Как говорили и писали в Казахстане в 1920-х годах
Еще из книги "Ашаршылык. История великого голода" о языковой ситуации в Казахстане в 1920-х годах.
С первых же дней образования КАССР казахский язык был признан государственным языком наравне с русским. В 1923 году вышел декрет о переводе делопроизводства на казахский язык или на использование двух языков. Однако, несмотря на декреты, в первые годы Советской власти в Казахстане документы и постановления на казахский язык не переводились, и издавались на русском языке. В руководящих органах было засилье русских и украинцев («европейские кадры», как тогда говорили). В 1922/23 году в центральных органах Казахстана насчитывалось 60% русских, 16% других европейских национальностей и 24% казахов1. Скажем, в 1922 году в партийной организации Казахстана было всего 6,3% казахов, а на 1-ю областную партийную конференцию 11-18 июня 1921 года в Оренбурге в составе 163 делегатов приехали всего 19 делегатов-казахов. Засилье «европейских кадров» и употребление русского языка создавало сильную отчужденность между массами коренного населения (не только казахского) и Советской властью, и порождало пассивность низовых органов.
В 1926 году проблемой привлечения казахов к советскому и партийному строительству озаботились всерьез. В Казахстане стартовала политика «коренизации», согласно которой определенный процент должностей должны были занять казахи или, по крайней мере, работники, владеющие казахским языком. 29 декабря 1926 года вышло постановление Совнаркома КАССР об обязательном переводе постановление на казахский язык. Одновременно открылись языковые курсы, на которых в 1926-1927 году обучались 1505 человек2. В 1928 году работало 150 школ казахского языка3.
Однако, языковая проблема наскоком не решалась, и количество работников, в одинаковой степени хорошо владеющих русским и казахским языками, была крайне незначительна. Казахи в то время весьма плохо владели русским языком, а «европейские кадры», как правило, плохо или совсем не владели казахским языком. При годовом наборе на языковые курсы в 1500-2000 человек, подготовленных кадров не хватало даже на замещение должностей республиканского и губернского уровня. В 1929 году процент коренизации довели в среднем до 34,4%. Но проблем это не решило: «Процент коренизации номенклатурных должностей, в частности в окружном звене, был все еще низок, переход на казахское делопроизводство в этом звене осуществлен не был»4.
Таким образом, между окружным и уездным уровнями управления в Казахстане практически во всех советских, партийных и общественных организациях возник языковой барьер. Для того, чтобы спустить директиву или циркулярное письмо уже на уровень уездных комитетов, требовался перевод. Однако, документы отправляли в укомы на русском языке, а укомы, которые дальше должны были передавать документы волкомам и аулкомам, в которых работники не владели русским языком, переводили их сами. Перевод в идеале должен был быть параллельным, то есть полностью сохранять смысл исходного документа.
На практике же в укомах переводили как умели. По свидетельству Г. Тогжанова, переводы документов, которые он просматривал в некоторых укомах ВКП(б), были исключительно плохого качества: «Мы здесь могли бы привести несколько «переводов», которыми мы располагаем, но при всем желании их приводить здесь нельзя, ибо, несмотря на то, что эти «переводы» делались с русского текста, мы не можем перевести их обратно на русский язык»5.
Подобные документы, в которых зачастую были чудовищные и дикие искажения текста, а иногда и даже совершенно бессмысленный текст, рассылались в волкомы и аулкомы. Даже Г. Тогжанов открыто подверг такое «руководство» резкое критике: «Но здесь констатируем тот факт, что зачастую наши укомы и уисполкомы не только не руководят волкомами и аульными организациями, но вводят их в заблуждение своими безграмотно переведенными циркулярами и инструкциями»6.
Волостной комитет, получив такое послание, по свидетельству Г. Тогжанова, не пытался разобраться и уточнить, а просто переписывал его и посылал дальше, в нижестоящие органы. При этом переписанный документ претерпевал еще одну стадию изменений: «В большинстве случаев он переписывает с невероятными искажениями и с большими пропусками, пропускаются такие места, которых волком сам не разбирает»7. Трудно себе представить, что получалось из такого «перевода» и такой «редактуры» из циркуляров и распоряжений Казкрайкома. После такой «обработки» конечный документ совершенно не был похож ни по смыслу, ни по содержанию на исходный.
В аульных комитетах, где в основном были малограмотные работники, и не думали разбираться в содержании присылаемых им документов: «Последние тоже не разбирают. Читают и так, и эдак, но не понимают»8. Хорошо еще, если читали. В то время уровень грамотности был очень низким, и даже в партийной организации в Казахстане насчитывалось 22% неграмотных9. Потому аулкомы сразу документы подшивали в папку, или еще проще, скидывали в мешок без подшивки и регистрации. Тем более, что сплошь и рядом, циркуляры и распоряжения приходили с большим опозданием, часто через 2-3 месяца после крайнего срока их исполнения.
Это исключительно ценное признание, которое приоткрывает завесу тайны над причинами «перегибов» при коллективизации. Мало того, что против структуры управления работали огромные расстояния и дефицит транспорта, так еще и имеющаяся система фактически не работала, а производила никому не нужные бумаги, рассылаемые с огромным опозданием. Смысл распоряжений, которые отдавал Казкрайком, по дороге искажался до неузнаваемости. Обратной связи практически не было. На местах советские, партийные и общественные работники целиком и полностью зависели от аульных баев и вынуждены были прислушиваться к их словам. Одним словом, Голощекин на трибуне и Казкрайком - это одно, казахские аульные массы - совсем другое, и связи между ними были крайне слабы.
С первых же дней образования КАССР казахский язык был признан государственным языком наравне с русским. В 1923 году вышел декрет о переводе делопроизводства на казахский язык или на использование двух языков. Однако, несмотря на декреты, в первые годы Советской власти в Казахстане документы и постановления на казахский язык не переводились, и издавались на русском языке. В руководящих органах было засилье русских и украинцев («европейские кадры», как тогда говорили). В 1922/23 году в центральных органах Казахстана насчитывалось 60% русских, 16% других европейских национальностей и 24% казахов1. Скажем, в 1922 году в партийной организации Казахстана было всего 6,3% казахов, а на 1-ю областную партийную конференцию 11-18 июня 1921 года в Оренбурге в составе 163 делегатов приехали всего 19 делегатов-казахов. Засилье «европейских кадров» и употребление русского языка создавало сильную отчужденность между массами коренного населения (не только казахского) и Советской властью, и порождало пассивность низовых органов.
В 1926 году проблемой привлечения казахов к советскому и партийному строительству озаботились всерьез. В Казахстане стартовала политика «коренизации», согласно которой определенный процент должностей должны были занять казахи или, по крайней мере, работники, владеющие казахским языком. 29 декабря 1926 года вышло постановление Совнаркома КАССР об обязательном переводе постановление на казахский язык. Одновременно открылись языковые курсы, на которых в 1926-1927 году обучались 1505 человек2. В 1928 году работало 150 школ казахского языка3.
Однако, языковая проблема наскоком не решалась, и количество работников, в одинаковой степени хорошо владеющих русским и казахским языками, была крайне незначительна. Казахи в то время весьма плохо владели русским языком, а «европейские кадры», как правило, плохо или совсем не владели казахским языком. При годовом наборе на языковые курсы в 1500-2000 человек, подготовленных кадров не хватало даже на замещение должностей республиканского и губернского уровня. В 1929 году процент коренизации довели в среднем до 34,4%. Но проблем это не решило: «Процент коренизации номенклатурных должностей, в частности в окружном звене, был все еще низок, переход на казахское делопроизводство в этом звене осуществлен не был»4.
Таким образом, между окружным и уездным уровнями управления в Казахстане практически во всех советских, партийных и общественных организациях возник языковой барьер. Для того, чтобы спустить директиву или циркулярное письмо уже на уровень уездных комитетов, требовался перевод. Однако, документы отправляли в укомы на русском языке, а укомы, которые дальше должны были передавать документы волкомам и аулкомам, в которых работники не владели русским языком, переводили их сами. Перевод в идеале должен был быть параллельным, то есть полностью сохранять смысл исходного документа.
На практике же в укомах переводили как умели. По свидетельству Г. Тогжанова, переводы документов, которые он просматривал в некоторых укомах ВКП(б), были исключительно плохого качества: «Мы здесь могли бы привести несколько «переводов», которыми мы располагаем, но при всем желании их приводить здесь нельзя, ибо, несмотря на то, что эти «переводы» делались с русского текста, мы не можем перевести их обратно на русский язык»5.
Подобные документы, в которых зачастую были чудовищные и дикие искажения текста, а иногда и даже совершенно бессмысленный текст, рассылались в волкомы и аулкомы. Даже Г. Тогжанов открыто подверг такое «руководство» резкое критике: «Но здесь констатируем тот факт, что зачастую наши укомы и уисполкомы не только не руководят волкомами и аульными организациями, но вводят их в заблуждение своими безграмотно переведенными циркулярами и инструкциями»6.
Волостной комитет, получив такое послание, по свидетельству Г. Тогжанова, не пытался разобраться и уточнить, а просто переписывал его и посылал дальше, в нижестоящие органы. При этом переписанный документ претерпевал еще одну стадию изменений: «В большинстве случаев он переписывает с невероятными искажениями и с большими пропусками, пропускаются такие места, которых волком сам не разбирает»7. Трудно себе представить, что получалось из такого «перевода» и такой «редактуры» из циркуляров и распоряжений Казкрайкома. После такой «обработки» конечный документ совершенно не был похож ни по смыслу, ни по содержанию на исходный.
В аульных комитетах, где в основном были малограмотные работники, и не думали разбираться в содержании присылаемых им документов: «Последние тоже не разбирают. Читают и так, и эдак, но не понимают»8. Хорошо еще, если читали. В то время уровень грамотности был очень низким, и даже в партийной организации в Казахстане насчитывалось 22% неграмотных9. Потому аулкомы сразу документы подшивали в папку, или еще проще, скидывали в мешок без подшивки и регистрации. Тем более, что сплошь и рядом, циркуляры и распоряжения приходили с большим опозданием, часто через 2-3 месяца после крайнего срока их исполнения.
Это исключительно ценное признание, которое приоткрывает завесу тайны над причинами «перегибов» при коллективизации. Мало того, что против структуры управления работали огромные расстояния и дефицит транспорта, так еще и имеющаяся система фактически не работала, а производила никому не нужные бумаги, рассылаемые с огромным опозданием. Смысл распоряжений, которые отдавал Казкрайком, по дороге искажался до неузнаваемости. Обратной связи практически не было. На местах советские, партийные и общественные работники целиком и полностью зависели от аульных баев и вынуждены были прислушиваться к их словам. Одним словом, Голощекин на трибуне и Казкрайком - это одно, казахские аульные массы - совсем другое, и связи между ними были крайне слабы.