Воспоминания рабочего фабрики «Красный ткач» А.С. Лепикова
На первом листе воспоминаний слева вверху штамп: «Рукописный отдел Ленинградского института истории ВКП(б). № 213/2713». Справа вверху надпись карандашом: «1887-1926».
"Родился я 1877 г., 17 марта в селе Богоявленске Смоленской губернии. Родители мои бедные крестьяне, семейство было восемь человек: отец, мать и шестеро нас, ребят, старшему брату было 20 лет и он жил в Питере на заработках, но помощи от него не было нам. Все мы жили при родителях, едоков было много, а работать некому. Земли мы имели три надела, и то она была наполовину негодная, как считали ее местные крестьяне, а спросите, почему она негодная, потому, что раньше там был господский лес, а потом его вырубили, пни выкопали, остался один мох, так что там ни травы, ни хлеба...
Так и мой папаша с мамашей - год попал неурожайный, зиму прожили кое-как, пришла весна, надо семена, надо хлеб и другое, а взять не на что, и решили продать кое-что и отправиться в Москву на заработки. Очень жаль было расставаться с родным гнездом, но пришлось заколотить избенку и отправиться пешком в Москву, которая находилась от нас 200 верст. Мне было 12 лет и я уже учился в 3-м классе, но кончить его не пришлось... Адреса у нас были, нашли земляков и давай устраиваться на места, кто куда: отец поступил на Курскую железную дорогу, сестра в няньки, а я в трактир. И так прожил в трактире два года...
Приезжаю за Невскую, разыскиваю брата, адрес у меня был, брат обрадовался, что я приехал вовремя, как раз на фабрику брали учеников...
Обучался я две недели бесплатно, а потом поставили к брату задним мальчиком. Меня брат выучил скоро, получал в месяц рублей 12-13, работали сдельно, и не нравилась мне эта работа, целый день бегаешь за машинами весь в поту, то пьешь холодную воду как гусь. Но это все ничего, да стали спрашивать, чтобы не было осталых шишек на нитках, за это призывали, так как считали брак, штрафовали и выгоняли за ворота, в особенности все ненавидели этого Шульца, помощника директора, который бегал по фабрике как гончий пес, штрафовал рабочих, рассчитывал и даже дрался. Рабочий день тогда был 13 часов, мне показалось очень трудно работать на этих машинах, но мне недолго пришлось на этой паре работать, меня перевел мастер за подручного на маленькие машинки, там поспокойнее было, да и жалованья больше, рублей 30 в месяц, но и знания там нужно больше, работали вдвоем концевой, можно было и отдохнуть, сорт был лучше.
И так время шло, со мной рядом работал на мюлях подручным Максим Иванович Рудаков... Он говорил мне, что работал за Москвой на мюлях и был выгнан за забастовку, рассказал, что такое забастовка и т.д. Потом давал читать мне брошюрки, газеты и листовки и познакомил меня с тов. Нилом Бугорковым, который работал ткачом в Петровской фабрике, и стали мы ходить на поле читать, брали книжки, а то ходили в лес на маевки, там собирались с некоторых фабрик товарищи, и так они меня немножко ознакомили с политикой, потом прошло лето.
Они говорят мне, вот, друг, скоро откроются вечерние воскресные курсы или рабочий университет, идем записываться, там есть чему научиться, обязательно запишемся, и я охотно пошел и записался, поступил в выпускную группу. Там я познакомился с тов. Грибакиным, который познакомил меня с Иваном Васильевичем Бабушкиным. Он часто приходил в нашу группу, любил поговорить с учениками, с преподавателями и заказывал привести книг, потом давал читать ученикам. Да, умел тов. Бабушкин заинтересовать каждого товарища своим веселым взглядом и разговором. И через некоторое время меня стали приглашать к тов. Бугоркову на квартиру. Придешь, а там уже товарищей порядком, и там я познакомился с тов. Меркуловым - рабочим Семенникова завода, потом с тов. Шелгуновым. Здесь было много товарищей, они обсуждали насчет меня и поместили меня к т. Меркулову в кружок. Там нас занималось восемь человек...
В 1898 г. вспыхнула забастовка; в нашем районе бастовали фабрики: максвельские две и Паль. Это были первые забастовки в нашем районе. Пришлось поработать и мне: мне давали листовки, в которых были выставлены требования рабочих, главное, отбивка часов и повышение заработной платы. Бывало, бежишь раньше на фабрику с прокламациями, да и бегаешь по отделениям, разбрасываешь по станкам, а потом посматриваю, как рабочие почитывают и суют мне, ну-ка прочти, ты хорошо читаешь, что здесь насчет чего пишут. Им прочтешь и скажешь, что на некоторых фабриках бастуют, надо и нам, и скажешь, что так работать нельзя, и многие были согласны. Так подготовлялись наши мюльщики и ткачи мною указанных фабрик. И потом забастовки держались стойко, приходилось ночевать на поле ввиду того, что на квартиру придут арестуют, а надо было поработать, чтобы не забрали ни за что. Руководителями стачкой были у Максвеля тт. Бугорков, Боровковы два брата, Рудаков, Кондратьев и многие другие, но как только кончилась забастовка, наших товарищей стали арестовывать: первого Грибакина, Бугоркова, Бабушкина, Рудакова, Меркулова и Шелгунова, раньше почти всех в этом числе и меня. Просидели в предварительном заключении кто сколько, а потом выслали кого куда на разные сроки. Меня выслали на родину...
Приехал я в провинцию, в волость был уже прислан протокол с указанием, что Лепиков Алексей выслан за государственное преступление. Там, конечно, все уже знали об этом и говорили кто во что: кто говорит - царя хочет убить, кто - князя, а кто - за то, что пашковец и т.д. Но не пропала наша забастовка даром: в том же году было сбавлено рабочих часов, стали работать 10 1/2, так что стало ясно и понятно, какую роль играет забастовка, и не стали бояться, а стали более организованней и дружней. Бывало, выгоняли чуть ли не кулаками, а впоследствии, где мне приходилось работать после ссылки, как только крикнул или свистнул, и все замерло, это обозначало, что народ что-то понял и хочет быть свободным, и есть люди, которые хлопочут для всех рабочих облегчение...
Как я приехал после ссылки в Питер. Отжил я свой срок и получил от старшины паспорт и айда в Питер, приезжаю к брату, узнаю, что было после нас и в настоящее время. Он мне все рассказал подробно, потом и говорит, подойди к Шульцу, что скажет - мюльщики нужны. Я, конечно, встретил его и попросился, он мне говорит: «Нет, ты в эту фабрику больше не поступишь». Я ему говорю: «Почему?» Он говорит: «Ты бунтовал народ». Тогда я поехал в город к зятю, он работал у Щиглица на мюлях и он меня зарекомендовал, будто бы я московец, а здешних не брали. Меня взяли, и я отработал две недели, меня вызывают в контору с фабрики, арестовывают...
Пожил я в деревне немного, приезжаю обратно в Питер к директору проситься на работу, а он говорит: «Мне таких не надо». Поступаю на фабрику Торнтон, это было в 1901 г.; выпросила меня теща первой жены, она работала на станках и меня обучила ткачом. Здесь мне пришлось поработать года три, за это время на фабрике ничего не происходило, да здесь рабочие были очень трусливы или были довольны своим батюшкой Торнтоном, и была самая отсталая фабрика насчет экономических забастовок. Потом взял расчет и поступаю в вагонные мастерские, взяли меня в склад запасных частей, по выдаче материалов, но только отработал недели полторы, ко мне в склад приходит жандарм, который находится при заводе, и спрашивает: «Ты Спиридонов Алексей?» - «Да, я». - «Тебя требуют в “круглое” - это Главное управление Н.Ж.Д. и заводами». Я спросил: «Зачем же это?» - Он гордо ответил: «Ты должен это сам знать, сейчас же поезжай». Я беру увольнительную и еду, приезжаю, спрашиваю по повестке номер кабинета, меня направляют в кабинет жандармского полковника. Я вхожу, меня спрашивают как фамилия - я говорю, начальник мне и говорит: «Ну, ты что ж, не знаешь разве, что тебе на государственных заводах и в учреждениях работать нельзя?». Я говорю: «А почему?» - «Что, разве ты забыл, ты ведь был выслан и считаешься как государственный преступник. Можешь получить, что заработано и оставить завод».
Я, конечно, стал просить: «Ваше вашество, разрешите мне работать». Но он говорит мне: «Вот дашь мне подписку, что не будешь принимать участия в забастовках, и если попадешься, то сошлю не на родину, а куда следует подальше». Я согласился дать подписку, сейчас же написали расписку, в которой пришлось расписаться, потом говорит: «Можешь работать, я передам в контору завода, чтобы допустили до работы...»
Начинаю работать, это было в 1904 г. Работал я в складу, к нам за материалом ходили почти все мастерские, можно было услышать недовольство рабочих, потому что везде были забастовки и к тому же Японская война, в которой погибли миллионы рабочих и крестьян. Но рабочие, видя все это недовольство и бойню, решили, так жить дольше нельзя, и пошли на все, в этом же году летом сделали забастовку. Приходилось мне кое-что делать, когда приходили рабочие в склад: то кто-то подбрасывал листовки, не замечал я, кем это делалось, но я находил и помогал этому товарищу, которого я не знал, я аккуратно раскладывал, где более ходячий материал, чтобы рабочим попали скорей в руки, так и случалось.
Потом эта забастовка кончилась вничью. Явился Гапон, который повел народ к царю за милостью с богами, и он встретил всех свинцом, это в 1905 г. Я получил отпуск и в это время не был в Питере. Когда я приехал, меня на свое дело не взяли на работу; поступаю на фабрику Торнтон, проработал до 1918 г.; меня провели в комитет, работал в конфликтной комиссии и в продовольственной комиссии.
К концу перевыборов фабкома мы получили от союза предписание, чтобы выбрать из нашей фабрики восемь товарищей и направить в распоряжение в военно-продовольственного бюро. Мы выбрали восемь товарищей, в это число попал и я, и поехали в союз. В союзе сформировали отряд 25 человек, один был комиссар отряда и один помощник из этого числа, получили инструкцию от военно-продовольственного бюро, как мы должны работать, дали нам наказ и направили через Москву.
Москва давала нам назначение, и мы были посланы в Симбирскую губернию. Первое полугодие работа шла слабо, но зависело это не от продовольственного отряда, а от места, где мы работали: там было мало хлеба, но зато второе полугодие работали, можно похвалиться, очень хорошо. Работали в другом уезде, там похлебней и позажиточней, но были нашим товарищам препятствия, там была банда Никиткина, который нападал на отрядчиков, обирал и избивал наших товарищей.
Я работал на полустанке Кузоватово контролером ссыпного пункта, и до меня добирался он со своей шайкой. Видели его на ссыпном пункте крестьяне и сказали мне, что хочет тебя навестить с заведующим. Не забоялся я его с автоматом-винтовкой, а сказал мужикам, что же, пускай придет, у нас для него есть «Максимка», так что есть чем обороняться было бы, их было человек 20, молодые ребята, так и не пришел к нам - струсил. Работали год на славу, приезжаем в Петроград, из нас, как знающих уже дело, военно-продовольственное бюро формирует вновь отряд и посылает в Москву, а Москва - в Сибирь, в Омскую губернию в распоряжение Сибкомпрода для работ по продовольственному делу. Приезжаем в Омск, получаем назначение через Петропавловск в Кочетовский уезд, это 200 верст от Петропавловска и от станции Петухово 120 верст, ближе железных дорог нет, хлеб отправляли на станцию Петухово. Работали, что надо, хлеба там было очень много, была немолоченная пшеница 8-ми и 5-ти лет, мы поставили молотилки, мобилизовали крестьян и молотили, брали готовый молоченный, у кого было много. Там хлеба очень много, можно сказать, что там крестьяне живут очень сытно, работают все машинами.
Полгода работали благополучно, но потом вспыхнуло восстание крестьян и начали избивать наших продотрядчиков, это было как раз одновременно с Кронштадтским восстанием. Вспышка сперва была в Ишиме, потом на станции Петухово, куда отправляли мы весь хлеб, а оттуда в Москву и Питер. Потом слышим, восстание в Омске и Петропавловске. Мы считали себя заживо погребенными, потому что убивают, издеваются и нам деваться некуда, а считали нас ответственными людьми, и все коммунисты. Лозунг: «Бей всех коммунистов поголовно», бежать было некуда. Ввиду этого пришлось сняться с работ продовольствия и сформировать боевой отряд. В нашем районе было пока тихо, к нам приехали другие отряды и мы все обсудили, что делать. Слышим, что не одних убивают и топят отрядчиков, а убивают и сочувствующих крестьян советской власти и членов местных комитетов, которые тоже приехали к нам в штаб в село Мариинское. Сделали собрание всех отрядчиков и местных крестьян этого села; мы уже знали, кто каков, и решились бежать по степям и аулам. Сочувствующих и коммунистов нашлось в этом селе порядком и благодаря им, местным крестьянам, тем более знающим дороги, куда утекать, накануне нашего отъезда к нам приезжает за 25 верст наш товарищ и говорит, что у них восстание.
Мы немедля отправили боевой отряд 40 человек боевых товарищей, но было поздно, и они там попали, что куры в ощип, их всех обезоружили и посадили в холодный амбар. Мы ждем ответа, нет. Посылаем нарочных верховых ночью и чтобы как можно пробрались бы и узнали в чем дело. Приезжают обратно и говорят, что товарищи попали и сидят в амбаре, на второй день мы решились ехать на подводах совместно с крестьянами и сделать наступление. Оставили подводу в стороне, а сами рассыпным строем стали наступать, а они из села жарят по нам со всех углов, подошли очень близко, еще перебежка, и мы в селе, но не думали встретить такой стрельбы и нам пришлось отступить в силу того, что у нас было очень мало патрон. Это было в январе 1920 г., морозы были сильные, бураны, ни зги не видать, и так пришлось скитаться по аулам, а в станицы и села не показывать носа. Была у нас конная разведка, которую посылали узнать, как занято или нет. И так скитались мы, не зная ни отдыха, ни покоя, только бывало расположимся пошамать, а там уже погоня, айда, пошел, вот так и ездили до марта месяца. Здесь мы потеряли здоровье и бывало поглядим друг на друга и говорим, какой ты худой, бывало даешь ответ - ты хорош! Вот где тяпнули горя.
Через несколько времени Кронштадтское восстание было подавлено, не забыли центры и про нас, прислали боевые отряды в Омск и Петропавловск: Слухи получаем, что уже красные войска Омск и Петропавловск взяли и идут по стиму вниз. Мы были очень рады, подошли поближе к реке и через три дня встретили нашу Красную боевую армию; первая часть нас не взяла с собой, а сказали, что есть еще часть, которая вас примет и везет вам патроны, бомбы и пулеметы, и верно, на второй день встретили своих красных молодцов и вооружились до зубов, как говорится, и разделились на две части, отправляемся в наступление, на станции. Аулы, где были казаки и вся свора, которая уже ослабла духом, слушая, что все дело их пропало, немало их положили там, но и наших товарищей убито много. И так мы наступали на станицу и села, добрались до уездного городишка Кочетова. Там сделали отдых некоторым, а некоторые были командированы обратно в Петропавловск за патронами. Дело опасное, потому что банда казацкая являлась везде, и приехавши до Кочетова, мы из 25-ти потеряли из своего отряда 17 человек, двое были во время наступления убиты, а 15 мною указанные, были взяты в плен. В селе Покровском осталось нас 8 человек, я пишу не про всех, которые были в бегах, всего было около 200 человек, но мы не падали духом и не надеялись быть живыми. Зато был наш отряд в славе, и вся наша часть зарекомендовала, что надо послать товарищей надежных за патронами и снарядами, и на нашу долю выпал наш номер отряда 1433. И отправили семь человек, а меня оставили как в задаток, я остаюсь в гор. Кочетове. Меня с оставшимися отрядчиками посылают в наступление за 35 верст, но мы обсудили этот вопрос с крестьянами и отправились к главному командующему тов. Полюдову и просили, чтобы он отправил нас в свой район, там мы сделаем пользы больше и хорошую чистку. Тов. Полюдов согласился, отправляемся в свои поселки и села, где жили крестьяне со своими семьями, а я один с ними, где работал, городишка этот был 75 верст от нас. Препятствий было много, но мы, чтобы не попасть всем врасплох, посылали конную разведку, и приходилось наступать, все-таки добрались до села Покровского.
Приезжаем в село под вечер, на площади около церкви слышим шум и груда земли, думаем, окопы, слезли с обоза и дали в воздух несколько залпов. Выходят к нам на переговоры несколько человек, и мы спрашиваем, что это у вас там происходит, они говорят, что «разверстку» хотели хоронить. Мы как раз подъехали вовремя, а то бы зарыли наших товарищей как безответную скотинку, а потом и не знаешь где кто, как погиб, несмотря на то, что я уже писал, что не надеялся, что кто-либо из нас останется в живых, и некому было бы рассказать их семьям и знакомым, что они погибли за всеобщее дело народа. Подошли мы к яме, поодаль смотрю, лежат трупы, все голые, грязные и страшно изуродованы, так что с трудом пришлось узнать в этот вечер своих товарищей. У некоторых были отрублены руки, головы, прямо ужасно, и все-таки нашел всех своих товарищей с нашего отряда, их было 17 человек, а всего лежало 67 человек, и если час-другой приехали позже, то товарищи наши были бы зарыты… На площади народу было много и не велено было расходиться. Выступил из наших тов. Горбатов - это агент по продовольствию, и говорит, товарищи, это чья работа, что вы наделали, и указывая на церковь, сказал, вот ваши боги, вы ходите и молитесь, а что сделали, за эту работу, вы будете отвечать. Потом сделали распоряжение сейчас же убрать тела и привести их в порядок и похоронить с честью, как полагается. Заняли здесь бывшую школу, здание большое, поставили охрану и начали производить чистку бандитов. В этот вечер арестовано было около сотни, посадили в амбар, где сидели наши товарищи. Потом сделали собрание свое и решили марьевских крестьян, которые были с нами, отпустить домой. А мы, тов. Горбатов, я и другие товарищи, заняли дом для штаба, а меня тов. Горбатов назначил быть комендантом тюрьмы и дал мне наказ следить строго и не доверяться охране, а действуй сам, береги себя и нас и верно. Особенно мне было очень трудно, не знал я ни дня ни ночи и не видел покоя, доверить было некому, товарищей моих никого не было - один. Тоска, скука, да еще кусают. Но потом я взял себя в работу и забыл про все. Штаб делал аресты бандитов, сопровождал ко мне, потом брали от меня на допросы и приводили обратно, потом дело разбирали и отправляли по назначению когда куда.
На второй день взялись мы производить убитых товарищей в порядок, мобилизовали плотников делать гробы, трибуну, ограду и выкопать более удобную и глубокую могилу, а от меня арестованных выбрал и поручил обмывать трупы, одеть как полагается под моим наблюдением. Потом все это было сделано, и через несколько дней похоронили мы с честью наших павших товарищей, погибших на своем посту за народное дело. Нами была послана в Москву телеграмма, чтобы приехала комиссия и полюбовалась, что делать с такими извергами или бандитами. Получаем ответ с Кочетова, что комиссии не будет, должны точно расследовать и виновных строго наказать. И так закончили мы здесь свою работу, вычистили почти всех контрреволюционеров, и каждый из них понес свое наказание.
Потом я отправляюсь с тов. Горбатовым в мое село, где я работал и потом у меня приехавши была жена, оставшись в селе Сергиевке, где у меня был ссыппункт и квартира. Жена только что приехала перед вспышкой из Петропавловска, гостила у брата, который работал в Совете народного хозяйства бухгалтером. Поселки мои находились в 25-ти верстах от с. Покровское. На полпути встречаются мне из Сергиевки крестьяне, забилось у меня сердчишко и говорю тов. Горбатову, ну что мне с ними сделать? Он мне говорит, не волнуйся, окрикнули их, стой, они остановили лошадей, подходят к нам с поклонами. Я им говорю: «Здорово, мы живы», и вижу их испуг. Я им говорю: «Ну как там моя жена?» Они переглянулись, потом говорят: «Да, тов. Лепиков, сейчас мы не знаем, где она находится. Да и признаться, все время, как осталась она после тебя, ее арестовывали, мы брали ее на поруки и находилась в Сергиевке. Потом приехали из поселка Козловки и увезли ее с собой, есть слухи, что ее они там ограбили и убили» и сказали, что приезжали, их фамилии. Я их знал, это известные бандиты и конокрады. Ну, поезжайте куда вам надо, а мы с тов. Горбатовым отправляемся прямо в Козловку. Я и говорю ему: «Ну, здесь будет работа».
Приезжаем в Козловку, находим бандитов, двоих, которые убили мою жену, и они по заслугам понесли наказание. Из вещей, которые были у меня и у жены, ничего не осталось, в чем был уехав, то только и было. Потом сделали мы здесь распоряжение, чтобы найти труп моей жены, и через несколько дней ее нашли около поселка Козловки в кустах, раздета наголо, зверски избита, голова проломлена и в левый бок воткнута деревянная острая палка толщиною дюйма в три. И потом с Ишима реки вытащили 36 человек, пришлось в братскую могилу похоронить всех вместе, а эти бандиты так и не сказали, что труп находится там-то. После похорон погибших товарищей взялись за чистку бандитов, только закончили здесь, получаем предписание ехать в Покровку, там появилась банда, услыхали, что приехал с Марьевки отряд, все разбежались по степям. Ну, думаем, теперь отдохнем, и привели еще в порядок братскую могилу, так что приходим и любуемся, и говорим: «Ну, товарищи, мы сделали вам все, что могли». И чувствуем, только от ветра красные флажки нам как будто говорят спасибо, теперь, думаю, все сделано, что же мне здесь делать. Поговорил с тов. Горбатовым, он говорит, подожди, узнаем точно, как твои товарищи, живы или нет. На второй день явились мои дорогие товарищи, которые ездили за патронами в Петропавловск, все семь человек, я был очень рад, они мне рассказали, как они удирали от бандитов, а мы рассказали, что нами было сделано, прямо не наговоримся, будто не видались три года, а всего они проездили недели три. Потом еще кое-кого сцапали, и так закончили мы свою работу.
Вскоре получаем из Центра распоряжение, что все оставшиеся в живых профработники должны сняться с работы продовольствия и вернуться по месту жительства. За это получаем за нашу работу по 10 пудов зерном пшеницы, как премия, и приехавши на место нам некоторые говорили, вот они обиралы приехали, себе привезли, а нам ничего. Обидно было слушать, но делать нечего. Несмотря на это, ну, думаю, это не хлеб, а кровь наших погибших товарищей, которые все работали не лично для себя, а для всех товарищей, оставшихся здесь голодными. Мы здесь знаем, зачем мы поехали и что надо было делать, но было обидно слушать такую глупость.
Приезжаем на фабрику, двое товарищей - Федор Биллер и я, а остальные погибли на продфронте. Вхожу в свою каморку, ну, думаю, что делать, была у меня дочь в деревне, растерял всех родных и знакомых. На второй день пишу письмо дочери в деревню и теще в Москву, дочь просит в деревню, а теща в Москву. Еду в деревню, поговорил с дочерью и приехал в Питер. Скука, безработица, написал письмо в Москву свояку и теще, что не знаю как быть, работы нет, одинок, скука, всего недочет. Получаю письмо от свояка, не падай духом, приезжай, устрою. В то время свояк занимал должность председателя Главтекстиля, а потом секретарем, и виделся с ним на конференции и держу посейчас связь. Потом пошла фабрика в ход, и я остался работать и работаю по сие время ткачом. Итак, заканчиваю свое старое воспоминание и прошу извинения, что написал не то, что требовалось, согласно врученной Вами мне анкете, которую я утерял."
Архив: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 5. Ч. I. Д. 100. Л. 1-13. Копия. Машинопись.
Источник: https://rusarchives.ru/publikacii/otechestvennye-arhivy/4356/vospominaniya-lepikova-o-rabote-prodotryada-petrogradskih-rabochih-v-sibiri-v-1918-1920
"Родился я 1877 г., 17 марта в селе Богоявленске Смоленской губернии. Родители мои бедные крестьяне, семейство было восемь человек: отец, мать и шестеро нас, ребят, старшему брату было 20 лет и он жил в Питере на заработках, но помощи от него не было нам. Все мы жили при родителях, едоков было много, а работать некому. Земли мы имели три надела, и то она была наполовину негодная, как считали ее местные крестьяне, а спросите, почему она негодная, потому, что раньше там был господский лес, а потом его вырубили, пни выкопали, остался один мох, так что там ни травы, ни хлеба...
Так и мой папаша с мамашей - год попал неурожайный, зиму прожили кое-как, пришла весна, надо семена, надо хлеб и другое, а взять не на что, и решили продать кое-что и отправиться в Москву на заработки. Очень жаль было расставаться с родным гнездом, но пришлось заколотить избенку и отправиться пешком в Москву, которая находилась от нас 200 верст. Мне было 12 лет и я уже учился в 3-м классе, но кончить его не пришлось... Адреса у нас были, нашли земляков и давай устраиваться на места, кто куда: отец поступил на Курскую железную дорогу, сестра в няньки, а я в трактир. И так прожил в трактире два года...
Приезжаю за Невскую, разыскиваю брата, адрес у меня был, брат обрадовался, что я приехал вовремя, как раз на фабрику брали учеников...
Обучался я две недели бесплатно, а потом поставили к брату задним мальчиком. Меня брат выучил скоро, получал в месяц рублей 12-13, работали сдельно, и не нравилась мне эта работа, целый день бегаешь за машинами весь в поту, то пьешь холодную воду как гусь. Но это все ничего, да стали спрашивать, чтобы не было осталых шишек на нитках, за это призывали, так как считали брак, штрафовали и выгоняли за ворота, в особенности все ненавидели этого Шульца, помощника директора, который бегал по фабрике как гончий пес, штрафовал рабочих, рассчитывал и даже дрался. Рабочий день тогда был 13 часов, мне показалось очень трудно работать на этих машинах, но мне недолго пришлось на этой паре работать, меня перевел мастер за подручного на маленькие машинки, там поспокойнее было, да и жалованья больше, рублей 30 в месяц, но и знания там нужно больше, работали вдвоем концевой, можно было и отдохнуть, сорт был лучше.
И так время шло, со мной рядом работал на мюлях подручным Максим Иванович Рудаков... Он говорил мне, что работал за Москвой на мюлях и был выгнан за забастовку, рассказал, что такое забастовка и т.д. Потом давал читать мне брошюрки, газеты и листовки и познакомил меня с тов. Нилом Бугорковым, который работал ткачом в Петровской фабрике, и стали мы ходить на поле читать, брали книжки, а то ходили в лес на маевки, там собирались с некоторых фабрик товарищи, и так они меня немножко ознакомили с политикой, потом прошло лето.
Они говорят мне, вот, друг, скоро откроются вечерние воскресные курсы или рабочий университет, идем записываться, там есть чему научиться, обязательно запишемся, и я охотно пошел и записался, поступил в выпускную группу. Там я познакомился с тов. Грибакиным, который познакомил меня с Иваном Васильевичем Бабушкиным. Он часто приходил в нашу группу, любил поговорить с учениками, с преподавателями и заказывал привести книг, потом давал читать ученикам. Да, умел тов. Бабушкин заинтересовать каждого товарища своим веселым взглядом и разговором. И через некоторое время меня стали приглашать к тов. Бугоркову на квартиру. Придешь, а там уже товарищей порядком, и там я познакомился с тов. Меркуловым - рабочим Семенникова завода, потом с тов. Шелгуновым. Здесь было много товарищей, они обсуждали насчет меня и поместили меня к т. Меркулову в кружок. Там нас занималось восемь человек...
В 1898 г. вспыхнула забастовка; в нашем районе бастовали фабрики: максвельские две и Паль. Это были первые забастовки в нашем районе. Пришлось поработать и мне: мне давали листовки, в которых были выставлены требования рабочих, главное, отбивка часов и повышение заработной платы. Бывало, бежишь раньше на фабрику с прокламациями, да и бегаешь по отделениям, разбрасываешь по станкам, а потом посматриваю, как рабочие почитывают и суют мне, ну-ка прочти, ты хорошо читаешь, что здесь насчет чего пишут. Им прочтешь и скажешь, что на некоторых фабриках бастуют, надо и нам, и скажешь, что так работать нельзя, и многие были согласны. Так подготовлялись наши мюльщики и ткачи мною указанных фабрик. И потом забастовки держались стойко, приходилось ночевать на поле ввиду того, что на квартиру придут арестуют, а надо было поработать, чтобы не забрали ни за что. Руководителями стачкой были у Максвеля тт. Бугорков, Боровковы два брата, Рудаков, Кондратьев и многие другие, но как только кончилась забастовка, наших товарищей стали арестовывать: первого Грибакина, Бугоркова, Бабушкина, Рудакова, Меркулова и Шелгунова, раньше почти всех в этом числе и меня. Просидели в предварительном заключении кто сколько, а потом выслали кого куда на разные сроки. Меня выслали на родину...
Приехал я в провинцию, в волость был уже прислан протокол с указанием, что Лепиков Алексей выслан за государственное преступление. Там, конечно, все уже знали об этом и говорили кто во что: кто говорит - царя хочет убить, кто - князя, а кто - за то, что пашковец и т.д. Но не пропала наша забастовка даром: в том же году было сбавлено рабочих часов, стали работать 10 1/2, так что стало ясно и понятно, какую роль играет забастовка, и не стали бояться, а стали более организованней и дружней. Бывало, выгоняли чуть ли не кулаками, а впоследствии, где мне приходилось работать после ссылки, как только крикнул или свистнул, и все замерло, это обозначало, что народ что-то понял и хочет быть свободным, и есть люди, которые хлопочут для всех рабочих облегчение...
Как я приехал после ссылки в Питер. Отжил я свой срок и получил от старшины паспорт и айда в Питер, приезжаю к брату, узнаю, что было после нас и в настоящее время. Он мне все рассказал подробно, потом и говорит, подойди к Шульцу, что скажет - мюльщики нужны. Я, конечно, встретил его и попросился, он мне говорит: «Нет, ты в эту фабрику больше не поступишь». Я ему говорю: «Почему?» Он говорит: «Ты бунтовал народ». Тогда я поехал в город к зятю, он работал у Щиглица на мюлях и он меня зарекомендовал, будто бы я московец, а здешних не брали. Меня взяли, и я отработал две недели, меня вызывают в контору с фабрики, арестовывают...
Пожил я в деревне немного, приезжаю обратно в Питер к директору проситься на работу, а он говорит: «Мне таких не надо». Поступаю на фабрику Торнтон, это было в 1901 г.; выпросила меня теща первой жены, она работала на станках и меня обучила ткачом. Здесь мне пришлось поработать года три, за это время на фабрике ничего не происходило, да здесь рабочие были очень трусливы или были довольны своим батюшкой Торнтоном, и была самая отсталая фабрика насчет экономических забастовок. Потом взял расчет и поступаю в вагонные мастерские, взяли меня в склад запасных частей, по выдаче материалов, но только отработал недели полторы, ко мне в склад приходит жандарм, который находится при заводе, и спрашивает: «Ты Спиридонов Алексей?» - «Да, я». - «Тебя требуют в “круглое” - это Главное управление Н.Ж.Д. и заводами». Я спросил: «Зачем же это?» - Он гордо ответил: «Ты должен это сам знать, сейчас же поезжай». Я беру увольнительную и еду, приезжаю, спрашиваю по повестке номер кабинета, меня направляют в кабинет жандармского полковника. Я вхожу, меня спрашивают как фамилия - я говорю, начальник мне и говорит: «Ну, ты что ж, не знаешь разве, что тебе на государственных заводах и в учреждениях работать нельзя?». Я говорю: «А почему?» - «Что, разве ты забыл, ты ведь был выслан и считаешься как государственный преступник. Можешь получить, что заработано и оставить завод».
Я, конечно, стал просить: «Ваше вашество, разрешите мне работать». Но он говорит мне: «Вот дашь мне подписку, что не будешь принимать участия в забастовках, и если попадешься, то сошлю не на родину, а куда следует подальше». Я согласился дать подписку, сейчас же написали расписку, в которой пришлось расписаться, потом говорит: «Можешь работать, я передам в контору завода, чтобы допустили до работы...»
Начинаю работать, это было в 1904 г. Работал я в складу, к нам за материалом ходили почти все мастерские, можно было услышать недовольство рабочих, потому что везде были забастовки и к тому же Японская война, в которой погибли миллионы рабочих и крестьян. Но рабочие, видя все это недовольство и бойню, решили, так жить дольше нельзя, и пошли на все, в этом же году летом сделали забастовку. Приходилось мне кое-что делать, когда приходили рабочие в склад: то кто-то подбрасывал листовки, не замечал я, кем это делалось, но я находил и помогал этому товарищу, которого я не знал, я аккуратно раскладывал, где более ходячий материал, чтобы рабочим попали скорей в руки, так и случалось.
Потом эта забастовка кончилась вничью. Явился Гапон, который повел народ к царю за милостью с богами, и он встретил всех свинцом, это в 1905 г. Я получил отпуск и в это время не был в Питере. Когда я приехал, меня на свое дело не взяли на работу; поступаю на фабрику Торнтон, проработал до 1918 г.; меня провели в комитет, работал в конфликтной комиссии и в продовольственной комиссии.
К концу перевыборов фабкома мы получили от союза предписание, чтобы выбрать из нашей фабрики восемь товарищей и направить в распоряжение в военно-продовольственного бюро. Мы выбрали восемь товарищей, в это число попал и я, и поехали в союз. В союзе сформировали отряд 25 человек, один был комиссар отряда и один помощник из этого числа, получили инструкцию от военно-продовольственного бюро, как мы должны работать, дали нам наказ и направили через Москву.
Москва давала нам назначение, и мы были посланы в Симбирскую губернию. Первое полугодие работа шла слабо, но зависело это не от продовольственного отряда, а от места, где мы работали: там было мало хлеба, но зато второе полугодие работали, можно похвалиться, очень хорошо. Работали в другом уезде, там похлебней и позажиточней, но были нашим товарищам препятствия, там была банда Никиткина, который нападал на отрядчиков, обирал и избивал наших товарищей.
Я работал на полустанке Кузоватово контролером ссыпного пункта, и до меня добирался он со своей шайкой. Видели его на ссыпном пункте крестьяне и сказали мне, что хочет тебя навестить с заведующим. Не забоялся я его с автоматом-винтовкой, а сказал мужикам, что же, пускай придет, у нас для него есть «Максимка», так что есть чем обороняться было бы, их было человек 20, молодые ребята, так и не пришел к нам - струсил. Работали год на славу, приезжаем в Петроград, из нас, как знающих уже дело, военно-продовольственное бюро формирует вновь отряд и посылает в Москву, а Москва - в Сибирь, в Омскую губернию в распоряжение Сибкомпрода для работ по продовольственному делу. Приезжаем в Омск, получаем назначение через Петропавловск в Кочетовский уезд, это 200 верст от Петропавловска и от станции Петухово 120 верст, ближе железных дорог нет, хлеб отправляли на станцию Петухово. Работали, что надо, хлеба там было очень много, была немолоченная пшеница 8-ми и 5-ти лет, мы поставили молотилки, мобилизовали крестьян и молотили, брали готовый молоченный, у кого было много. Там хлеба очень много, можно сказать, что там крестьяне живут очень сытно, работают все машинами.
Полгода работали благополучно, но потом вспыхнуло восстание крестьян и начали избивать наших продотрядчиков, это было как раз одновременно с Кронштадтским восстанием. Вспышка сперва была в Ишиме, потом на станции Петухово, куда отправляли мы весь хлеб, а оттуда в Москву и Питер. Потом слышим, восстание в Омске и Петропавловске. Мы считали себя заживо погребенными, потому что убивают, издеваются и нам деваться некуда, а считали нас ответственными людьми, и все коммунисты. Лозунг: «Бей всех коммунистов поголовно», бежать было некуда. Ввиду этого пришлось сняться с работ продовольствия и сформировать боевой отряд. В нашем районе было пока тихо, к нам приехали другие отряды и мы все обсудили, что делать. Слышим, что не одних убивают и топят отрядчиков, а убивают и сочувствующих крестьян советской власти и членов местных комитетов, которые тоже приехали к нам в штаб в село Мариинское. Сделали собрание всех отрядчиков и местных крестьян этого села; мы уже знали, кто каков, и решились бежать по степям и аулам. Сочувствующих и коммунистов нашлось в этом селе порядком и благодаря им, местным крестьянам, тем более знающим дороги, куда утекать, накануне нашего отъезда к нам приезжает за 25 верст наш товарищ и говорит, что у них восстание.
Мы немедля отправили боевой отряд 40 человек боевых товарищей, но было поздно, и они там попали, что куры в ощип, их всех обезоружили и посадили в холодный амбар. Мы ждем ответа, нет. Посылаем нарочных верховых ночью и чтобы как можно пробрались бы и узнали в чем дело. Приезжают обратно и говорят, что товарищи попали и сидят в амбаре, на второй день мы решились ехать на подводах совместно с крестьянами и сделать наступление. Оставили подводу в стороне, а сами рассыпным строем стали наступать, а они из села жарят по нам со всех углов, подошли очень близко, еще перебежка, и мы в селе, но не думали встретить такой стрельбы и нам пришлось отступить в силу того, что у нас было очень мало патрон. Это было в январе 1920 г., морозы были сильные, бураны, ни зги не видать, и так пришлось скитаться по аулам, а в станицы и села не показывать носа. Была у нас конная разведка, которую посылали узнать, как занято или нет. И так скитались мы, не зная ни отдыха, ни покоя, только бывало расположимся пошамать, а там уже погоня, айда, пошел, вот так и ездили до марта месяца. Здесь мы потеряли здоровье и бывало поглядим друг на друга и говорим, какой ты худой, бывало даешь ответ - ты хорош! Вот где тяпнули горя.
Через несколько времени Кронштадтское восстание было подавлено, не забыли центры и про нас, прислали боевые отряды в Омск и Петропавловск: Слухи получаем, что уже красные войска Омск и Петропавловск взяли и идут по стиму вниз. Мы были очень рады, подошли поближе к реке и через три дня встретили нашу Красную боевую армию; первая часть нас не взяла с собой, а сказали, что есть еще часть, которая вас примет и везет вам патроны, бомбы и пулеметы, и верно, на второй день встретили своих красных молодцов и вооружились до зубов, как говорится, и разделились на две части, отправляемся в наступление, на станции. Аулы, где были казаки и вся свора, которая уже ослабла духом, слушая, что все дело их пропало, немало их положили там, но и наших товарищей убито много. И так мы наступали на станицу и села, добрались до уездного городишка Кочетова. Там сделали отдых некоторым, а некоторые были командированы обратно в Петропавловск за патронами. Дело опасное, потому что банда казацкая являлась везде, и приехавши до Кочетова, мы из 25-ти потеряли из своего отряда 17 человек, двое были во время наступления убиты, а 15 мною указанные, были взяты в плен. В селе Покровском осталось нас 8 человек, я пишу не про всех, которые были в бегах, всего было около 200 человек, но мы не падали духом и не надеялись быть живыми. Зато был наш отряд в славе, и вся наша часть зарекомендовала, что надо послать товарищей надежных за патронами и снарядами, и на нашу долю выпал наш номер отряда 1433. И отправили семь человек, а меня оставили как в задаток, я остаюсь в гор. Кочетове. Меня с оставшимися отрядчиками посылают в наступление за 35 верст, но мы обсудили этот вопрос с крестьянами и отправились к главному командующему тов. Полюдову и просили, чтобы он отправил нас в свой район, там мы сделаем пользы больше и хорошую чистку. Тов. Полюдов согласился, отправляемся в свои поселки и села, где жили крестьяне со своими семьями, а я один с ними, где работал, городишка этот был 75 верст от нас. Препятствий было много, но мы, чтобы не попасть всем врасплох, посылали конную разведку, и приходилось наступать, все-таки добрались до села Покровского.
Приезжаем в село под вечер, на площади около церкви слышим шум и груда земли, думаем, окопы, слезли с обоза и дали в воздух несколько залпов. Выходят к нам на переговоры несколько человек, и мы спрашиваем, что это у вас там происходит, они говорят, что «разверстку» хотели хоронить. Мы как раз подъехали вовремя, а то бы зарыли наших товарищей как безответную скотинку, а потом и не знаешь где кто, как погиб, несмотря на то, что я уже писал, что не надеялся, что кто-либо из нас останется в живых, и некому было бы рассказать их семьям и знакомым, что они погибли за всеобщее дело народа. Подошли мы к яме, поодаль смотрю, лежат трупы, все голые, грязные и страшно изуродованы, так что с трудом пришлось узнать в этот вечер своих товарищей. У некоторых были отрублены руки, головы, прямо ужасно, и все-таки нашел всех своих товарищей с нашего отряда, их было 17 человек, а всего лежало 67 человек, и если час-другой приехали позже, то товарищи наши были бы зарыты… На площади народу было много и не велено было расходиться. Выступил из наших тов. Горбатов - это агент по продовольствию, и говорит, товарищи, это чья работа, что вы наделали, и указывая на церковь, сказал, вот ваши боги, вы ходите и молитесь, а что сделали, за эту работу, вы будете отвечать. Потом сделали распоряжение сейчас же убрать тела и привести их в порядок и похоронить с честью, как полагается. Заняли здесь бывшую школу, здание большое, поставили охрану и начали производить чистку бандитов. В этот вечер арестовано было около сотни, посадили в амбар, где сидели наши товарищи. Потом сделали собрание свое и решили марьевских крестьян, которые были с нами, отпустить домой. А мы, тов. Горбатов, я и другие товарищи, заняли дом для штаба, а меня тов. Горбатов назначил быть комендантом тюрьмы и дал мне наказ следить строго и не доверяться охране, а действуй сам, береги себя и нас и верно. Особенно мне было очень трудно, не знал я ни дня ни ночи и не видел покоя, доверить было некому, товарищей моих никого не было - один. Тоска, скука, да еще кусают. Но потом я взял себя в работу и забыл про все. Штаб делал аресты бандитов, сопровождал ко мне, потом брали от меня на допросы и приводили обратно, потом дело разбирали и отправляли по назначению когда куда.
На второй день взялись мы производить убитых товарищей в порядок, мобилизовали плотников делать гробы, трибуну, ограду и выкопать более удобную и глубокую могилу, а от меня арестованных выбрал и поручил обмывать трупы, одеть как полагается под моим наблюдением. Потом все это было сделано, и через несколько дней похоронили мы с честью наших павших товарищей, погибших на своем посту за народное дело. Нами была послана в Москву телеграмма, чтобы приехала комиссия и полюбовалась, что делать с такими извергами или бандитами. Получаем ответ с Кочетова, что комиссии не будет, должны точно расследовать и виновных строго наказать. И так закончили мы здесь свою работу, вычистили почти всех контрреволюционеров, и каждый из них понес свое наказание.
Потом я отправляюсь с тов. Горбатовым в мое село, где я работал и потом у меня приехавши была жена, оставшись в селе Сергиевке, где у меня был ссыппункт и квартира. Жена только что приехала перед вспышкой из Петропавловска, гостила у брата, который работал в Совете народного хозяйства бухгалтером. Поселки мои находились в 25-ти верстах от с. Покровское. На полпути встречаются мне из Сергиевки крестьяне, забилось у меня сердчишко и говорю тов. Горбатову, ну что мне с ними сделать? Он мне говорит, не волнуйся, окрикнули их, стой, они остановили лошадей, подходят к нам с поклонами. Я им говорю: «Здорово, мы живы», и вижу их испуг. Я им говорю: «Ну как там моя жена?» Они переглянулись, потом говорят: «Да, тов. Лепиков, сейчас мы не знаем, где она находится. Да и признаться, все время, как осталась она после тебя, ее арестовывали, мы брали ее на поруки и находилась в Сергиевке. Потом приехали из поселка Козловки и увезли ее с собой, есть слухи, что ее они там ограбили и убили» и сказали, что приезжали, их фамилии. Я их знал, это известные бандиты и конокрады. Ну, поезжайте куда вам надо, а мы с тов. Горбатовым отправляемся прямо в Козловку. Я и говорю ему: «Ну, здесь будет работа».
Приезжаем в Козловку, находим бандитов, двоих, которые убили мою жену, и они по заслугам понесли наказание. Из вещей, которые были у меня и у жены, ничего не осталось, в чем был уехав, то только и было. Потом сделали мы здесь распоряжение, чтобы найти труп моей жены, и через несколько дней ее нашли около поселка Козловки в кустах, раздета наголо, зверски избита, голова проломлена и в левый бок воткнута деревянная острая палка толщиною дюйма в три. И потом с Ишима реки вытащили 36 человек, пришлось в братскую могилу похоронить всех вместе, а эти бандиты так и не сказали, что труп находится там-то. После похорон погибших товарищей взялись за чистку бандитов, только закончили здесь, получаем предписание ехать в Покровку, там появилась банда, услыхали, что приехал с Марьевки отряд, все разбежались по степям. Ну, думаем, теперь отдохнем, и привели еще в порядок братскую могилу, так что приходим и любуемся, и говорим: «Ну, товарищи, мы сделали вам все, что могли». И чувствуем, только от ветра красные флажки нам как будто говорят спасибо, теперь, думаю, все сделано, что же мне здесь делать. Поговорил с тов. Горбатовым, он говорит, подожди, узнаем точно, как твои товарищи, живы или нет. На второй день явились мои дорогие товарищи, которые ездили за патронами в Петропавловск, все семь человек, я был очень рад, они мне рассказали, как они удирали от бандитов, а мы рассказали, что нами было сделано, прямо не наговоримся, будто не видались три года, а всего они проездили недели три. Потом еще кое-кого сцапали, и так закончили мы свою работу.
Вскоре получаем из Центра распоряжение, что все оставшиеся в живых профработники должны сняться с работы продовольствия и вернуться по месту жительства. За это получаем за нашу работу по 10 пудов зерном пшеницы, как премия, и приехавши на место нам некоторые говорили, вот они обиралы приехали, себе привезли, а нам ничего. Обидно было слушать, но делать нечего. Несмотря на это, ну, думаю, это не хлеб, а кровь наших погибших товарищей, которые все работали не лично для себя, а для всех товарищей, оставшихся здесь голодными. Мы здесь знаем, зачем мы поехали и что надо было делать, но было обидно слушать такую глупость.
Приезжаем на фабрику, двое товарищей - Федор Биллер и я, а остальные погибли на продфронте. Вхожу в свою каморку, ну, думаю, что делать, была у меня дочь в деревне, растерял всех родных и знакомых. На второй день пишу письмо дочери в деревню и теще в Москву, дочь просит в деревню, а теща в Москву. Еду в деревню, поговорил с дочерью и приехал в Питер. Скука, безработица, написал письмо в Москву свояку и теще, что не знаю как быть, работы нет, одинок, скука, всего недочет. Получаю письмо от свояка, не падай духом, приезжай, устрою. В то время свояк занимал должность председателя Главтекстиля, а потом секретарем, и виделся с ним на конференции и держу посейчас связь. Потом пошла фабрика в ход, и я остался работать и работаю по сие время ткачом. Итак, заканчиваю свое старое воспоминание и прошу извинения, что написал не то, что требовалось, согласно врученной Вами мне анкете, которую я утерял."
Архив: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 5. Ч. I. Д. 100. Л. 1-13. Копия. Машинопись.
Источник: https://rusarchives.ru/publikacii/otechestvennye-arhivy/4356/vospominaniya-lepikova-o-rabote-prodotryada-petrogradskih-rabochih-v-sibiri-v-1918-1920