Император Николай I в русской поэзии 1850-х
Наверное, самые известные поэтические строки тех лет на эту тему - пресловутая эпиграмма-эпитафия, написанная Федором Тютчевым или, по крайней мере, традиционно ему приписываемая.
К недавно прошедшему дню рождения императора я обнаружил не столь известное и совершенно противоположное по духу стихотворение Аполлона Майкова "Коляска". Оно также не опубликовано при жизни автора, но будучи известным в литературных кругах той эпохи, могло стать отправной точкой негативного пафоса тютчевских строк.
* * *
Когда по улице, в откинутой коляске,
Перед беспечною толпою едет он,
В походный плащ одет, в солдатской медной каске,
Спокойно-грустен, строг и в думу погружен, -
В нем виден каждый миг державный повелитель,
И вождь, и судия, России промыслитель
И первый труженик народа своего.
С благоговением гляжу я на него,
И грустно думать мне, что мрачное величье
В его есть жребии: ни чувств, ни дум его
Не пощадил наш век, клевет и злоязычья!
И рвется вся душа во мне ему сказать
Пред сонмищем его хулителей смущенным:
"Великий человек! Прости слепорожденным!
Тебя потомство лишь сумеет разгадать,
Когда история пред миром изумленным
Плод слезных дум твоих о Руси обнажит
И, сдернув с истины завесу лжи печальной,
В ряду земных царей твой образ колоссальный
На поклонение народам водрузит".
5 марта 1854
Ксилография взята из книги Роберта Сирса «Иллюстрированное описание Российской империи»
(Robert Sears An Illustrated Description of the Russian Empire. New York, 1855)
Интересно, что Майков, во многом угадал реальное личное отношение Николая I к идее торжества должного над личным. «Странная моя судьба, - писал император. - Мне говорят, что я - один из самых могущественных государей в мире, и надо бы сказать, что все - то есть все, что позволительно, - должно бы быть для меня возможным, что я, стало быть, мог бы по усмотрению быть там и делать то, что мне хочется. На деле, однако, именно для меня справедливо обратное. А если меня спросят о причине этой аномалии, есть только один ответ: долг! Да, это не пустое слово для того, кто с юности приучен понимать его так, как я. Это слово имеет священный смысл, перед которым отступает всякое личное побуждение, все должно умолкнуть перед этим одним чувством и уступать ему, пока не исчезнешь в могиле. Таков мой лозунг. Он жесткий, признаюсь, мне под ним мучительнее, чем могу выразить, но я создан, чтобы мучиться»
(Цит. по: Пресняков А.Е. Апогей самодержавия. Николай I. М., 1925. С. 93-94)
Однако непримиримая оппозиция не дремала и тогда.
Современная исследовательница Г.В. Федянова сообщает:
Следует отметить и то, что стихотворение о коляске вызвало полемику. Хотя поэт его не публиковал, оно было известно в литературных кругах и вызвало отрицательную оценку, связанную с политической позицией автора. Особенно резко выступил против Майкова Н.Ф. Щербина. В эпиграмме «Дилемма» он писал:
Ты гимны воспевал «откинутой коляске»,
Лбу медному кадил и льстил ты медной каске.
Стремленье к вольности. Гражданскую борьбу
Ты гнусно порицал, как немец Коцебу,
И как хамелеон меняя убежденье,
Ты заслужил всеобщее презренье.
Но я спрошу тебя дилеммою такой:
Скажи, подлец ли ты иль «скорбен головой»?
Но позднее, в 1869 году, Щербина приносил извинения за свои выпады Майкову. В письме Майкова к Ф. М. Достоевскому (апрель, 1869) сообщалось: «Встретились мы с ним (Щербиною - Г.Ф.) на юбилее Вяземского и по обыкновению встретился с ним как с добрым товарищем. Пошли домой мы вместе - и Щербина разразился, что чувствует себя виновным передо мною, что его давно мучит мысль, что он <неразб.> словом, он плакал, говоря на эту тему, да и меня довел до слёз. Можете себе представить, как это скрепило наши отношения: русская история, сухие акты вывели его из бесцветного космополитического западничества и пробудили теплое русское чувство».
Но это будет годы спустя, а в 50-х Щербина просто исходил желчью по поводу "посмевшего" Майкова:
Льстивый раб, судьбой забытый,
И кнута, и тьмы певец,
Доказал нам наконец,
Что пиит он даровитый,
Но бездарный он подлец.(1854) еще три эпиграммы здесь
О реакции на поведение Майкова литераторов, тесно связанных с редакцией "Современника", можно судить по написанному Некрасовым, Тургеневым и Дружининым "Посланию к Лонгинову", в котором имеются следующие строки:
И Майков Аполлон, поэт с гнилой улыбкой,
Вконец оподлился, конечно, не ошибкой...
Между тем, в творчестве Майкова того периода "Коляска" не выглядит нарочито или одиноко. Для примера можно привести другое, опубликованное стихотворение.
Послание в лагерь
Меж тем, как вы, друзья, в рядах родных полков
Идете Божией грозою на врагов,
О, как хотелось бы, хоть знак подать вам, братья,
Чтоб видели вы к вам простертые объятья,
Чтоб знали чувства вы, бушующие в нас,
Чтоб мощь оставшихся вся в вас перелилась.
Мой стих есть тоже меч - и с вашими мечами
Ужели не блеснет за Русь он под грозою?
Ужели может он молчать перед врагами?
К вам шлю его, друзья, в ваш лагерь боевой.
В нем вся моя душа помчится с вами к битве.
Я чувствую, что в нем есть сила, как в молитве,
В нем блещет идеал России молодой,
Который блещет нам водительной звездой.
Тот гордый идеал, который окрыляя
Любовию наш дух в годину горьких бед,
Все осязательней и ярче тридцать лет
Осуществляется под скиптром Николая.
1854, Аполлон Майков ( Стихотворения А. Н. Майкова. СПб., 1855. С. 21-22)
Цитировано отсюда (в оформлении использована картина Василия Нестеренко "Отстоим Севастополь" (2005))
Таким образом, мы можем видеть, что поэт Майков был не только вполне честен и нормален, но, возможно, даже более храбр, чем многие его критики.
К недавно прошедшему дню рождения императора я обнаружил не столь известное и совершенно противоположное по духу стихотворение Аполлона Майкова "Коляска". Оно также не опубликовано при жизни автора, но будучи известным в литературных кругах той эпохи, могло стать отправной точкой негативного пафоса тютчевских строк.
* * *
Когда по улице, в откинутой коляске,
Перед беспечною толпою едет он,
В походный плащ одет, в солдатской медной каске,
Спокойно-грустен, строг и в думу погружен, -
В нем виден каждый миг державный повелитель,
И вождь, и судия, России промыслитель
И первый труженик народа своего.
С благоговением гляжу я на него,
И грустно думать мне, что мрачное величье
В его есть жребии: ни чувств, ни дум его
Не пощадил наш век, клевет и злоязычья!
И рвется вся душа во мне ему сказать
Пред сонмищем его хулителей смущенным:
"Великий человек! Прости слепорожденным!
Тебя потомство лишь сумеет разгадать,
Когда история пред миром изумленным
Плод слезных дум твоих о Руси обнажит
И, сдернув с истины завесу лжи печальной,
В ряду земных царей твой образ колоссальный
На поклонение народам водрузит".
5 марта 1854
Ксилография взята из книги Роберта Сирса «Иллюстрированное описание Российской империи»
(Robert Sears An Illustrated Description of the Russian Empire. New York, 1855)
Интересно, что Майков, во многом угадал реальное личное отношение Николая I к идее торжества должного над личным. «Странная моя судьба, - писал император. - Мне говорят, что я - один из самых могущественных государей в мире, и надо бы сказать, что все - то есть все, что позволительно, - должно бы быть для меня возможным, что я, стало быть, мог бы по усмотрению быть там и делать то, что мне хочется. На деле, однако, именно для меня справедливо обратное. А если меня спросят о причине этой аномалии, есть только один ответ: долг! Да, это не пустое слово для того, кто с юности приучен понимать его так, как я. Это слово имеет священный смысл, перед которым отступает всякое личное побуждение, все должно умолкнуть перед этим одним чувством и уступать ему, пока не исчезнешь в могиле. Таков мой лозунг. Он жесткий, признаюсь, мне под ним мучительнее, чем могу выразить, но я создан, чтобы мучиться»
(Цит. по: Пресняков А.Е. Апогей самодержавия. Николай I. М., 1925. С. 93-94)
Однако непримиримая оппозиция не дремала и тогда.
Современная исследовательница Г.В. Федянова сообщает:
Следует отметить и то, что стихотворение о коляске вызвало полемику. Хотя поэт его не публиковал, оно было известно в литературных кругах и вызвало отрицательную оценку, связанную с политической позицией автора. Особенно резко выступил против Майкова Н.Ф. Щербина. В эпиграмме «Дилемма» он писал:
Ты гимны воспевал «откинутой коляске»,
Лбу медному кадил и льстил ты медной каске.
Стремленье к вольности. Гражданскую борьбу
Ты гнусно порицал, как немец Коцебу,
И как хамелеон меняя убежденье,
Ты заслужил всеобщее презренье.
Но я спрошу тебя дилеммою такой:
Скажи, подлец ли ты иль «скорбен головой»?
Но позднее, в 1869 году, Щербина приносил извинения за свои выпады Майкову. В письме Майкова к Ф. М. Достоевскому (апрель, 1869) сообщалось: «Встретились мы с ним (Щербиною - Г.Ф.) на юбилее Вяземского и по обыкновению встретился с ним как с добрым товарищем. Пошли домой мы вместе - и Щербина разразился, что чувствует себя виновным передо мною, что его давно мучит мысль, что он <неразб.> словом, он плакал, говоря на эту тему, да и меня довел до слёз. Можете себе представить, как это скрепило наши отношения: русская история, сухие акты вывели его из бесцветного космополитического западничества и пробудили теплое русское чувство».
Но это будет годы спустя, а в 50-х Щербина просто исходил желчью по поводу "посмевшего" Майкова:
Льстивый раб, судьбой забытый,
И кнута, и тьмы певец,
Доказал нам наконец,
Что пиит он даровитый,
Но бездарный он подлец.(1854) еще три эпиграммы здесь
О реакции на поведение Майкова литераторов, тесно связанных с редакцией "Современника", можно судить по написанному Некрасовым, Тургеневым и Дружининым "Посланию к Лонгинову", в котором имеются следующие строки:
И Майков Аполлон, поэт с гнилой улыбкой,
Вконец оподлился, конечно, не ошибкой...
Между тем, в творчестве Майкова того периода "Коляска" не выглядит нарочито или одиноко. Для примера можно привести другое, опубликованное стихотворение.
Послание в лагерь
Меж тем, как вы, друзья, в рядах родных полков
Идете Божией грозою на врагов,
О, как хотелось бы, хоть знак подать вам, братья,
Чтоб видели вы к вам простертые объятья,
Чтоб знали чувства вы, бушующие в нас,
Чтоб мощь оставшихся вся в вас перелилась.
Мой стих есть тоже меч - и с вашими мечами
Ужели не блеснет за Русь он под грозою?
Ужели может он молчать перед врагами?
К вам шлю его, друзья, в ваш лагерь боевой.
В нем вся моя душа помчится с вами к битве.
Я чувствую, что в нем есть сила, как в молитве,
В нем блещет идеал России молодой,
Который блещет нам водительной звездой.
Тот гордый идеал, который окрыляя
Любовию наш дух в годину горьких бед,
Все осязательней и ярче тридцать лет
Осуществляется под скиптром Николая.
1854, Аполлон Майков ( Стихотворения А. Н. Майкова. СПб., 1855. С. 21-22)
Цитировано отсюда (в оформлении использована картина Василия Нестеренко "Отстоим Севастополь" (2005))
Таким образом, мы можем видеть, что поэт Майков был не только вполне честен и нормален, но, возможно, даже более храбр, чем многие его критики.