"Я о воспитании никогда не писал, потому что полагаю, что воспитание сводится к тому, чтобы самому жить хорошо, то есть самому двигаться, воспитываться, только этим люди влияют на других, воспитывают их. И тем более на детей, с которыми связаны. Быть правдивым и честным с детьми, не скрывая от них того, что происходит в душе, есть единственное воспитание.
Педагогика же есть наука о том, каким образом, живя дурно, можно иметь хорошее влияние на детей, вроде того есть наша медицина - как, живя противно законам природы, все-таки быть здоровым.
Науки хитрые и пустые, никогда не достигающие своей цели. Все трудности воспитания вытекают из того, что родители, не только не исправляя своих недостатков, но и оправдывая их в себе, хотят не видеть эти недостатки в детях".
Лев Толстой
"Педагогика. Какое противное, неприятное слово. Может, оно кого-то и вдохновляет, но я ненавижу учителей, учебу, труд, работу. Я хочу, чтобы вся жизнь была праздником, поэтому педагогика у меня - специальная. Я не смогу говорить ни про какие другие специальности, кроме клоунов, у которых все шиворот-навыворот, в том числе и обучение.
Был период, когда я захотел увидеть другого клоуна и начал собирать театр «Лицедеи». Собирал пятнадцать лет по человеку в год: если из тысячи находится один настоящий, то год не пропал даром. Сначала думал, нужны ровненькие артисты. Потом решил, что нужны кривенькие, странные, какие-то выродки из этой ежедневности, ровности и красоты нашей жизни. Тот, кто мощнейшая индивидуальность, тот и наш. Так я собрал удивительную команду. Это были атомные станции - так сильно эти люди хотели выразиться, показать и понять себя, найти другой способ жизни. Но чтобы прийти к этому, нужно было придумать систему. Я так ненавидел слово «педагогика», что решил заменить его словом «праздник». И я сделал праздничный театр, где не было будней. Никто никого не учил. Все вместе отправлялись к тем вдохновенным образу и цели, о которых мечтали. Я завел систему под названием «всяки-бяки», «нонсенс-шоу». Каждое утро в субботу мы показывали друг другу что-нибудь, потом, уже к вечеру ставили огромный стол, приходила публика с баранками, тортиками, чаем, и у нас был праздник, где каждый пытался показать, что он умеет круче других. Никто ни от кого ничего не требовал. Вышел, показал палец - номер сделан. Если в этом пальце, в том, как он его поднимает, была какая-то удивительная магия, он получал аплодисменты. Нам не важны были драматургия и смыслы. Мы просто хотели жить, как мы хотим, и что-то создавать из ничего.
Когда кто-то выходил и начинал что-то делать, никто не ждал, пока он закончит. Если номер вдохновлял и наталкивал на что-то, все вырывались на сцену, заталкивали выступавшего в угол и продолжали его тему. Никакого регламента, никакой системы - можно все. Это был как будто шторм. В конце давали премию «За маразм!» за что-то такое, что даже объяснить невозможно. Это считалось самым лучшим. И вот таким способом мы проникли в места, которые не объяснить.
От этого появилась удивительно вдохновенная команда, которая, перебивая друг друга, жила радостно на этом свете. И эти «всяки-бяки» родили десяток прекрасных спектаклей, некоторые из которых вы могли видеть: «Асисяй-ревю», «Чурдаки», «Из жизни насекомых», «Фантазеры».
Мы решили, что школа в классе - это все как-то скучно, нудно, стыдно и противно. Надо найти вдохновляющие вещи, места и особый мир, который мы еще не знаем, освоить и покорить его. Поэтому мы взяли корабль и отправились по Волге. Во всех портах, в которых он останавливался, мы или сами вываливались на улицу, или публику с причала загоняли внутрь.
Мы повесили в фойе огромную бумагу, нарисовали календарь и предложили всем написать темы дня. И написали, кто что хочет. «День Хармса», «День Гоголя», «День бобров», «День грязных носков». Но если человек написал тему, он за нее и отвечал.
Я могу бесконечно рассказывать про эту школу - не школу. Меня спросил кто-то: что это, у вас такая вечеринка большая? А мы всю жизнь так учимся и так работаем".
Вячеслав Полунин