Про українських ван Хельсінгів - 2
Повертаючись до статті Івана Яковича Франка, читаємо ще одне свідочтво про страту опирів. Цього разу це розповідь очевидця - коваля Семена Буцяка. Це фактично заготовка до сценарію готичного фільму жахів:
То якь была, най сия пречъ говорит, холера, то першый умеръ пипъ на тоту слабисть. Но люде еще не зналы, что то за слабисть, тай поховалы его на цвынтари. Гей, такъ где-то за тыждень якъ зачнут мерты люде! То сразу мерло по пятеро, шестеро, а дали по десять, по двадцятеро, а доходыло до того, что и по пятьдесятъ умерцивъ на день въ сели было. Страхъ такый на людей упавъ, что не суды Боже! Церковь замкнулы, безъ попа и безъ дьяка прячут -- обкопалы оттутъ на Базарыщи мисце тай тамъ закапывают, и по два, по тры или и по бильше въ одну яму кладут.
Слушайте жъ что сия за прыгода стала! Где-то тамъ въ горишнимъ конци села бавылы сия диты, якъ то звычайно диты, говорят меже собой о тимъ самимъ, что и стари. А еденъ парень семилитокъ, Гаврыло назывався, говорит к ныхъ:
-- А знаете, видъ чего ты люде мрут?
-- Ну, видъ чего? -- диты пытають.
-- Видъ упыривъ. То воны людей потынають.
-- Ба, а ты видкы то знаешъ?
-- Потому что я и самъ упыръ. Я самъ своего папе и маму потявъ. И знаете, ничыя мни кровъ не была такая сладкая, якъ ихъ.
Розбиглыся диты по хатахъ, повыдают один татови, второе мамы, что Гаврыло такъ и такъ говорыть. Заразъ люде к Гаврыла.
-- Правду ты, хлопче, кажешъ?
-- Правду.
-- А мигъ бы ты пизнаты, кто упыръ?
-- Могу.
-- Ну, хорошо, памятай же, завтра будешъ пизнаваты.
На другый день была недиля. Въ церкви было набоженство -- что другый тыждень правывъ пипъ зъ сусидного села. Зибралася все общество -- и третой части въ церкви не помистылося, пидъ церковью стоялы, покы пипъ не скинчывъ видправы и не поихавъ к дому.
<...>
Дывымось, а круг церквы на цвинтари всихъ людей поставылы рядамы, оденъ узявъ на рукы того хлопца -- Гаврыла -- тай носыть его попередъ ты ряды.
-- Пизнавай, говорят, котри упыри.
-- Оттой упырь, оттой упырь, оттой упырь, -- говорит Гаврыло. Симохъ человикивъ показавъ. И нашего Бурянныка такожъ. Заразъ ихъ узялы на бикъ. Обийшлы вси ряды -- бильше не есть.
-- А по чимъ же ихъ пизнаты, что воны упыри? пытають люде Гаврыла.
-- По тимъ пизнаты, что кождый мае сыривцеве полотно перевязане по пидъ колино.
Заразъ кинулыся к ныхъ, зревидувалы, -- акуратъ такъ е, в кождого сыре полотно по пидъ колино перевязане. Заразъ ихъ звязалы, стражу к ныхъ приставылы.
-- А не есть бильше упыривъ? -- пытають еще Гаврыла.
-- Е еще, но не к людям, а к коням, к худобы, к овцам.
-- Ну, -- говорят люде, -- к тыхъ намъ безразлично. А отсимъ что маемо робыты?
-- Ничего вы имъ не зробыте, -- говорит Гаврыло, -- докы жыви, то все вамъ будут шкодыты.
Зачалы люде радыты, что ту зробыты зъ тымы упырямы, и врадылы ихъ спалыты на обогни. А Гаврыло говорит:
-- Ничего имъ вашъ огонь не зашкодыть. Тилько терновый и яливцевый огонь может имъ допечы, а иншый ни.
А ну заразъ наказалы, кто тамъ бувъ, уси имеют иты на Базарыще и кождый мае несты хоть одну терныну. Где какое тернье было въ плотахъ, в корчахъ -- все повытягалы и повыдомлювалы -- кучу наклалы такую, якъ дом. Привелы упыривъ.
-- Прызнавайтеся! -- говорят -- чы вы людей потынаете?
-- Ни, -- говорят ты, -- люде добры, имейте Бога въ серци, мы ничего не вынни.
Взялы воны насампередъ Вольчака, -- першый богачъ бувъ, в горишнимъ конци села, скувалы эму рукы и ногы зализнымы путамы, что коней спутывают, прысылылы к ныхъ ланцюхъ довгый, тай бухъ его въ терновый огонь, а два хлопы тянут ланцюхомъ черезъ огныще на другый бикъ. Перебигъ винъ разъ, говорят зновъ эму :
-- Признавайся!
-- Люде добры, пустит меня, -- говорит Вольчакъ -- я упырь, но я не сюда принадлежу.
-- А куды жъ ты належышъ? -- пытають.
-- Мени прызначено к Фульштына, -- говорит винъ.
-- А кто жъ тебя тамъ прызначывъ?
-- Нашъ старшый. Но его ту нет, винъ далеко.
-- Где винъ?
-- В Дрогобычи.
Зновъ зачавъ просытыся, щобы его пустылы, уже бувъ очень обпеченый, но воны не слухалы.
-- Ты -- говорят -- тамъ потынаешъ, а твои кумпаны в насъ потынають, а намъ все одна бида. Такъ волышъ ты згынуты, колы тамтыхъ не можем достаты въ свои рукы.
И пхнулы его другый разъ в огонь, и зновъ ланцюхомъ тянут. Винъ бигъ, щобы чымъ борше выхопытыся на другый бикъ, но на середыни огню зашпотався тай упавъ в саму грань. Бильше уже не мигъ встаты. Такъ его за ланцюхъ перетяглы черезъ огонь ажъ к краю, а потому еще разъ, и видложылы на бикъ лишъ дрибку жывого. Следовательно что вы на то скажете? Казалось, что все тило перегорило, ничего не было выдно, лышъ одну рану, а выходывся, выдужавъ, еще потому бильше якъ симъ литъ прожывъ!.
Разковалы Вольчака, взялыся ко второму упыря, -- Ступакомъ прозывався. Тот, якъ тилько его пхнулы въ огонь, такъ и впавъ, и такымъ его перетяглы на другый бикъ огныща, -- уже бувъ небожчикъ. Тогды воны к третего, Панька Саляка. Винъ бувъ лишъ в подягазци, безъ гунны, потому что была велыка жара. Скынулы зъ него подягачку и верглы на огонь -- она заразъ займылася.
-- Прызнавайся, -- говорят, -- чы ты упырь, чы ни?
-- Ни люде добры, не упырь.
Знялы зъ него чеботы, рубашку и такожъ пометалы въ огонь, говорят и зновъ ему:
-- Прызнайся, потому что и ты такъ будешъ гориты, якъ твое шматье.
-- Люде добры, -- говорит винъ, -- Богъ мою душу выдыть! я не упырь! А хотите, щобымъ горивъ, то най вамъ и такъ будет!.
Пидыймывъ рувы к небу, тай самъ кынувся въ огонь, лыцемъ в саму грань, такъ что видъ раза тило на немъ збиглося. А потому еще самъ на другый бикъ обернулся. Перетяглы его черезъ огонь и бильше уже не тягалы, такъ и положылы круг тамтыхъ двохъ.
Взялыся к четвертому, Ныколы Саляка, бачъ братъ бувъ Панькови. Перевелы его разъ босого черезъ огонь, а винъ тогды говорит:
-- Бойтесь Бога, громадо, не печить меня! я упырь, но я такъ сделаю, что бильше нихто въ сели не будет слабуваты.
А бувъ тамъ Левицкый, шляхтычъ зъ Горы<...>. То тот Левицкый говорит:
-- Хорошо, у меня теперъ дочка хора. Пиды и зробы такъ, щобы была здорова, то ничего тоби не будет.
-- Хорошо, -- говорит Салякъ.
Взялы его пидъ пахы, килька хлопивъ вокруг него, тай повелы его пастивныкомъ. А винъ наразъ якъ не вырвався видъ ныхъ, якъ не зачнет втикаты, оттуды Тростовачкой к Родычева (назва лісу). Люде за нымъ, оденъ навить на коня скочывъ -- тамъ где-то коны паслыся -- но где потому край! А винъ бижыть, а ту зъ опеченыхъ нигъ мясо кусныкамы рвеся, ажъ вышше него ты кусныкы летят, кровю слиды значыть, -- а таки добигъ к Родычева и спрятался. Якъ винъ тамъ, бидный, ратувався в тот день, Богъ его знае. Пообывавъ соби раны якымысь лопухамы, потому уже и жынка к него навидувалася, и мы, пастухы, эму исты носылы... Но что-то за дви недили не смивъ к селу показуватыся, все по лисы ходывъ. А потому вернулся к дому, выгоився и жывъ где-то к недавна.
Якъ Салякъ утикъ, заразъ люде к Бурянныка взялыся, спеклы его и что двохъ не понимаю уже, якъ называлыся, потому что то, выдыте, не ныни сия действовало. Кождого по тры разы перетяглы черезъ огонь, а потому поклалы оттутъ на Базарыщу. Вольчака жинка заразъ взяла к дому, давала эму совет. А ты остальная лежалы тамъ что-то по дви добы, и все лышъ стыналы и пыщалы. Жинкы носылы имъ зъ дома молоко, и залывалы ихъ, такъ якъ дитей, ажъ покы не померлы. Потимъ ихъ на тимъ самимъ мисци и позакопувалы, где котрый умеръ.
Цікаво, що хлопчик Гаврило не загинув. Ще один земляк Каменяра, Артим Лялюк, повідомляв, що "тотъ послѣ этого происшествия жилъ еще долгое время, женился и имѣлъ дѣтей, изъ которыхъ одна дѣушки во время холеры 1873 г. на нѣкоторое время опять была героиней дня<...>".
То якь была, най сия пречъ говорит, холера, то першый умеръ пипъ на тоту слабисть. Но люде еще не зналы, что то за слабисть, тай поховалы его на цвынтари. Гей, такъ где-то за тыждень якъ зачнут мерты люде! То сразу мерло по пятеро, шестеро, а дали по десять, по двадцятеро, а доходыло до того, что и по пятьдесятъ умерцивъ на день въ сели было. Страхъ такый на людей упавъ, что не суды Боже! Церковь замкнулы, безъ попа и безъ дьяка прячут -- обкопалы оттутъ на Базарыщи мисце тай тамъ закапывают, и по два, по тры или и по бильше въ одну яму кладут.
Слушайте жъ что сия за прыгода стала! Где-то тамъ въ горишнимъ конци села бавылы сия диты, якъ то звычайно диты, говорят меже собой о тимъ самимъ, что и стари. А еденъ парень семилитокъ, Гаврыло назывався, говорит к ныхъ:
-- А знаете, видъ чего ты люде мрут?
-- Ну, видъ чего? -- диты пытають.
-- Видъ упыривъ. То воны людей потынають.
-- Ба, а ты видкы то знаешъ?
-- Потому что я и самъ упыръ. Я самъ своего папе и маму потявъ. И знаете, ничыя мни кровъ не была такая сладкая, якъ ихъ.
Розбиглыся диты по хатахъ, повыдают один татови, второе мамы, что Гаврыло такъ и такъ говорыть. Заразъ люде к Гаврыла.
-- Правду ты, хлопче, кажешъ?
-- Правду.
-- А мигъ бы ты пизнаты, кто упыръ?
-- Могу.
-- Ну, хорошо, памятай же, завтра будешъ пизнаваты.
На другый день была недиля. Въ церкви было набоженство -- что другый тыждень правывъ пипъ зъ сусидного села. Зибралася все общество -- и третой части въ церкви не помистылося, пидъ церковью стоялы, покы пипъ не скинчывъ видправы и не поихавъ к дому.
<...>
Дывымось, а круг церквы на цвинтари всихъ людей поставылы рядамы, оденъ узявъ на рукы того хлопца -- Гаврыла -- тай носыть его попередъ ты ряды.
-- Пизнавай, говорят, котри упыри.
-- Оттой упырь, оттой упырь, оттой упырь, -- говорит Гаврыло. Симохъ человикивъ показавъ. И нашего Бурянныка такожъ. Заразъ ихъ узялы на бикъ. Обийшлы вси ряды -- бильше не есть.
-- А по чимъ же ихъ пизнаты, что воны упыри? пытають люде Гаврыла.
-- По тимъ пизнаты, что кождый мае сыривцеве полотно перевязане по пидъ колино.
Заразъ кинулыся к ныхъ, зревидувалы, -- акуратъ такъ е, в кождого сыре полотно по пидъ колино перевязане. Заразъ ихъ звязалы, стражу к ныхъ приставылы.
-- А не есть бильше упыривъ? -- пытають еще Гаврыла.
-- Е еще, но не к людям, а к коням, к худобы, к овцам.
-- Ну, -- говорят люде, -- к тыхъ намъ безразлично. А отсимъ что маемо робыты?
-- Ничего вы имъ не зробыте, -- говорит Гаврыло, -- докы жыви, то все вамъ будут шкодыты.
Зачалы люде радыты, что ту зробыты зъ тымы упырямы, и врадылы ихъ спалыты на обогни. А Гаврыло говорит:
-- Ничего имъ вашъ огонь не зашкодыть. Тилько терновый и яливцевый огонь может имъ допечы, а иншый ни.
А ну заразъ наказалы, кто тамъ бувъ, уси имеют иты на Базарыще и кождый мае несты хоть одну терныну. Где какое тернье было въ плотахъ, в корчахъ -- все повытягалы и повыдомлювалы -- кучу наклалы такую, якъ дом. Привелы упыривъ.
-- Прызнавайтеся! -- говорят -- чы вы людей потынаете?
-- Ни, -- говорят ты, -- люде добры, имейте Бога въ серци, мы ничего не вынни.
Взялы воны насампередъ Вольчака, -- першый богачъ бувъ, в горишнимъ конци села, скувалы эму рукы и ногы зализнымы путамы, что коней спутывают, прысылылы к ныхъ ланцюхъ довгый, тай бухъ его въ терновый огонь, а два хлопы тянут ланцюхомъ черезъ огныще на другый бикъ. Перебигъ винъ разъ, говорят зновъ эму :
-- Признавайся!
-- Люде добры, пустит меня, -- говорит Вольчакъ -- я упырь, но я не сюда принадлежу.
-- А куды жъ ты належышъ? -- пытають.
-- Мени прызначено к Фульштына, -- говорит винъ.
-- А кто жъ тебя тамъ прызначывъ?
-- Нашъ старшый. Но его ту нет, винъ далеко.
-- Где винъ?
-- В Дрогобычи.
Зновъ зачавъ просытыся, щобы его пустылы, уже бувъ очень обпеченый, но воны не слухалы.
-- Ты -- говорят -- тамъ потынаешъ, а твои кумпаны в насъ потынають, а намъ все одна бида. Такъ волышъ ты згынуты, колы тамтыхъ не можем достаты въ свои рукы.
И пхнулы его другый разъ в огонь, и зновъ ланцюхомъ тянут. Винъ бигъ, щобы чымъ борше выхопытыся на другый бикъ, но на середыни огню зашпотався тай упавъ в саму грань. Бильше уже не мигъ встаты. Такъ его за ланцюхъ перетяглы черезъ огонь ажъ к краю, а потому еще разъ, и видложылы на бикъ лишъ дрибку жывого. Следовательно что вы на то скажете? Казалось, что все тило перегорило, ничего не было выдно, лышъ одну рану, а выходывся, выдужавъ, еще потому бильше якъ симъ литъ прожывъ!.
Разковалы Вольчака, взялыся ко второму упыря, -- Ступакомъ прозывався. Тот, якъ тилько его пхнулы въ огонь, такъ и впавъ, и такымъ его перетяглы на другый бикъ огныща, -- уже бувъ небожчикъ. Тогды воны к третего, Панька Саляка. Винъ бувъ лишъ в подягазци, безъ гунны, потому что была велыка жара. Скынулы зъ него подягачку и верглы на огонь -- она заразъ займылася.
-- Прызнавайся, -- говорят, -- чы ты упырь, чы ни?
-- Ни люде добры, не упырь.
Знялы зъ него чеботы, рубашку и такожъ пометалы въ огонь, говорят и зновъ ему:
-- Прызнайся, потому что и ты такъ будешъ гориты, якъ твое шматье.
-- Люде добры, -- говорит винъ, -- Богъ мою душу выдыть! я не упырь! А хотите, щобымъ горивъ, то най вамъ и такъ будет!.
Пидыймывъ рувы к небу, тай самъ кынувся въ огонь, лыцемъ в саму грань, такъ что видъ раза тило на немъ збиглося. А потому еще самъ на другый бикъ обернулся. Перетяглы его черезъ огонь и бильше уже не тягалы, такъ и положылы круг тамтыхъ двохъ.
Взялыся к четвертому, Ныколы Саляка, бачъ братъ бувъ Панькови. Перевелы его разъ босого черезъ огонь, а винъ тогды говорит:
-- Бойтесь Бога, громадо, не печить меня! я упырь, но я такъ сделаю, что бильше нихто въ сели не будет слабуваты.
А бувъ тамъ Левицкый, шляхтычъ зъ Горы<...>. То тот Левицкый говорит:
-- Хорошо, у меня теперъ дочка хора. Пиды и зробы такъ, щобы была здорова, то ничего тоби не будет.
-- Хорошо, -- говорит Салякъ.
Взялы его пидъ пахы, килька хлопивъ вокруг него, тай повелы его пастивныкомъ. А винъ наразъ якъ не вырвався видъ ныхъ, якъ не зачнет втикаты, оттуды Тростовачкой к Родычева (назва лісу). Люде за нымъ, оденъ навить на коня скочывъ -- тамъ где-то коны паслыся -- но где потому край! А винъ бижыть, а ту зъ опеченыхъ нигъ мясо кусныкамы рвеся, ажъ вышше него ты кусныкы летят, кровю слиды значыть, -- а таки добигъ к Родычева и спрятался. Якъ винъ тамъ, бидный, ратувався в тот день, Богъ его знае. Пообывавъ соби раны якымысь лопухамы, потому уже и жынка к него навидувалася, и мы, пастухы, эму исты носылы... Но что-то за дви недили не смивъ к селу показуватыся, все по лисы ходывъ. А потому вернулся к дому, выгоився и жывъ где-то к недавна.
Якъ Салякъ утикъ, заразъ люде к Бурянныка взялыся, спеклы его и что двохъ не понимаю уже, якъ называлыся, потому что то, выдыте, не ныни сия действовало. Кождого по тры разы перетяглы черезъ огонь, а потому поклалы оттутъ на Базарыщу. Вольчака жинка заразъ взяла к дому, давала эму совет. А ты остальная лежалы тамъ что-то по дви добы, и все лышъ стыналы и пыщалы. Жинкы носылы имъ зъ дома молоко, и залывалы ихъ, такъ якъ дитей, ажъ покы не померлы. Потимъ ихъ на тимъ самимъ мисци и позакопувалы, где котрый умеръ.
Цікаво, що хлопчик Гаврило не загинув. Ще один земляк Каменяра, Артим Лялюк, повідомляв, що "тотъ послѣ этого происшествия жилъ еще долгое время, женился и имѣлъ дѣтей, изъ которыхъ одна дѣушки во время холеры 1873 г. на нѣкоторое время опять была героиней дня<...>".