(no subject)
Я начинаю понимать, почему некоторые люди за сорок-пятьдесят-шестьдесят, не добившиеся в жизни ничего особенного, так любят часто и громко провозглашать: «Да я тридцать лет на заводе бурильщиком отпахал!», иногда также разражаясь подробностями и тем повергая в смертную тоску присутствующую при рассказе молодежь (слишком вежливую, чтобы послать нахуй).
Потому что когда ты действительно работаешь, как папа карло, от зари до зари, не зашибаешь больших бабок и никого не обманываешь, то всем на это класть. Натурально всему человечеству, включая твое же начальство. Если ты при этом еще и испытываешь гордость за свой труд (а это, кстати, нормально), то ты чувствуешь потребность хотя бы в бесплатном человеческом признании. Становится просто-напросто немного обидно, что какого-то Тимати с надувными бицепсами, который поет бесполезные песни, знает вся страна, а тебя, Ивана Иваныча Морсюкова, выточившего этими самыми руками на этом самом станке этих самых реально полезных болванок больше миллиона, знает ну от силы человек двести: родственники, коллеги, бывшие сослуживцы или однокашники, знакомые, соседи и еще пара собутыльников. И сказать, что все они гордятся знакомством с тобой, было бы слишком смело.
Теоретически, при отсутствии человеческого признания труд должен стать самонаполняющимся источником заслуженной гордости и удовольствия от нее. Но на деле ничего такого не происходит, так как тебе самому или твоей семье в пузо не впились эти самые болванки, а впились они как раз человечеству, которое выплачивает тебе косвенным образом какую-никакую зарплату и считает, что все долги тем самым розданы.
Вот отсюда и берутся: «Да я десять лет на заводе в горячем цеху!», «Да я этими самыми руками полсотни самолетов собрал!», «Да я», «Да я», «Да я»! Очень просто: только-только пришедшая на рынок труда молодежь, которая, по всем законам логики, должна бы заменить тебя, Иван Иваныча, у станка, чтобы производить полезные болванки, смотрит на тебя, Ивана Иваныча, который кое-что повидал и кое-что умеет, пустыми глазами, ищет «работу в офисе с компьютером, бумагами и коллегами» и глубоко в душе хочет быть как Тимати.
Потому что когда ты действительно работаешь, как папа карло, от зари до зари, не зашибаешь больших бабок и никого не обманываешь, то всем на это класть. Натурально всему человечеству, включая твое же начальство. Если ты при этом еще и испытываешь гордость за свой труд (а это, кстати, нормально), то ты чувствуешь потребность хотя бы в бесплатном человеческом признании. Становится просто-напросто немного обидно, что какого-то Тимати с надувными бицепсами, который поет бесполезные песни, знает вся страна, а тебя, Ивана Иваныча Морсюкова, выточившего этими самыми руками на этом самом станке этих самых реально полезных болванок больше миллиона, знает ну от силы человек двести: родственники, коллеги, бывшие сослуживцы или однокашники, знакомые, соседи и еще пара собутыльников. И сказать, что все они гордятся знакомством с тобой, было бы слишком смело.
Теоретически, при отсутствии человеческого признания труд должен стать самонаполняющимся источником заслуженной гордости и удовольствия от нее. Но на деле ничего такого не происходит, так как тебе самому или твоей семье в пузо не впились эти самые болванки, а впились они как раз человечеству, которое выплачивает тебе косвенным образом какую-никакую зарплату и считает, что все долги тем самым розданы.
Вот отсюда и берутся: «Да я десять лет на заводе в горячем цеху!», «Да я этими самыми руками полсотни самолетов собрал!», «Да я», «Да я», «Да я»! Очень просто: только-только пришедшая на рынок труда молодежь, которая, по всем законам логики, должна бы заменить тебя, Иван Иваныча, у станка, чтобы производить полезные болванки, смотрит на тебя, Ивана Иваныча, который кое-что повидал и кое-что умеет, пустыми глазами, ищет «работу в офисе с компьютером, бумагами и коллегами» и глубоко в душе хочет быть как Тимати.