Три книги: про историю, про суд и про еду
Краткие отзывы на наиболее интересные книги, прочитанные в последнее время.
Борис Акунин «История Российского государства»
Ещё год назад Борис Акунин у себя в блоге анонсировал свой новый мегапроект - серию книг по истории России, по размаху сопоставимую с карамзинской «Историей Государства Российского» (сходство названий тоже как бы намекает). Историю я люблю, особенно когда о ней пишут интересно. Так что книгу долго ждал, надеясь, что Акунин меня не разочарует. Так оно и вышло. Первый том, посвященный периоду от древнейших времён до татаро-монгольского нашествия, написан хорошим языком, с яркими примерами и интересными умозаключениями. Естественно, труд не претендует на фундаментальность или научную ценность - автор честно говорит, что пишет для людей, которые просто хотят больше знать об истории своей страны. Однако со своей главной задачей - создать нечто увлекательное и одновременно познавательное - он вполне справляется. Есть и мотивация отдельных личностей и целых народов, и отношения между людьми, и сравнения с сегодняшним днём. В общем, напоминает исторические фильмы Парфёнова типа «Российская империя» и «Хребет Урала», а также труд Михаила Геллера «История Российской империи» - если они вам по душе, то и эта книга, скорее всего, понравится.
Кстати, забавно, что отзывы на книгу либо резко положительные, либо резко отрицательные (вот яркий пример - http://www.ozon.ru/context/detail/id/24193097/), среднего не дано. Почему-то у многих имя Акунина вызывает резкое неприятие - и им книга не нравится. А у кого не вызывает - те читают и получают удовольствие, даже замечая некоторые отдельные неточности.
Тогда Олег бросился на восток и напал на муромского князя Изяслава, Мономахова сына. В сражении Изяслав был убит, и захватчик на время обосновался в новых владениях, подчинив себе еще и Ростов. Но пришел другой сын Мономаха, Мстислав, и сызнова одолел этого упорного, но незадачливого авантюриста.
Здесь произошло событие, выделяющееся из череды всех этих кровавых, но однообразных пертурбаций. Победитель Мономах, к тому времени уже обладавший и могуществом, и авторитетом, предложил князю-изгою мир. Текст письма, которое Мономах отправил Олегу, сохранился полностью. Этот редкий по величию и художественной силе документ, свидетельствует о незаурядном масштабе личности автора (особенно если учесть, что пишет отец, чей сын совсем недавно пал от руки Олеговых воинов):
«И если начнешь каяться Богу и ко мне будешь добр сердцем, послав посла своего или епископа, то напиши грамоту с правдою, тогда и волость получишь добром, и наше сердце обратишь к себе, и лучше будем, чем прежде: ни враг я тебе, ни мститель. Не хотел ведь я видеть крови твоей у Стародуба; но не дай мне Бог видеть кровь ни от руки твоей, ни от повеления твоего, ни от кого-либо из братьев. Если же я лгу, то Бог мне судья и крест честной! Если же в том состоит грех мой, что на тебя пошел к Чернигову из-за язычников, я в том каюсь, о том я не раз братии своей говорил и еще им поведал, потому что я человек».
Своим письмом Мономах положил конец затяжной распре, которая принесла стране неисчислимые горести. На Любечском съезде 1097 года Олег Святославич получил всё, чего хотел - и Чернигов, и Тьмутаракань. Для Мономаха - в том-то и состояла мудрость этого исторического деятеля - политическая целесообразность и мир в стране значили больше, чем воздаяние за зло и личная месть.
В дальнейшем Олег Святославич смут не устраивал и дальновидный Мономах обрел в его лице надежного союзника, однако летопись и народная память не простили «Гориславичу» участия в половецком нашествии.
В следующих поколениях Мономашичам, потомкам Владимира, придется вести упорную борьбу за первенство с Ольговичами, потомками Олега.
[…]
Уникальность берестяных грамот именно в том и состоит, что почти все они про «неважное». Ни официальных текстов, ни мопитвословий, а лишь кусочки живой эфемерной действительности: торговые памятки, наскоро накарябанные записки, вежливые приветы или грозные предупреждения. Оказалось, что писать умели не только священники и знать, но и самые обычные люди. Многие бересты разорваны - и это естественно: человек получил маловажное письмецо, просмотрел да и разорвал, чтоб не прочли чужие. Обрывки кинул на мостовую, в грязь. Потом сверху положили новый бревенчатый настил, потом еще и еще (в некоторых местах Новгорода мостовые лежат одна на другой восьмиметровым слоем). А через много веков археологи разобрали все эти наслоения и нашли отлично сохранившиеся письмена.
Самая занятная и, наверное, самая знаменитая находка - каракули мальчика Онфима, который бежал то ли в школу, то ли из школы и по дороге обронил свои «тетрадки». Судя по рисункам, которыми развлекался на уроке маленький новгородец, ему было никак не больше шести-семи пет. Имя растяпы мы знаем, потому что Онфим любовно его нацарапал несколько раз. Сохранились упражнения, которые мальчику задавали в школе, азбука и набор слогов.
Пожалуй, главной сенсацией стала высокая пропорция женских писем. Ранее считалось, что в средние века женщин не обучали грамоте, однако новгородские жительницы отлично ею владели. Одной из самых первых находок была береста N 9 (они все известны под номерами, по очередности обнаружения), в которой некая Гостята жалуется какому-то Василю на негодяя-мужа: выгнал из дому, женился на другой, а приданого назад не отдает
Из берестяных эпистол нам известно, что в Древней Руси женщины жили и проявляли свои чувства гораздо свободнее, чем впоследствии. Сохранилось страстное письмо брошеной возлюбленной ХI века (береста N 752), которое в переводе на современный язык звучит так: «Трижды посылала за тобой. За что ты затаил на меня зло, почему не приходишь целую неделю? Я относилась к тебе, как к брату. Или тебя задело, что я к тебе посылала? Вижу, что не люба тебе. Если б любил, ты бы сумел освободиться и прибежал». Далее можно разобрать лишь отрывки: «Если я по своему безумию тебя задела..,» и «Если станешь надо мной насмехаться, то тебя за это осудят Бог и я, несчастная». Грамотка найдена разорванной на две полоски. Очевидно, любовник разозлился на такую настырность.
В последующие столетия женщин на Руси учить письму перестали, да и среди мужчин грамотность стала большой редкостью, привилегией духовного и (лишь отчасти) аристократического сословий. В результате утраты независимости и разорения сильно понизился общий уровень культуры. Жизнь стала скуднее, население угнетенней. В начале двадцатого века процент грамотных в России, вероятно, был ниже, чем за тысячу лет до этого.
Пётр Сергеич «Искусство речи на суде»
Произведение известного дореволюционного юриста Пороховщикова (писавшего под псевдонимом П. Сергеич) о том, как правильно выступать на суде, с рекомендациями как для защитника, так и для обвинителя. И хотя рассчитана книга на судебных ораторов, мне кажется, что она будет полезна и многим другим людям, чья работа или хобби связаны с созданием текстов или публичными выступлениями. Помимо чисто риторических приёмов, автор показывает логические методы постижения истины, способы давления на эмоции судьи и присяжных и другие пути достижения эффективного результата.
Кстати, книга написана сто лет назад (впервые издана в 1910 г.). При этом после её прочтения осталось впечатление, что в Российской империи и суд был более честным и независимым, и правоохранительные органы чаще ловили преступников, чем их коллеги из современной России. Поэтому, возможно, тогдашние методы работы оратора не имеют такого большого значения в современном российском суде. Но всё равно, почитать всё это будет небесполезно. Многие примеры настолько хороши, что я, наверное, даже как-нибудь сделаю отдельный пост с наиболее интересными цитатами.
Сорные мысли несравненно хуже сорных слов. Расплывчатые выражения, вставные предложения, ненужные синонимы составляют большой недостаток, но с этим легче примириться, чем с нагромождением ненужных мыслей, с рассуждениями о пустяках или о вещах, для каждого понятных. Подсудимый обвиняется по ст. 9 и 2 ч. 1455 ст. Уложения о наказаниях и признает себя виновным именно в покушении на убийство в состоянии раздражения. Оратор спрашивает: что такое убийство, что такое покушение на убийство, и объясняет это самым подробным образом, перечисляя признаки соответствующих статей закона. Он говорит безупречно, но разве это не пустословие? Ведь при самом блестящем таланте он не в состоянии сказать присяжным ничего нового. Вы помните монолог Меркуцио во втором акте "Ромео и Джульетты"? По случайному замечанию товарища он разражается очаровательной импровизацией о маленькой королеве Меб. Это целый поток цветов и кружев, это чудный поэтический отрывок, но вместе с тем это чистая болтовня; Грациано недаром говорит о его несносных словоизвержениях: he speaks an infinite deal of nothing. Примером непозволительного пустословия может служить начало прокурорских речей по мелким делам: "Господа присяжные заседатели! Подсудимый сознался в приписываемой ему краже; сознание подсудимого всегда считалось, как прежде выражались (говорится даже, по выражению императрицы Екатерины II), лучшим доказательством всего света…" Адвокат отвечает на это столь же избитым афоризмом: "Одно из двух: или верить подсудимому, или не верить; прокурор верит ему, я также; но если мы приняли его признание, то должны принять его целиком и, следовательно…" Разве это что-нибудь значит? Разве говорящий не знает, что можно верить вероятному или правдоподобному и не следует верить несообразному и нелепому?
Так называемое remplissage, то есть заполнение пустых мест ненужными словами, составляет извинительный и иногда неизбежный недостаток в стихотворении; но оно недопустимо в деловой судебной речи. Можно возразить, что слишком сжатое изложение затруднительно для непривычных слушателей и мысли лишние сами по себе, бывают полезны для того, чтобы дать отдых их вниманию. Но это неверное соображение: во-первых, сознание, что оратор способен говорить ненужные вещи, уменьшает внимание слушателей, и, во-вторых, отдых вниманию присяжных следует давать не бесцельными рассуждениями, а повторением существенных доводов в новых риторических оборотах.
[…]
Свидетели далеко не всегда говорят правду и еще реже говорят всю правду. В делах о мелких кражах и грабежах, когда судятся Васька Бывалый или Сашка Стрелец, свидетелями являются преимущественно потерпевшие, их прислуга и случайные прохожие, то есть люди, склонные выяснять, а не затемнять дело. Возьмите более важные преступления: умышленные и предумышленные убийства, поджоги, посягательства против женской чести, вытравление плода, ложный донос и лжесвидетельство, всякие мошенничества. По таким делам в столицах, в губернских городах и по уездам часто среди свидетелей бывают и подкупленные лжецы, и бессознательно пристрастные люди. Защитники, избираемые и назначаемые с большим разбором, реже помогают своим противникам; обвинителям приходится собственными силами бороться со лживыми и заблуждающимися свидетелями. И в этих случаях слишком часто приходится убеждаться, что ложь и ошибка свидетелей приводит к безнаказанности вопиющих преступлений. Обычный случай - алиби. И судьи, и присяжные чувствуют, что свидетели лгут, но чувствовать мало; надо доказать, надо изобличить лжесвидетелей, а они оказываются сильнее прокурора, они неуязвимы. Присяжные идут совещаться; судьи рассуждают между собою. - Будь я присяжный, я бы обвинил.- Да, а в коронном суде? Как же обвинить? Чувствуется, что лгут, но ведь ни один ни разу не проврался. Может быть, и правда. - Разве присяжные свободны от этой возможности? Они решительнее в уезде, чем в больших городах, но в таких случаях для обвинения нужна уже не решительность, нужно легкомыслие. Нет, не виновен - и поджигатель, убийца, изнасилователь идет на все четыре стороны.
Уменье изобличить лжесвидетеля его собственными словами составляет для большинства наших обвинителей неведомое искусство. Иной раз нельзя не удивляться их беспомощности перед самой незатейливой ложью, и по странной случайности кажется, что председатели и присяжные искуснее, чем прокуроры, в уменье допроса.
Разбиралось дело, помнится, о разбое. Один из свидетелей утверждал, что в июне 1908 года заехал в мясную лавку уездного города и слышал там разговор, несомненно доказывавший алиби подсудимого. Он, видимо, лгал, но надо было доказать, что он лжет. После нескольких безуспешных вопросов со стороны обвинителя товарищ [помощник] председателя спросил:
- Для чего вы заехали в лавку?
- За товаром.
- Каким?
- За солью и прочим разным товаром.
- Каким прочим?
- Да разным. За алебастром для клевера; мы клевер алебастром удобряем.
- Когда сеете клевер?
- Весной.
- Зачем же вы покупали алебастр в июне, после посева?
Молчание.
- Может быть, это не в июне было, а в марте?
- А кто знает? Может быть, в марте; выпивши были.
Подсудимый обвинялся в краже венка и иконы с могилы. Он признал себя виновным, сказал, что пришел на кладбище в годовщину смерти отца посетить родную могилу и соблазнился на кражу с голоду. После нескольких вопросов председателя и сторон старшина присяжных спросил, есть ли родня у подсудимого. Тот ответил: родни нет, отец умер. Старшина спросил: в какой день? Подсудимый после минутного колебания ответил: в декабре. Вопрос требовал точного ответа; подсудимый заметил это и, вероятно, подозревая опасность, постарался уклониться от нее, ответив не слишком точно. Это удалось ему, но отвлекло его внимание от западни: кража была совершена в мае.
Мать обвинялась в истязании ребенка. Отец-крестьянин, мягкий человек, давал уклончивое показание; мальчик, явно запуганный, лгал, всячески расхваливая мать, утверждая, что отец иногда больно бил его в пьяном виде, безо всякой причины, мать - никогда не била, всегда "жалела". Как ни старался обвинитель, он не мог добиться правды от ребенка. Старшина присяжных спросил:
- Кого больше любишь, тятьку или мамку?
- Тятьку!
- Да, виновна.
Андрей Бильжо «Истории про еду»
Занимательная энциклопедия советской кухни с простенькими иллюстрациями автора - известного художника-карикатуриста Андрея Бильжо. Состоит из описания главных блюд, которые ели дома и в заведениях общепита в советские времена, дополненные личными воспоминаниями автора. Для тех, кто жил в советские годы - порция вкусовой ностальгии, для тех, кто жил позже - интересный кусок нашей истории. Вообще, книга мне досталась случайно (само издательство выслало и попросила что-то написать в своём блоге), но я прочитал с большим интересом. Также досталась книжка того же автора «Заметки авиапассажира», но она понравилась значительно меньше - просто байки из различных поездок Бильжо, хоть и весёлые, но не слишком познавательные. Впрочем, кому-то они тоже могут быть интересны.
Яйцо под майонезом
Яйцо под майонезом - по-моему, изобретение советского общепита. Отдельно яйцо подать - как-то слишком просто и не на чем срубить денег. А на майонезе можно. Проверить количество майонеза невозможно. 3а него и брали основные деньги. В приготовлении это блюдо элементарно. Любовь нашего народа к майонезу известна. Это всепоглощающая страсть. Еда вредна и нелепа, но оборот «яйцо под майонезом» стал вполне устойчивым.
Не к этому блюду, но про яйцо.
Сергей Мостовщиков, известный журналист, рассказал мне, что как-то в Мончегорске он, будучи молодым корреспондентом, замёрзший, зашёл в столовую и был счастлив, увидев в меню «суп-бульон с яйцом». Когда он подошёл на раздаточную, ему дали бульонный кубик, варёное в скорлупе яйцо и показали, где взять кипяток. Здорово, не правда ли?
Куриная ножка
Моя еврейская бабушка любила рассказывать такую байку: «Когда еврей ест курицу? Только в двух случаях: когда еврей болен или когда больна курица». В Советском Союзе было придумано несколько способов приготовления курицы. Абсолютно оригинальных. Первый - на соли. На противень высыпалось полпачки соли, и на неё грудью клали курицу. Она получалась сочная, с тонкой кожицей и почти разваливающимися косточками. Второй способ - курицу задним проходом сажали на бутылку с широким горлышком (ту самую молочную), наполненную водой с зубчиками чеснока, - и в духовку. Птица вся пропитывалась чесноком и была вкуснейшая.
Ножки всегда отдают детям, и нам казалось, что родители любят крылышки. Я тоже в детстве думал, что мама любит крылышки. Потом, когда мы сами становимся родителям это заблуждение развеивается.