эти равнодушные люди.
Не слишком ли докучают вам мои сестры? - светски поинтересовался Арчибальд. - Я вовсе не уверен, что эти многочисленные репетиции так уж необходимы.
Они очень хотят произвести хорошее впечатление на нашего господина, - отвечала Беренильда. - Ведь оперное представление - это их первый выход в свет, там, наверху.
К тому же, что гораздо важнее, оно станет и вашим триумфальным туда возвращением, дорогая моя. Когда Фарук вас снова увидит, он сразу велит вам покинуть Лунный Свет и вернуться к нему. Вы никогда еще не были так прекрасны.
Беренильда приняла комплимент с преувеличенным трепетанием ресниц, однако при этом довольно натянуто улыбнулась. - Я в этом вовсе не так уверена, Арчи. Вы же знаете, насколько нетерпим наш господин ко всяким «женским недомоганиям», - она выразительно положила ладонь на свой живот. - Пока я в этом состоянии, он не захочет меня видеть. Такова была цена, и я это знала с самого начала.
У Офелии голова шла кругом. О чем они говорят? Все это так далеко от того, что сейчас занимает Офелию...одна женщина убита, другую собираются судить за преступление, которое она вовсе и не совершала, а эти сидят тут, чаи распивают да о делах сердечных беседуют!
Из угла комнаты деликатно покашлял в кулак какой-то человек, привлекая внимание присутствующих. Папье-Маше, управляющий. Такой тощий, такой непримечательнй и чопорный, что, когда молчал, становился просто невидимкой - никто его даже не замечал. - Госпожа, господин, обвиняемый прибыл.
Офелия не знала, кланяться ей или нет. Ребра болели так сильно, что просто стоять было пыткой. Она умоляюще уставилась на Беренильду - что мне делать, спрашивали ее глаза, но благодетельница даже взглядом Офелию не удостоила. Беренильда поставила чашку обратно на блюдечко и сидела с довольным видом, будто чего-то выжидала. Розалина же, казалось, изо всех сил сдерживала порыв расколотить фарфоровый чайник об чью-нибудь голову.
Арчибальд со скучающим видом обмахивался дырявым цилиндром. - Ну-с, давайте поскорей с этим покончим! Мы слушаем, Филиберт.
Папье-Маше напялил на нос очки, открыл конверт и монотонным голосом зачитал вынутое оттуда письмо. «Я, нижеподписавшаяся мадам Мередит Хильдегарда, удостоверяю и клянусь честью о том, что беру на себя полную ответственность за события, произошедшие в ходе церемонии похорон мадам Фриды. Я заказала корзину апельсинов, но ни ее содержимое, ни посыльный, доставивший корзину, не виноваты в том, что случилось. Мое скверное состояние было вызвано острой аллергической реакцией на укус паука. Выражаю надежду на то, что господин посол сочтет даннй инцидент полностью исчерпанным и приношу свои извинения....»
И так далее, и тому подобное, - прервал его Арчибальд, махая рукой. - Спасибо, Филиберт.
Управляющий поджал губы, сложил письмо и снял очки. Офелия не верила своим ушам. Какое откровенное вранье.
Дело объявляется закрытым, - объявил Арчибальд, не глядя в сторону Офелии. - Примите мои глубочайшие извинения, дружок.
При этом он почему-то обращался к Беренильде, будто больше всех пострадала именно хозяйка, а не ее слуга. Офелия почувствовала себя невидимкой.
Всего лишь досадное недоразумение, - пробормотала Беренильда, и жестом приказала тетке Розалине подлить еще чая. - Бедная мадам Хильдегарда, пауки эти - настоящее бедствие! Ведь мы их даже не видим, благодаря нашим иллюзиям, а ведь они везде, везде! Ну, отлежится пару дней и все пройдет. Ты можешь идти, - небрежно бросила она Офелии. - Даю тебе выходной на сегодня.
Офелия снова куда-то пошла, словно во сне. Один полицейский снял наручники, другой открыл перед ней дверь. Она вышла в коридор, сделала пару шагов непонятно куда, все повторяя про себя - наконец-то, все прошло, все в порядке, она выжила, и тут вдруг отказали ноги. Офелия бы неминуемо упала, не подхвати ее вовремя дружеская рука. - Дорогие часики оказались, а?
Это был Лис. Оказывается, он дожидался ее за дверью. Офелия была ему так благодарна, что чуть не расплакалась от нахлынувших чувств. - Я, это, как говорится, не покрыл себя славой, - добавил он со смущенной улыбкой. - Прости уж, приятель. Забудем?
И Офелия немедленно его простила. Забыто.
Застенки
Офелия лежала на ковре, от которого несло плесенью, и раздумывала. Точнее, пыталась раздумывать. Помещение, в котором она находилась, виделось ей очень искаженно. Очки косо висели на носу, и поправить их не было никакой возможности, ибо руки ее были скованы за спиной наручниками. Единственный источник света - крошечное окошко над дверью, в полумраке странные тени и очертания предметов: покореженные стулья, рваные холсты, чучела животных, сломанные часы. Даже колесо от велосипеда, вон, валяется в углу.
Так это и есть страшные застенки Лунного Света? Просто чулан со всяким старьем?
Офелия попробовала было встать, но тут же от этой мысли отказалась. Болели руки в наручниках. Болело все, при каждом движении. Даже дышать было больно. Наверное, ребра ей полицейские-таки переломали своими дубинками. И синие песочные часы от матушки Хильдегарды - отобрали, без зазрения совести.
Но думать она могла только о тетке Розалине - ведь страшно представить, как она сейчас, наверное, за нее волнуется. А Торн? Интересно, сказали ему о том, что случилось? С тех пор, как Офелию несколько часов назад швырнули сюда, на ковер, никто к ней не заходил. Никогда в жизни время еще не тянулось для нее так медленно.
Что, интересно, от нее ожидается, когда за ней придут? Играть роль до конца, чтобы никто не узнал, кто именно скрывается под маской Мима? Или ослушаться Торна и явить себя, чтобы добиться справедливости? Ведь единственное доказательство ее невиновности - это ее способность читать предметы, иначе кто же поверит ее словам? Она бы и сама себе не поверила.
Ведь Офелия теперь тоже считала себя отчасти виноватой в том, в чем ее обвинили: если матушка Хильдегарда умерла, так это из-за ее, Офелии, наивности.
Она попыталась сдуть прядь волос, налипших на линзу очков. Видеть ее она не видела, ливрея иллюзию держала, но само ощущение помехи мешало ужасно. Вся подобралась, когда вдруг что-то зашевелилось в тени на полу, совсем рядом, но поняла, что это всего лишь отражение Мима. Оказалось, перед ней стоит зеркало, прислоненное к куче хлама. Офелия сначала обрадовалась - можно убежать, но тут же расстроилась: зеркало оказалось разбитым.
Офелия подняла голову, сильно застучало сердце - в замке поворачивался ключ. В двери появился силуэт бочкообразного человека в парике. Густав, главный дворецкий Лунного Света. Он прикрыл за собой дверь, в руке подсвечник, и пробрался к Офелии, осторожно переступая через хлам, так что она смогла его рассмотреть. Свеча ярко освещала бледное лицо и красный рот - не лицо, а гротескная маска с вечной ухмылкой.
- Что-то слишком хорошо ты выглядишь, дружочек, - прогнусавил он, - Странно, обычно полицейские наши с арестантами не церемонятся.
Офелия знала, что волосы у нее слиплись от засохшей крови, один глаз заплыл и не открывался, но дворецкому ничего этого видно не было, ливрея надежно прятала ее настоящее лицо под иллюзией невозмутимой физиономии Мима. Густав наклонился над ней и запричитал с фальшивой задушевностью.
- Похоже, конечно, тебя просто использовали, парнишка...Убивать на виду у всех, на территории дипломатической неприкосновенности, да еще прямо посреди церемонии похорон! Думается, даже у тебя не хватило бы ума на такое...Но увы, если не случится чуда, спасти твою никчемную шкуру не в состоянии никто. Мадам Хильдегарду не слишком-то любили, это правда, но в Лунном Свете не убивают. Это против правил.
Офелии даже забыла про то, как ей мешают наручники - оставшийся целым глаз расширился от удивления. С какой это стати толстяк-дворецкий так печется об ее судьбе? Густав наклонился еще ближе и заулыбался еще шире.
- Прямо сейчас мадам Беренильда у нашего господина, умоляет его так, будто ее собственная судьба на кону. С таким пылом умоляет, что всем все понятно. Уж не знаю, какие такие особые услуги ты ей оказываешь в свободное время, ясно одно - она от тебя без ума. И, должен признать, это придает тебе в моих глазах особенную ценность.
Офелия слушала его, будто во сне. Так не бывает, все это происходит не с ней.
- Думаю, мадам Беренильда может и впрямь убедить господина устроить тебе справедливый суд, - продолжал Густав с довольной усмешкой. - Да только время поджимает, понимаешь? Полиция у нас расторопная, я слышал, они уже приготовили веревку тебя вздернуть - безо всякого суда, свидетелей и прочей волокиты. Для тебя все кончится задолго до того, как твоей хозяйке об этом доложат.
Офелия вся покрылась холодным потом. Вот теперь по-настоящему страшно. А если сказать правду - пощадят ее или, наоборот, все будет только хуже? И она еще и Беренильду погубит заодно?
Толстяк Густав, отдуваясь, выпрямился. Нашел стул, на котором еще можно было сидеть, поставил его напротив коврика с Офелией и уселся. Деревянное сиденье угрожающе заскрипело под его весом.
- Не хочешь ли со мной поладить, юноша?
Офелия, не силах приподняться и сесть от боли, уставилась на те части Густава, которые ей были видно снизу - пара кожаных башмаков и икры в белых чулках. И заморгала в знак того, что внимательно слушает.
- В моей власти спасти тебя от полицейских, - продолжал гнусавить он. - Даю слово - никто сюда не придет и ничего тебе не сделает, пока наш господин не примет решения, как с тобой поступить. И это твой единственный шанс спасти свою шкуру, не находишь?
Густав весело хохотнул, будто сказал что-то ужасно смешное.
- И вот тогда, если господин решит дать тебе возможность спастись, и если каким-то чудом тебе это удастся, должок за тобой останется.
Офелия ждала продолжения речи, но Густав надолго замолчал. Она догадалась - что-то пишет, услышала, как перо скребет по бумаге. И вскоре ей под нос подсунули записку, для верности подсветив свечой: «Беренильда должна потерять ребенка еще до премьеры оперы».
Впервые в жизни Офелия так отчетливо поняла, что значит - ненавидеть кого-то всей душой. Отвратительный, мерзкий тип. Густав между тем быстро сжег записку в пламени свечи.
- Ты же в таких близких отношениях с мадам, тебе это будет совсем нетрудно, правда? И не пытайся хитрить, понял? - предупредил он, сладчайше улыбаясь. - Меня прислал чрезвычайно влиятельный человек. Не вздумай даже пытаться меня выдать или провалить задание, иначе твоему жалкому существованию придет быстрый конец, ясно?
И Густав удалился мелкими шажками, не дожидаясь ответа. И в самом деле, разве есть у Мима выбор, разве может он отклонить такое предложение. Он запер дверь на ключ, щелкнул замок, и Офелия опять осталась лежать на пыльном ковре, свернувшись клубком в темноте.
Передышка. Это все, что ей только что предложили.
Офелия долго мучалась от боли и тревожных мыслей, пока не заснула крепким сном без сновидений. Еще через пару часов в замке щелкнул ключ, и она очнулась от забытья. В кладовку ввалились трое полицейских в черных шлемах. Когда они подхватили ее под мышки и вздернули на ноги, Офелия чуть не застонала вслух от боли.
А ну пошел! За тобой из кабинета посла прислали.
Офелию выволокли из чулана с барахлом. Она заморгала, ослепленная ярким светом в коридоре, который, казалось, уходил в бесконечность, по обеим сторонам - бесчисленные двери в такие же чуланы.Офелия знала, что коридор ведет в никуда. Лис рассказывал о застенках - это огромное закрытое со всех сторон пространство, здесь нет ни лестниц, ни лифта, ни окон, ни выходов. Только полицейские могли приходить и уходить, когда им вздумается.
Один из них взял белые песочные часы из углубления в стене рядом с камерой Офелии. Песок в них сыпался медленно, по песчинке. Каждый слуга, который попадал в застенки, был привязан к таким часам, срок заключения кончался, когда выйдет весь песок. Только если знать, что часы эти все время сами собой переворачиваются - вот тогда-то и понимаешь всю жуть заключения.
Полицейский швырнул часы Офелии на пол, они разбились вдребезги. И, не успела она и моргнуть глазом, как оказалась снова в часовне, на том самом месте, где ее арестовали. «Когда весь песок высыпался, часы тут же сами переносят тебя туда, откуда все началось», так объяснил ей когда-то Лис. Впервые она испытала это сама. Там уже ждали другие полицейские, они крепко схватили ее за плечи и приказали следовать за ними. Приказ эхом разнесся по часовне, отражаясь от плит пола, огромных витражей на окнах и каменных статуй. Больше никого в часовне и не было. У Офелии никак не укладывалось в голове - ведь еще сегодня утром здесь были похороны. Или это было вчера?
Ее вели от одного перекрестка к другому, из одной Розы ветров в другую, через все поместье Лунного Света. Она только ноги переставляла. Дышать было невыносимо больно. В голове - ни единой мысли, Офелия понятия не имеет, что делать, как выручить их всех из такой ужасной передряги - Беренильду, Розалину и себя. Говорить или молчать? Офелия настолько отчаялась, что, к собственному удивлению, мысленно пожелала, чтобы там оказался Торн - пускай всех спасает. Она уже совсем валилась с ног, когда полицейские, наконец, впихнули ее в личный кабинет посла.
Офелия совсем не ожидала увидеть то, что увидела.
Арчибальд и Беренильда невозмутимо прихлебывали чай. Они сидели в уютных креслах, по-дружески беседовали, а какая-то пухлая девочка что-то играла для них на маленьком пианино. Они, кажется, даже не заметили, что перед ними стоит Мим.
Только тетка Розалина, разливавшая чай, вдруг вся задрожала. Ее обычно желтоватое лицо резко побелело - от ярости на весь этот мир, от переживаний за племянницу. Как бы Офелии хотелось кинуться в ее объятия! Ведь одна только тетка и сохранила человеческую способность к сопереживанию, не то что все эти равнодушные люди.
Не слишком ли докучают вам мои сестры? - светски поинтересовался Арчибальд. - Я вовсе не уверен, что эти многочисленные репетиции так уж необходимы.
Они очень хотят произвести хорошее впечатление на нашего господина, - отвечала Беренильда. - Ведь оперное представление - это их первый выход в свет, там, наверху.
К тому же, что гораздо важнее, оно станет и вашим триумфальным туда возвращением, дорогая моя. Когда Фарук вас снова увидит, он сразу велит вам покинуть Лунный Свет и вернуться к нему. Вы никогда еще не были так прекрасны.
Беренильда приняла комплимент с преувеличенным трепетанием ресниц, однако при этом довольно натянуто улыбнулась. - Я в этом вовсе не так уверена, Арчи. Вы же знаете, насколько нетерпим наш господин ко всяким «женским недомоганиям», - она выразительно положила ладонь на свой живот. - Пока я в этом состоянии, он не захочет меня видеть. Такова была цена, и я это знала с самого начала.
У Офелии голова шла кругом. О чем они говорят? Все это так далеко от того, что сейчас занимает Офелию...одна женщина убита, другую собираются судить за преступление, которое она вовсе и не совершала, а эти сидят тут, чаи распивают да о делах сердечных беседуют!
Из угла комнаты деликатно покашлял в кулак какой-то человек, привлекая внимание присутствующих. Папье-Маше, управляющий. Такой тощий, такой непримечательнй и чопорный, что, когда молчал, становился просто невидимкой - никто его даже не замечал. - Госпожа, господин, обвиняемый прибыл.
Офелия не знала, кланяться ей или нет. Ребра болели так сильно, что просто стоять было пыткой. Она умоляюще уставилась на Беренильду - что мне делать, спрашивали ее глаза, но благодетельница даже взглядом Офелию не удостоила. Беренильда поставила чашку обратно на блюдечко и сидела с довольным видом, будто чего-то выжидала. Розалина же, казалось, изо всех сил сдерживала порыв расколотить фарфоровый чайник об чью-нибудь голову.
Арчибальд со скучающим видом обмахивался дырявым цилиндром. - Ну-с, давайте поскорей с этим покончим! Мы слушаем, Филиберт.
Папье-Маше напялил на нос очки, открыл конверт и монотонным голосом зачитал вынутое оттуда письмо. «Я, нижеподписавшаяся мадам Мередит Хильдегарда, удостоверяю и клянусь честью о том, что беру на себя полную ответственность за события, произошедшие в ходе церемонии похорон мадам Фриды. Я заказала корзину апельсинов, но ни ее содержимое, ни посыльный, доставивший корзину, не виноваты в том, что случилось. Мое скверное состояние было вызвано острой аллергической реакцией на укус паука. Выражаю надежду на то, что господин посол сочтет даннй инцидент полностью исчерпанным и приношу свои извинения....»
И так далее, и тому подобное, - прервал его Арчибальд, махая рукой. - Спасибо, Филиберт.
Управляющий поджал губы, сложил письмо и снял очки. Офелия не верила своим ушам. Какое откровенное вранье.
Дело объявляется закрытым, - объявил Арчибальд, не глядя в сторону Офелии. - Примите мои глубочайшие извинения, дружок.
При этом он почему-то обращался к Беренильде, будто больше всех пострадала именно хозяйка, а не ее слуга. Офелия почувствовала себя невидимкой.
Всего лишь досадное недоразумение, - пробормотала Беренильда, и жестом приказала тетке Розалине подлить еще чая. - Бедная мадам Хильдегарда, пауки эти - настоящее бедствие! Ведь мы их даже не видим, благодаря нашим иллюзиям, а ведь они везде, везде! Ну, отлежится пару дней и все пройдет. Ты можешь идти, - небрежно бросила она Офелии. - Даю тебе выходной на сегодня.
Офелия снова куда-то пошла, словно во сне. Один полицейский снял наручники, другой открыл перед ней дверь. Она вышла в коридор, сделала пару шагов непонятно куда, все повторяя про себя - наконец-то, все прошло, все в порядке, она выжила, и тут вдруг отказали ноги. Офелия бы неминуемо упала, не подхвати ее вовремя дружеская рука. - Дорогие часики оказались, а?
Это был Лис. Оказывается, он дожидался ее за дверью. Офелия была ему так благодарна, что чуть не расплакалась от нахлынувших чувств. - Я, это, как говорится, не покрыл себя славой, - добавил он со смущенной улыбкой. - Прости уж, приятель. Забудем?
И Офелия немедленно его простила. Забыто.