Сентиментальный понедельник
С утра случился небольшой перевод. Заодно зачем-то испекла яблочный пирог по новому рецепту из фейсбука и нашла старый текст, не имеющий литературной ценности. Пирог не получился, текст дорог сердцу исключительно как память, снаружи опять дождь, календарная осень грубо соответствует душевной, через 10 дней мне стукнет 48, а это почти 50, и не надо цитировать Марка Твена, не надо. Я в курсе про "mind over matter", и про "лучшее, конечно, впереди". Сегодня я еще дома, а завтра муж посылает повышать квалификацию на какой-то вечерний семинар, там мне расскажут, как правильно понимать ежемесячный баланс, и что означают все эти цифры. Заранее тоска, хотя. конечно, это неправильно, а надо с жаром приветствовать возможность научиться новому, интересному. "с трудом подавляет зевоту".
Так вот, длинный сентиментальный текст под катом, картинка, для разнообразия, поверх. Ни то, ни другое никак между собой не связаны.
- Аполлоооон! Аполлооон! - на зов Лютика являлся обычно Марсик, облезлый бело-рыжий кот, хмурый с лица и с пожеванным в боях ухом. Аполлон - черный, ленивый и блохастый, как все уличные коты, вальяжно валялся где-нибудь в огороде и нежный голосок хозяйки игнорировал. Хозяйка была маминой подругой Людмилой, с каким-то отчеством, но по имени-отчеству ее никто во дворе не звал, даже мы, дети. Лютик и Лютик. Преподаватель баяна в музыкальной школе.
Лютик была нежный цветочек, пересаженный в Крым прямо из Сибири совершенно случайно. Однажды очень давно кто-то из знакомых моей мамы дал ей драгоценный адрес керченских хозяев койкомест. В те незапамятные времена профсоюзных санаториев и путевок далеко не все страждущие моря и солнца могли к ним приобщиться - вопреки бытующим сейчас мифам об изобильном и щедром на бесплатные блага СССРе. Многие, как и моя мама, таких возможностей почему-то не имели и отдыхали, как тогда говорилось, «в частном секторе», то есть "дикарями". Родители мои не копили на дачу и автомобиль, а весь год откладывали только на одно широкомасштабное мероприятие: отпуск. Обычно мама отдыхала отдельно от папы, хотя и со мной, потому что папе как раз путевки перепадали. Но со строгим условием «без семьи». Это тема отдельных воспоминаний.
В самый же первый раз керченского отдыха, который потом стал ежегодным и обязательным вплоть до рождения уже моей старшей дочери, мама пригласила с собой молодую незамужнюю подружку, ту самую Людмилу, будущую хозяйку Аполлона с Марсиком. Вдвоем не так страшно бегать ночами к кассам аэрофлота за обратным билетом, да и в дороге легче, особенно при наличии мелкого ребенка (меня). Дорога была уж очень дальней.
Сначала месяц-полтора мама ходила в кассу за авиабилетом Томск-Симферополь. Я тоже успела приобщиться, когда выросла, и помню эти странные очереди очень хорошо: в ночи до открытия, номерки и списки, отмечания пофамильно: - Капусткина! - Здесь! - Безпяткина! - Здесь! - Иванов! Иванов! Есть Иванов? Нету? Вычеркиваем. - Жестокость командующих списками была легендарной, а их авторитет не смел оспаривать никто. Хотя почему так - я до сих пор не знаю. Счастливцы, прорвавшиеся в кассу точно в тот день, когда на нужное направление начинали продаваться билеты (строго за 40 дней до даты отлета, кажется), имели хилые шансы его, билет, купить. Но только в одну сторону, если намеревались в пункте назначения подзадержаться. Обратные билеты потом покупались тем же способом немедленно по прибытии на место отдыха. Иногда случалось страшное, и прямые рейсы оказывались волшебным образом распроданы прямо в день икс, через пять минут после открытия кассы. Тогда приходилось искать варианты - через Москву, через Джанкой, через чертавступе.
И даже самый простой маршрут - самолет Томск-Симферополь (семь часов полета), автобус Симферополь - Керчь (пять часов тряской дороги) и еще один автобус до Аршинцева (такси, если повезет) занимал примерно сутки, а то и больше.
Но зато там было море. До него шли недолго - минут двадцать, вниз по широкой улице безо всякого там асфальта и цивилизации, прямо к обрыву. Сверху можно было видеть, как там сегодня - штиль или волна, и много ли других отдыхающих, и торчит ли танкер на причале и, следовательно, приедет ли сегодня с работы дядя Толик, муж Лютика, которую, как упоминалось выше, случайно привезла моя мама в самый первый раз. Дядя Толик был по профессии не помню кто, но связь между ним и танкером на причале была совершенно прямой.
С обрыва спускались вниз по кое-какой лесенке. Нет, можно было бы и козьими тропами, весело подпрыгивая на заднице в особо сложных местах, что я и проделывала по детству и юности неоднократно, но взрослые солидные люди - они упорно тащились по лестнице, часто останавливаясь на якобы полюбоваться видом. Внизу была автомобильная дорога, а от нее вела тропинка к лодочным гаражам, на дикий необузданный пляж. Придя пораньше, можно было занять лучшие места, у прибоя и пологого спуска в море. Хозяева гаражей толклись там в основном на выходных - стряпали, стирали ковры шампунем в морской воде, возили лодки по рельсам туда-сюда, принимали гостей, некоторые даже иностранных, помнится, из Венгрии. - Анюююю! Анюююю! - вопили венгерские дети, а вышедшая замуж за венгра дочь хозяйки самого большого и роскошного гаража охотно рассказывала про жизнь заграницей и угощала диковинными печеньями.
В Керчи, на улице Новая, 19 я проводила шесть недель в году, каждый почти год, и этот кусок жизни сидит во мне странным непрозрачным пластом воспоминаний, снится до сих пор вот уж сколько лет, я даже пыталась найти это место гуглом по спутнику - нашла, конечно, но никак оно не накладывается на ту картинку, что застряла в голове. Улица не та, дома не те, да и обрыв - где обрыв-то? Не говоря уж о хозяевах, дворе, скамейке под шелковицей и белом домике с зелеными ставнями. Куда мне непременно надо вернуться, хотя бы мысленно.
Помимо котов Марса и Аполлона, а также рыжей пролетарской дворняги по прозвищу Рыжик, во дворе имелись Хозяева.
Ксениясергевна, женщина без возраста, с длиннющими седыми волосами, которые она, конечно, носила целомудренным пучком, страстная любительница азартных игр и суровая жена мужу-моряку на пенсии. Василий Константинович, дед Вася, тот самый моряк на пенсии - тощий, длинный, седой, с обугленным до черноты торсом и татуировками в самых неожиданных местах. Всегда в устойчивом облаке "Тройного одеколона", Василий Константиныч много и с удовольствием пил портвейн, всегда, в любое время суток, не брезгуя, правда, и другими средствами, такими как лекарства на спирту и да, одеколон, потому что уж кто-кто, а дед Вася на Алена Делона не походил никак. Он был гораздо красивее брутальнее всех Делонов вместе взятых, даже и в том преклонном возрасте, в каком я его помню. Лет шестьдесят ему было тогда, кажется. Василий Константиныч вставал до рассвета, ложился с курями или сразу после достижения определенного градуса и жил в бункере за занавеской. Все эти годы я видела его с книгой «Приключения Тома Сойера», страница 17, а еще он любил общаться с отдыхающим народом на разные темы, то и дело вскрикивая «вот-на!» и «мати рОдная!». Помимо Ксении Сергевны и Василия Константиныча семейство Назют включало в себя постоянно проживающего старшего сына с женой Лютиком, а также выбывших из родового поместья, но часто наезжающих дочь с зятем, и младщего сына с женой и французским бульдогом. При мне у них рождались внуки, праздновались свадьбы, а также велись военные действия против соседей, которые тоже были родственники, ближайшие. Но не помню уже, кто кому кем приходился.
Мы - «отдыхающие» - жили за занавесками, а также кто где. Клан Назют сдавал диким туристам койки, раскладушки и отдельные помещения разной степени комфортности. Самые дорогие и вожделенные - на веранде в хозяйском каменном доме. Там было относительно прохладно, стоял холодильник с хозяйскими продуктами. И можно было смотреть телевизор, если Лютик разрешала. Менее любимый народом погреб был тоже ничего - темно, тоже прохладно и близко к хозяйской гладильной доске, а также летней кухне. Еще имелись два отдельно стоящих домика, на две и три койки, предел уединения. Сделаны были домики неизвестно из чего, возможно, листового алюминия. Поэтому днем прогревались нещадно, а ночью так же нещадно остывали. В особо урожайные годы отдыхающих было столько, что некоторые спали прямо во дворе, «под сенью винограда», как принято говорить, а нас с мамой, бывало, селили прямо в зимнюю хозяйскую кровать в проходной комнате в доме. Доверяли.
И этот двор навеки сохранился в памяти, как, впрочем, многое из детства. Стол, на котором мы все посменно завтракали, обедали и ужинали, играли в настольные игры и, конечно, азартно резались в дурака. Крыша над двором, увитая розовым виноградом. Рукомойник с пипочкой, там умывались, мыли посуду, некоторые даже и голову. Огромный сад-огород, узкая тропинка к вонючему нужнику. Впрочем, рукастый хозяин дед Вася модернизировал клозет - на корточках или другой какой позе орла там никто не сидел, ибо дыра была оборудована вполне европейским сиденьем, но воняло, конечно, старожилы помнят - как. Аж глаза слезились. Зато в нужнике были газетки, и не только для чтения. Был, конечно, и летний душ, куда экологически правильно заливалась вода из колодца, а нагревало ее солнце, поэтому мылись все вечерами. Готовили поочередно, посуду мыли поартельно, на многочисленные праздники ("день приезда", "день отъезда", "день рожденья", "удачно купили билеты домой" и проч) практиковалась беспорядочная складчина.
Самая смачная жизнь происходила, конечно, вечерами, когда нас, детей, гнали спать ("агащаз"). Отдыхающие приезжали отовсюду, на моей вот памяти - Грузия (они-то зачем?), Воркута (это как раз понятно), Москва, Воронеж, Петербург, Молдова, больше не помню. Некоторые один раз, случайно, другие ежегодно, как мы, по давнему знакомству. Завязывались полезные и не очень знакомства, потом некоторое время шел бартер и товарно-денежный обмен. Помнится, была семья из Воронежа - бабушка, мама и сын призывного возраста, которого во дворе окрестили "подружка", больно домашний мальчик был. Женщины этого семейства вязали шляпы и шапочки из лебединого пуха, мама моя одну купила и долго щеголяла в этакой экзотике - ручная работа, лейбл почти. Там же, в Керчи, обзавелась я лучшей подругой, сын которой и приезжал недавно к нам в гости смотреть Европу. Двадцать лет мы не общались - а потом я ее случайно методом ленивого поиска знакомых фамилий на фейсбуке нашла. А пароль у нас был - "Кребжержеткин". Этого персонажа мы с ней выдумали от начала и до конца, долгое время писали совместно под этим незамысловатым псевдонимом романы, пьесы и сценарии. Ничего не сохранилось у меня, кроме иллюстрированного вырезками из журналов "Путеводителя по местам кребжержеткинским". Увы.
Большие железные ворота, калитка, скамейка, рядом тутовое дерево, оно же шелковица. В последний раз сидела я там уже взрослой двадцати с чем-то лет женщиной, моей первой дочери было полтора года, и на соседских качельках качалась уже она.
Шесть недель каникул. Шесть недель солнца, овощей и фруктов с ближайшего базара, ежедневных двухразовых походов к морю безо всяких там солнцезащитных кремов, шесть недель летних дружб, а потом и влюбленностей, редких и потому особенно запомнившихся прогулок по раскопкам Пантикапея, ночных августовских купаний, когда светится вода и сияют звезды...еще многочисленные дни рождения, тоже в августе, везет мне на августовских людей.
Прошло уже столько лет. Связь давным-давно нарушилась, в последний раз я там была с двухлетней старшей дочерью и первым мужем, «кач-кач», «пойдем на моречко», а теперь уж у меня самой внуки. И где тот первый муж. (В Париже, где!) Пыталась разыскать хотя бы Лютика, но куда там. Похоже, что и ее уже нет. Детей у них не было, точнее, была девочка, удочерили ребенка лет четырех, и что с ней стало - я не знаю. Когда-то лелеялась мечта приехать, посмотреть, что стало с Аршинцевым и улицей Новой, где теперь театр и кинотеатр, как поживает молочный магазин и гастроном, куда по утрам привозили свежий хлеб и булочки. И есть ли на рынке помидоры «бычье сердце», пэрсики непристойных размеров и форм, а также копченые рыбки и креветки в самодельных газетных кульках. Кричат ли еще голуби дурными голосами свое печальное «мабу-ту» - они, кстати, и здесь его кричат, и в Италии кричат, прямиком из детства моего они кричат, и каждый раз, когда я их слышу - думаю о тех далеких керченских. И почему-то еще о туевых шишках. И обрыве над морем.
Так вот, длинный сентиментальный текст под катом, картинка, для разнообразия, поверх. Ни то, ни другое никак между собой не связаны.
- Аполлоооон! Аполлооон! - на зов Лютика являлся обычно Марсик, облезлый бело-рыжий кот, хмурый с лица и с пожеванным в боях ухом. Аполлон - черный, ленивый и блохастый, как все уличные коты, вальяжно валялся где-нибудь в огороде и нежный голосок хозяйки игнорировал. Хозяйка была маминой подругой Людмилой, с каким-то отчеством, но по имени-отчеству ее никто во дворе не звал, даже мы, дети. Лютик и Лютик. Преподаватель баяна в музыкальной школе.
Лютик была нежный цветочек, пересаженный в Крым прямо из Сибири совершенно случайно. Однажды очень давно кто-то из знакомых моей мамы дал ей драгоценный адрес керченских хозяев койкомест. В те незапамятные времена профсоюзных санаториев и путевок далеко не все страждущие моря и солнца могли к ним приобщиться - вопреки бытующим сейчас мифам об изобильном и щедром на бесплатные блага СССРе. Многие, как и моя мама, таких возможностей почему-то не имели и отдыхали, как тогда говорилось, «в частном секторе», то есть "дикарями". Родители мои не копили на дачу и автомобиль, а весь год откладывали только на одно широкомасштабное мероприятие: отпуск. Обычно мама отдыхала отдельно от папы, хотя и со мной, потому что папе как раз путевки перепадали. Но со строгим условием «без семьи». Это тема отдельных воспоминаний.
В самый же первый раз керченского отдыха, который потом стал ежегодным и обязательным вплоть до рождения уже моей старшей дочери, мама пригласила с собой молодую незамужнюю подружку, ту самую Людмилу, будущую хозяйку Аполлона с Марсиком. Вдвоем не так страшно бегать ночами к кассам аэрофлота за обратным билетом, да и в дороге легче, особенно при наличии мелкого ребенка (меня). Дорога была уж очень дальней.
Сначала месяц-полтора мама ходила в кассу за авиабилетом Томск-Симферополь. Я тоже успела приобщиться, когда выросла, и помню эти странные очереди очень хорошо: в ночи до открытия, номерки и списки, отмечания пофамильно: - Капусткина! - Здесь! - Безпяткина! - Здесь! - Иванов! Иванов! Есть Иванов? Нету? Вычеркиваем. - Жестокость командующих списками была легендарной, а их авторитет не смел оспаривать никто. Хотя почему так - я до сих пор не знаю. Счастливцы, прорвавшиеся в кассу точно в тот день, когда на нужное направление начинали продаваться билеты (строго за 40 дней до даты отлета, кажется), имели хилые шансы его, билет, купить. Но только в одну сторону, если намеревались в пункте назначения подзадержаться. Обратные билеты потом покупались тем же способом немедленно по прибытии на место отдыха. Иногда случалось страшное, и прямые рейсы оказывались волшебным образом распроданы прямо в день икс, через пять минут после открытия кассы. Тогда приходилось искать варианты - через Москву, через Джанкой, через чертавступе.
И даже самый простой маршрут - самолет Томск-Симферополь (семь часов полета), автобус Симферополь - Керчь (пять часов тряской дороги) и еще один автобус до Аршинцева (такси, если повезет) занимал примерно сутки, а то и больше.
Но зато там было море. До него шли недолго - минут двадцать, вниз по широкой улице безо всякого там асфальта и цивилизации, прямо к обрыву. Сверху можно было видеть, как там сегодня - штиль или волна, и много ли других отдыхающих, и торчит ли танкер на причале и, следовательно, приедет ли сегодня с работы дядя Толик, муж Лютика, которую, как упоминалось выше, случайно привезла моя мама в самый первый раз. Дядя Толик был по профессии не помню кто, но связь между ним и танкером на причале была совершенно прямой.
С обрыва спускались вниз по кое-какой лесенке. Нет, можно было бы и козьими тропами, весело подпрыгивая на заднице в особо сложных местах, что я и проделывала по детству и юности неоднократно, но взрослые солидные люди - они упорно тащились по лестнице, часто останавливаясь на якобы полюбоваться видом. Внизу была автомобильная дорога, а от нее вела тропинка к лодочным гаражам, на дикий необузданный пляж. Придя пораньше, можно было занять лучшие места, у прибоя и пологого спуска в море. Хозяева гаражей толклись там в основном на выходных - стряпали, стирали ковры шампунем в морской воде, возили лодки по рельсам туда-сюда, принимали гостей, некоторые даже иностранных, помнится, из Венгрии. - Анюююю! Анюююю! - вопили венгерские дети, а вышедшая замуж за венгра дочь хозяйки самого большого и роскошного гаража охотно рассказывала про жизнь заграницей и угощала диковинными печеньями.
В Керчи, на улице Новая, 19 я проводила шесть недель в году, каждый почти год, и этот кусок жизни сидит во мне странным непрозрачным пластом воспоминаний, снится до сих пор вот уж сколько лет, я даже пыталась найти это место гуглом по спутнику - нашла, конечно, но никак оно не накладывается на ту картинку, что застряла в голове. Улица не та, дома не те, да и обрыв - где обрыв-то? Не говоря уж о хозяевах, дворе, скамейке под шелковицей и белом домике с зелеными ставнями. Куда мне непременно надо вернуться, хотя бы мысленно.
Помимо котов Марса и Аполлона, а также рыжей пролетарской дворняги по прозвищу Рыжик, во дворе имелись Хозяева.
Ксениясергевна, женщина без возраста, с длиннющими седыми волосами, которые она, конечно, носила целомудренным пучком, страстная любительница азартных игр и суровая жена мужу-моряку на пенсии. Василий Константинович, дед Вася, тот самый моряк на пенсии - тощий, длинный, седой, с обугленным до черноты торсом и татуировками в самых неожиданных местах. Всегда в устойчивом облаке "Тройного одеколона", Василий Константиныч много и с удовольствием пил портвейн, всегда, в любое время суток, не брезгуя, правда, и другими средствами, такими как лекарства на спирту и да, одеколон, потому что уж кто-кто, а дед Вася на Алена Делона не походил никак. Он был гораздо красивее брутальнее всех Делонов вместе взятых, даже и в том преклонном возрасте, в каком я его помню. Лет шестьдесят ему было тогда, кажется. Василий Константиныч вставал до рассвета, ложился с курями или сразу после достижения определенного градуса и жил в бункере за занавеской. Все эти годы я видела его с книгой «Приключения Тома Сойера», страница 17, а еще он любил общаться с отдыхающим народом на разные темы, то и дело вскрикивая «вот-на!» и «мати рОдная!». Помимо Ксении Сергевны и Василия Константиныча семейство Назют включало в себя постоянно проживающего старшего сына с женой Лютиком, а также выбывших из родового поместья, но часто наезжающих дочь с зятем, и младщего сына с женой и французским бульдогом. При мне у них рождались внуки, праздновались свадьбы, а также велись военные действия против соседей, которые тоже были родственники, ближайшие. Но не помню уже, кто кому кем приходился.
Мы - «отдыхающие» - жили за занавесками, а также кто где. Клан Назют сдавал диким туристам койки, раскладушки и отдельные помещения разной степени комфортности. Самые дорогие и вожделенные - на веранде в хозяйском каменном доме. Там было относительно прохладно, стоял холодильник с хозяйскими продуктами. И можно было смотреть телевизор, если Лютик разрешала. Менее любимый народом погреб был тоже ничего - темно, тоже прохладно и близко к хозяйской гладильной доске, а также летней кухне. Еще имелись два отдельно стоящих домика, на две и три койки, предел уединения. Сделаны были домики неизвестно из чего, возможно, листового алюминия. Поэтому днем прогревались нещадно, а ночью так же нещадно остывали. В особо урожайные годы отдыхающих было столько, что некоторые спали прямо во дворе, «под сенью винограда», как принято говорить, а нас с мамой, бывало, селили прямо в зимнюю хозяйскую кровать в проходной комнате в доме. Доверяли.
И этот двор навеки сохранился в памяти, как, впрочем, многое из детства. Стол, на котором мы все посменно завтракали, обедали и ужинали, играли в настольные игры и, конечно, азартно резались в дурака. Крыша над двором, увитая розовым виноградом. Рукомойник с пипочкой, там умывались, мыли посуду, некоторые даже и голову. Огромный сад-огород, узкая тропинка к вонючему нужнику. Впрочем, рукастый хозяин дед Вася модернизировал клозет - на корточках или другой какой позе орла там никто не сидел, ибо дыра была оборудована вполне европейским сиденьем, но воняло, конечно, старожилы помнят - как. Аж глаза слезились. Зато в нужнике были газетки, и не только для чтения. Был, конечно, и летний душ, куда экологически правильно заливалась вода из колодца, а нагревало ее солнце, поэтому мылись все вечерами. Готовили поочередно, посуду мыли поартельно, на многочисленные праздники ("день приезда", "день отъезда", "день рожденья", "удачно купили билеты домой" и проч) практиковалась беспорядочная складчина.
Самая смачная жизнь происходила, конечно, вечерами, когда нас, детей, гнали спать ("агащаз"). Отдыхающие приезжали отовсюду, на моей вот памяти - Грузия (они-то зачем?), Воркута (это как раз понятно), Москва, Воронеж, Петербург, Молдова, больше не помню. Некоторые один раз, случайно, другие ежегодно, как мы, по давнему знакомству. Завязывались полезные и не очень знакомства, потом некоторое время шел бартер и товарно-денежный обмен. Помнится, была семья из Воронежа - бабушка, мама и сын призывного возраста, которого во дворе окрестили "подружка", больно домашний мальчик был. Женщины этого семейства вязали шляпы и шапочки из лебединого пуха, мама моя одну купила и долго щеголяла в этакой экзотике - ручная работа, лейбл почти. Там же, в Керчи, обзавелась я лучшей подругой, сын которой и приезжал недавно к нам в гости смотреть Европу. Двадцать лет мы не общались - а потом я ее случайно методом ленивого поиска знакомых фамилий на фейсбуке нашла. А пароль у нас был - "Кребжержеткин". Этого персонажа мы с ней выдумали от начала и до конца, долгое время писали совместно под этим незамысловатым псевдонимом романы, пьесы и сценарии. Ничего не сохранилось у меня, кроме иллюстрированного вырезками из журналов "Путеводителя по местам кребжержеткинским". Увы.
Большие железные ворота, калитка, скамейка, рядом тутовое дерево, оно же шелковица. В последний раз сидела я там уже взрослой двадцати с чем-то лет женщиной, моей первой дочери было полтора года, и на соседских качельках качалась уже она.
Шесть недель каникул. Шесть недель солнца, овощей и фруктов с ближайшего базара, ежедневных двухразовых походов к морю безо всяких там солнцезащитных кремов, шесть недель летних дружб, а потом и влюбленностей, редких и потому особенно запомнившихся прогулок по раскопкам Пантикапея, ночных августовских купаний, когда светится вода и сияют звезды...еще многочисленные дни рождения, тоже в августе, везет мне на августовских людей.
Прошло уже столько лет. Связь давным-давно нарушилась, в последний раз я там была с двухлетней старшей дочерью и первым мужем, «кач-кач», «пойдем на моречко», а теперь уж у меня самой внуки. И где тот первый муж. (В Париже, где!) Пыталась разыскать хотя бы Лютика, но куда там. Похоже, что и ее уже нет. Детей у них не было, точнее, была девочка, удочерили ребенка лет четырех, и что с ней стало - я не знаю. Когда-то лелеялась мечта приехать, посмотреть, что стало с Аршинцевым и улицей Новой, где теперь театр и кинотеатр, как поживает молочный магазин и гастроном, куда по утрам привозили свежий хлеб и булочки. И есть ли на рынке помидоры «бычье сердце», пэрсики непристойных размеров и форм, а также копченые рыбки и креветки в самодельных газетных кульках. Кричат ли еще голуби дурными голосами свое печальное «мабу-ту» - они, кстати, и здесь его кричат, и в Италии кричат, прямиком из детства моего они кричат, и каждый раз, когда я их слышу - думаю о тех далеких керченских. И почему-то еще о туевых шишках. И обрыве над морем.