Отношения полов в русской деревне, 1920-е гг.
Парень из нижегородской деревни в годы нэпа уехал в город, устроился там каким-то лакеем в ресторане. Приехал на побывку в родную деревню.
"Мишка Бобонин не спеша расстегнул бекешу с превосходным каракулем на карманах и воротнике; под бекешей[7] белая рубаха с кармашками, подпоясана она желтым ремнем, у ворота галстук с полоской голубой посередине, на нем позолоченная брошь. На руке часы на серебряной цепочке. Заглядывая на них без нужды, он сказал серьезно:
- Виноват, красавицы, здесь можно раздобыть первач, чтобы позабористее, пошикарнее?..
- Первача, Миша, море разливанное, - ответил Ванька-Слюнтяй. - Только молчок, нарваться можно. Это в деревне самый трогательный вопрос.
- Ерунда, - чеканно сказал Бобонин. - Девки, извольте на семена!
И выбросил полтинник. Вынув толстый серебряный портсигар, задымил и осведомился:
- Надеюсь, здесь курить можно?
Девки сначала заахали, дивясь на тяжелое серебро портсигара, потом, разглядев срамное изображение на нем, смирно умолкли. Парни разглядывали гуртом, хохотали.
<...>
- Как тут насчет взаимоотношения полов? - в гаме переговаривался Бобонин с Ванькой.
- Ты городной. Ты - сила. Девки своих опасятся. А приезжим, хоть бы продотрядникам, али, скажем, всяким командированным, всегда отломится.
Бобонин прищелкнул языком, подмигнул Паруньке, запахнулся и вышел в сени. От девичьего крика да избяной духоты разломило голову. Глянул на улицу. Тишина. Стужа. Скука.
Вот дверь открылась. На мгновение он увидел белеющую девичью фигуру в просвете дверной щели. Потом опять стало темно, только снег белел на улице.
- Миша?!
Бобонин отвел рукой от себя девичью фигуру.
- Али чем не угодила?
Бобонин ответил не сразу, с большим недовольством в голосе:
- Я человек принципиальный и от своих слов не отступлю. Не желаешь - другую найдем. И нечего было поклон присылать.
Молчание. Голос ее задрожал:
- Думы меня съели. А как обманешь? Пойдет молва, срам, все наружу выйдет, а ты не женишься. Как же мне быть тогда? Головой в омут?
- Обязательно жениться! Дурацкие мысли это деревенские. Не разбираетесь вы в наслаждениях жизни, не желаете по-городному. Видать, ты просто меня не любишь...
- Что ты, что ты! Кабы не любила, не думала бы и поклон присылать. - Она заплакала: - Разговор промеж девок ходит, что как ты городной да богатый, так потому и люблю. Все это враки, Миша...
Белая фигура застыла у стены. Бобонин различил перед собой круглое белое девичье лицо, печальное и стыдливое.
- Оставим дебаты. Я в подробности не вдаюсь. Я личико твое обожаю, личико твое, ежели ценить со вкусом, ровно у француженки, которая у нас на пианине играла.
- Личико, Миша, оно линючее. Сегодня - роза розой, а в бабах, когда напасть да боли придут, куда что и денется... Бабу повадка да сила красит. Я - бобылка, с издетства по чужим людям, угодить твоему родителю с родительницей сумею. К покору привычна, работы не боюсь, - неужто мои руки другим концом вставлены?
- Руки-крюки. Эх вы, некультурная масса! Твоими руками только навоз пригодно накладать. Накладать навоз - сила необходима. А для остального твои руки - ша. Настоящая рука чем миниатюрнее, тем антику в ней больше. Коготки у фасонной руки смазаны лаком, да большие, так и светятся... А ты со своими корягами.
- Нам для работы мазать ногти не повадно, - поперечила она.
- Настоящая женщина и работает иначе. Капитал составляет не горбом, поняла? Мне твоей силы хоть бы во век не было! Телосложение у тебя завлекательное... вот и скажи, надолго ли мою душу терзаньям предашь?
- Вся душа у ног твоих лежит. Я за тебя голову отдам.
- Твоя голова мне не нужна, располагай собой. Ты молвы боишься?
- Как не бояться... Девке всегда покор[11], Миша, она и за парня ответчица, и весь срам на ней, хоть зачинщиком в этом деле всегда ваш брат.
- Ну, в таком случае - до свиданья...
Бобонин, сердито сопя, начал застегивать бекешу. Он отвернулся от Паруньки, как бы не намереваясь больше с нею разговаривать, - сердито поправлял каракулевый воротник. Тогда Парунька отделилась от стены и робко приблизилась к нему.
- Расставанье с тобой мне хуже смерти.
- То-то же!
Он, надо думать, ждал этого, протянул к ней руки. Она вошла в кольцо его рук, упала, на грудь ему и всхлипнула:
- Никого у меня нет, кроме тебя, на белом свете...
- Ладно хныкать, - прошептал он, - не родителя хоронишь...
Она охотно подалась к нему.
Заученной манерой, небрежно он стал целовать ее в губы. Потом обхватил и стал теснить в угол, где стоял сундук, покрытый дерюгой. Она в страхе зашептала:
- Не надо, Миша, не гоже... Холодно! Подруги узнают...
- Во вторник, помни... - прохрипел он. И толкнул ее к двери: - Иди первая...
В избе буянила гармонь, был гомон, пели песни, плясали. Но входящих заметили.
- Говорил я тебе, Михаил Иваныч, счастье тебе само в руку лезет. Клюет ли? - спросил в гаме Ванька Бобонина.
Бобонин закинул ногу за ногу, улыбнулся в пространство и небрежно бросил:
- Клюет!"
Кочин Н.И. Девки (роман написан в 1928-1931 гг., цитируется по правленному изданию 1958 г. Оригинал пока не нашел)
"Мишка Бобонин не спеша расстегнул бекешу с превосходным каракулем на карманах и воротнике; под бекешей[7] белая рубаха с кармашками, подпоясана она желтым ремнем, у ворота галстук с полоской голубой посередине, на нем позолоченная брошь. На руке часы на серебряной цепочке. Заглядывая на них без нужды, он сказал серьезно:
- Виноват, красавицы, здесь можно раздобыть первач, чтобы позабористее, пошикарнее?..
- Первача, Миша, море разливанное, - ответил Ванька-Слюнтяй. - Только молчок, нарваться можно. Это в деревне самый трогательный вопрос.
- Ерунда, - чеканно сказал Бобонин. - Девки, извольте на семена!
И выбросил полтинник. Вынув толстый серебряный портсигар, задымил и осведомился:
- Надеюсь, здесь курить можно?
Девки сначала заахали, дивясь на тяжелое серебро портсигара, потом, разглядев срамное изображение на нем, смирно умолкли. Парни разглядывали гуртом, хохотали.
<...>
- Как тут насчет взаимоотношения полов? - в гаме переговаривался Бобонин с Ванькой.
- Ты городной. Ты - сила. Девки своих опасятся. А приезжим, хоть бы продотрядникам, али, скажем, всяким командированным, всегда отломится.
Бобонин прищелкнул языком, подмигнул Паруньке, запахнулся и вышел в сени. От девичьего крика да избяной духоты разломило голову. Глянул на улицу. Тишина. Стужа. Скука.
Вот дверь открылась. На мгновение он увидел белеющую девичью фигуру в просвете дверной щели. Потом опять стало темно, только снег белел на улице.
- Миша?!
Бобонин отвел рукой от себя девичью фигуру.
- Али чем не угодила?
Бобонин ответил не сразу, с большим недовольством в голосе:
- Я человек принципиальный и от своих слов не отступлю. Не желаешь - другую найдем. И нечего было поклон присылать.
Молчание. Голос ее задрожал:
- Думы меня съели. А как обманешь? Пойдет молва, срам, все наружу выйдет, а ты не женишься. Как же мне быть тогда? Головой в омут?
- Обязательно жениться! Дурацкие мысли это деревенские. Не разбираетесь вы в наслаждениях жизни, не желаете по-городному. Видать, ты просто меня не любишь...
- Что ты, что ты! Кабы не любила, не думала бы и поклон присылать. - Она заплакала: - Разговор промеж девок ходит, что как ты городной да богатый, так потому и люблю. Все это враки, Миша...
Белая фигура застыла у стены. Бобонин различил перед собой круглое белое девичье лицо, печальное и стыдливое.
- Оставим дебаты. Я в подробности не вдаюсь. Я личико твое обожаю, личико твое, ежели ценить со вкусом, ровно у француженки, которая у нас на пианине играла.
- Личико, Миша, оно линючее. Сегодня - роза розой, а в бабах, когда напасть да боли придут, куда что и денется... Бабу повадка да сила красит. Я - бобылка, с издетства по чужим людям, угодить твоему родителю с родительницей сумею. К покору привычна, работы не боюсь, - неужто мои руки другим концом вставлены?
- Руки-крюки. Эх вы, некультурная масса! Твоими руками только навоз пригодно накладать. Накладать навоз - сила необходима. А для остального твои руки - ша. Настоящая рука чем миниатюрнее, тем антику в ней больше. Коготки у фасонной руки смазаны лаком, да большие, так и светятся... А ты со своими корягами.
- Нам для работы мазать ногти не повадно, - поперечила она.
- Настоящая женщина и работает иначе. Капитал составляет не горбом, поняла? Мне твоей силы хоть бы во век не было! Телосложение у тебя завлекательное... вот и скажи, надолго ли мою душу терзаньям предашь?
- Вся душа у ног твоих лежит. Я за тебя голову отдам.
- Твоя голова мне не нужна, располагай собой. Ты молвы боишься?
- Как не бояться... Девке всегда покор[11], Миша, она и за парня ответчица, и весь срам на ней, хоть зачинщиком в этом деле всегда ваш брат.
- Ну, в таком случае - до свиданья...
Бобонин, сердито сопя, начал застегивать бекешу. Он отвернулся от Паруньки, как бы не намереваясь больше с нею разговаривать, - сердито поправлял каракулевый воротник. Тогда Парунька отделилась от стены и робко приблизилась к нему.
- Расставанье с тобой мне хуже смерти.
- То-то же!
Он, надо думать, ждал этого, протянул к ней руки. Она вошла в кольцо его рук, упала, на грудь ему и всхлипнула:
- Никого у меня нет, кроме тебя, на белом свете...
- Ладно хныкать, - прошептал он, - не родителя хоронишь...
Она охотно подалась к нему.
Заученной манерой, небрежно он стал целовать ее в губы. Потом обхватил и стал теснить в угол, где стоял сундук, покрытый дерюгой. Она в страхе зашептала:
- Не надо, Миша, не гоже... Холодно! Подруги узнают...
- Во вторник, помни... - прохрипел он. И толкнул ее к двери: - Иди первая...
В избе буянила гармонь, был гомон, пели песни, плясали. Но входящих заметили.
- Говорил я тебе, Михаил Иваныч, счастье тебе само в руку лезет. Клюет ли? - спросил в гаме Ванька Бобонина.
Бобонин закинул ногу за ногу, улыбнулся в пространство и небрежно бросил:
- Клюет!"
Кочин Н.И. Девки (роман написан в 1928-1931 гг., цитируется по правленному изданию 1958 г. Оригинал пока не нашел)