Насилие - 2
Семнадцатый век был высшей точкой в развитии живописи и одновременно единственным моментом в истории изобразительных искусств, когда художники в самом деле пытались проанализировать феномен зла, натуралистично изображали акты насилия и пристально вглядывались в лица палачей, убийц и случайных свидетелей. Мне могут возразить, что «жестокое искусство ХХ века» превзошло эпоху барокко, но это будет ошибкой. В живописи ХХ века, даже в полотнах Отто Дикса и Георга Гросса, даже в работах Френсиса Бэкона насилие - чудовищно. Это то, чему художник призывает ужасаться, а значит - рассматривать с дистанции. Но художники барокко не давали зрителю дистанции. Убийцы в их картинах не были монстрами, это были самые обычные люди, точно такие же, какие стояли перед полотном, и из их обычности Микелеанджело Караваджо, Рибера, Баттистелло Каррачиоло, Рембрандт ван Рейн и Ульрих Лот извлекали способность выкалывать глаза, отрубать пальцы и ломать кости. Ни один самый дерзкий художник ХХ века не решился на то, что для живописца XVII столетия было обычной темой.
Однако в восемнадцатом веке насилие практически исчезло их живописи. «Век суетных маркиз» отвернулся от размышлений о сущности насилия и жестокости, заменив сумрак застенков мягким закатным светом галантных празднеств. Почему?
Можно предполагать разное.
Например, можно обратить внимание, что XVII век, пик так называемой Контрреформации, проходил под знамёнами воинствующего клерикализма и был не только Золотым Веком живописи, но и эпохой наибольшего политического могущества церкви... Баснословные времена Каноссы и Генриха Птицелова мы учитывать не будем, так как «в коммунизм из книжки верим средне - мало ли что можно в книжке намолоть», а вот XVII с инквизицией, иезуитами, с кардиналами во главе правительств и религиозными войнами, это реальность, не сказки. И Церкви, владевшей телами и душами миллионов людей по всему миру, надо было объяснять своей пастве, почему Бог благой и всемогущий, но в мире так много зла. И художники отвечали так, как требовалось их заказчикам: зло в мире оттого, что Зло в Душе любого Человека, ибо запачкана Душа Человеческая Первородным Грехом. Кроме того, можно отметить, что тема садизма, насилия, упоения жестокостью характерна для живописи тех регионов, где заказчиками были не только клерикалы, но и аристократы, озабоченные необходимостью постоянно напоминать себе и другим о том, что стоят над обществом в целом и по праву рождения могут выходить за рамки моральных норм и просто обязаны применять насилие к простым людям и, как Апполон с Марсия, сдирать с простецов шкуру заживо. А вот в Голландии, например, где заказчиками картин были в основном богатые буржуа, сюжеты насилия были не очень-то популярны.
Но вот под давлением стремительно развивающегося светского государства Церковь оказалась вынуждена отступить, заказы для художников стали поступать в основном от фабрикантов, откупщиков, финансистов, и темы живописи изменились. Красивых женщин больше не терзали на дыбе, не кромсали им груди щипцами, напротив, ласкали нежными пальцами, да и о Вечном Зле в Душе Человеческой после текстов Вольтера и Руссо рассуждать было как-то не комильфо.
Впрочем, даже в позолоченном искусстве XVIII века проскальзывало сомнениев безупречной лучезарности послеполуденной культуры.
Загадочные ландшафты Каспара Давида Фридриха таили угрозу, бесконечные лабиринты ужасных «тюрем» Пиранези сдавливали горло клаустрофобией, человек в этих мирах был не более чем стаффажной фигуркой. Зло с Большой Буквы вытеснялось из человека в окружающий его мир, но никуда не уходило, стояло рядом и ждало момента, чтобы ворваться в его психику и разрушить.
Первым продемонстрировал процесс разрушения психики Йоханн-Хайнрих Фюзли, странный художник с маловразумительной биографией, проживший всю жизнь в Швейцарии. Его картины жестоки, но это жестокость фантазии. Мир, в котором можно вообразить ВСЁ. И воображённое оказывается чудовищным. Насилие, обернувшееся психотеррором, разрушало не тело, а душу. Это было ново, и это было пришествием черного романтизма в европейскую культуру.
Наконец, в самом конце XVIII века самый талантливый художник столетия, Франсиско Гойя, снова сорвался в изображение барочного насилия, помножив физиологичность убийств, расстрелов, пыток, изнасилований, каннибализма на фантасмагории больного воображение Фюзли.
Однако в восемнадцатом веке насилие практически исчезло их живописи. «Век суетных маркиз» отвернулся от размышлений о сущности насилия и жестокости, заменив сумрак застенков мягким закатным светом галантных празднеств. Почему?
Можно предполагать разное.
Например, можно обратить внимание, что XVII век, пик так называемой Контрреформации, проходил под знамёнами воинствующего клерикализма и был не только Золотым Веком живописи, но и эпохой наибольшего политического могущества церкви... Баснословные времена Каноссы и Генриха Птицелова мы учитывать не будем, так как «в коммунизм из книжки верим средне - мало ли что можно в книжке намолоть», а вот XVII с инквизицией, иезуитами, с кардиналами во главе правительств и религиозными войнами, это реальность, не сказки. И Церкви, владевшей телами и душами миллионов людей по всему миру, надо было объяснять своей пастве, почему Бог благой и всемогущий, но в мире так много зла. И художники отвечали так, как требовалось их заказчикам: зло в мире оттого, что Зло в Душе любого Человека, ибо запачкана Душа Человеческая Первородным Грехом. Кроме того, можно отметить, что тема садизма, насилия, упоения жестокостью характерна для живописи тех регионов, где заказчиками были не только клерикалы, но и аристократы, озабоченные необходимостью постоянно напоминать себе и другим о том, что стоят над обществом в целом и по праву рождения могут выходить за рамки моральных норм и просто обязаны применять насилие к простым людям и, как Апполон с Марсия, сдирать с простецов шкуру заживо. А вот в Голландии, например, где заказчиками картин были в основном богатые буржуа, сюжеты насилия были не очень-то популярны.
Но вот под давлением стремительно развивающегося светского государства Церковь оказалась вынуждена отступить, заказы для художников стали поступать в основном от фабрикантов, откупщиков, финансистов, и темы живописи изменились. Красивых женщин больше не терзали на дыбе, не кромсали им груди щипцами, напротив, ласкали нежными пальцами, да и о Вечном Зле в Душе Человеческой после текстов Вольтера и Руссо рассуждать было как-то не комильфо.
Впрочем, даже в позолоченном искусстве XVIII века проскальзывало сомнениев безупречной лучезарности послеполуденной культуры.
Загадочные ландшафты Каспара Давида Фридриха таили угрозу, бесконечные лабиринты ужасных «тюрем» Пиранези сдавливали горло клаустрофобией, человек в этих мирах был не более чем стаффажной фигуркой. Зло с Большой Буквы вытеснялось из человека в окружающий его мир, но никуда не уходило, стояло рядом и ждало момента, чтобы ворваться в его психику и разрушить.
Первым продемонстрировал процесс разрушения психики Йоханн-Хайнрих Фюзли, странный художник с маловразумительной биографией, проживший всю жизнь в Швейцарии. Его картины жестоки, но это жестокость фантазии. Мир, в котором можно вообразить ВСЁ. И воображённое оказывается чудовищным. Насилие, обернувшееся психотеррором, разрушало не тело, а душу. Это было ново, и это было пришествием черного романтизма в европейскую культуру.
Наконец, в самом конце XVIII века самый талантливый художник столетия, Франсиско Гойя, снова сорвался в изображение барочного насилия, помножив физиологичность убийств, расстрелов, пыток, изнасилований, каннибализма на фантасмагории больного воображение Фюзли.