ГЕНИАЛЬНОЕ ПРОЗРЕНИЕ ВЕЛИКОГО РУССКОГО УЧЕНОГО
Снова интереснейшее место в "Очерках..." незабвенной памяти Алексея Федоровича Лосева, где освещается определяющее влияние первичных неоформленных интуиций духа на язык, на этническую мифологию, а следовательно - и на философию, и эстетику, и на культуру народа в целом. Проведя всестороннее исследование вопроса, А.Ф. находит единую основу для этого - поиск и видение греком телесной оформленности бытия во всех отправлениях. Тут же - интересное определение диалектики, с учетом вышеозначенной концепции.
Как специфику явления, исследователь подчеркивает, что для греков невозможно было отделить друг от друга разные области духовного, которые все происходили от мироощущения "телесной пластичности":
«на всех стадиях человеческого воспитания, от внешнего тела до заумных экстазов, руководящей интуицией является интуиция тела и скульптурно-мифического существа. И можно говорить о разных предметах этого воспитания, о теле, душе, уме и т.п., но нельзя говорить о разных методах этого воспитания. Метод этот - единственный; он - эстетический, он же и моральный, он же умственный и "умный", он же, наконец, и религиозный, ибо все это для греков есть нечто единое и нераздельное».
И далее, «Если бы мы захотели конкретно ощутить эту связь греческой философии с исходными пластическими интуициями, мы должны были бы усвоить и пережить одну великую стихию, которая является как раз переходным звеном между неоформленными интуициями изначального мироощущения и законченными философскими теориями. Эта стихия есть язык. Кто понимает греческий язык, тот тем самым принципиально понимает и греческую философию. В имени, в слове впервые фиксируется сущность изначальной интуиции. Слово - первое выявление скрытой интуитивной сущности. Потому и философия есть не что иное, как раскрытие внутреннего содержания слов и имен, открывшихся данному народу и созданных им. Слово - не звук и не знак просто. Слово есть орган оформления самой мысли, след., и самого предмета, открывающегося в мысли. Слово и язык есть орган всенародного самосознания. И вот, историк греческой философии должен уметь выводить эту философию из греческого языка. Он должен знать, что философия есть не больше, как раскрытие глубинных интуиций и мыслей, заложенных в языке и что философская теория есть не что иное, как осознанный и проанализированный язык. Тогда греческая философия получает свое подлинное национальное значение и становится неповторимым и единственным в своем роде творчеством, как неповторим и единственен и сам греческий язык».
И развертывание с пояснением о телесной интуиции:
«Какую философию мог создать народ, для которого сама σοφία, "мудрость", есть, по корню слова, мастерство, умение создавать вещь, понимание ее устройства? Гомер прямо говорит о "мудрости" плотника, или зодчего (τέκτων), подобное чему встречаем и в гомеровских гимнах, и у Пиндара, и у Эврипида. "Мудрыми" оказываются у Пиндара, Аристотеля и в надписях - художники. "Мудрые" у Эврипида, Поллукса и др. значит - "полководцы", у Архилоха, Вакхилида, Эсхила, Платона и др. - штурманы, в надписях - врачи, у Пиндара и Платона - возницы, у Софокла - борцы. Древние грамматики прямо приравнивают эту "мудрость" - "искусству" и "ремеслу" (τέχνη); Аристотель понимает ее как "добротность искусства" (άρετή τήσ τέχνησ), а лингвист Бругман относит это слово к тому же семейству, что и греческое όράω и латинское videre, "видеть", при особенном родстве с латинским tuor. Удивительно ли после всего этого, что Плотин дает эстетику и учение об уме на основании понятия "софии", и удивительно ли, что, по Плотину, "жизнь есть мудрость", что "сущность сама по себе есть мудрость", так что "все подобное зрится там наподобие изваяний", и что "все возникающее, будь то искусственное или природное, создает некая мудрость и везде водительствует над творчеством мудрость", так что "истинная мудрость - сущность, и истинная сущность - мудрость", и боги проводят жизнь не в рассудочном мышлении, но в блаженных созерцаниях "прекрасных изваяний", "изваяний не написанных, но сущих", "почему древние и называют идеи сущими и сущностями"? Все это глубоко понятно и оправданно. Раз Плотин - философ, то о какой же "софии" он может говорить, как не о той самой телесно-пластической, которая зафиксирована в его родном языке.
Философ - любитель мудрости, любитель знания. Но что это такое для грека - знание? Я думаю, многие филологи замечали, что слово γιγνώσκω, "узнаю", "познаю", у Гомера весьма часто соединяется с глаголом, означающим видение. Елена говорит Приаму (пер. Гнедича): "Вижу и многих других быстрооких данайских героев. Всех я узнала б легко и поведала б каждого имя". "Спешно с поверженных он совлекал прекрасные брони, вспомнивши (γιγνώσκων) юношей: прежде он их пред судами ахеян видел..." "И Эней пред собою познал (έγνω) Аполлона, в очи воззревши". "Знал я тебя, предчувствовал я (γιγνώσκων προτιόσσομαι), что моим ты моленьем тронут не будешь". Да и что значит греческое οϊδα, "знаю", как не то, что "я увидел", и всегда ли греки так уж четко различали είδέναι и ίδεΐν? Когда мы читаем у Гомера:
«Ныне поведайте Музы, живущие в сенях Олимпа.
Вы - божества вездесущи и знаете все в поднебесной.
Мы ничего не знаем (ίδμεν), молву мы единую слышим»
или у Ксенофана: "Что касается истины, то не было и не будет ни одного человека, который знал бы ее относительно богов и относительно всего того, о чем я говорю", так что "если бы даже случайно кто-нибудь и высказал подлинную истину, то он и сам, конечно, не знал бы (οίδε) об этом, ибо только мнение - удел всех", - то явно, что здесь греческий язык противопоставляет "знание" "слышанию", т.е. "знание" скрыто понимается здесь как знание на основе видения, оптическое знание».
«Платон пишет: "Это мы не услыхали от других, но сами знаем (οΐδαμεν) воочию". Эсхил употребляет выражение: "говорю знающим", т.е. "вы ведь сами видите, о чем я говорю". О позднейшем смешении этих глаголов можно найти у Плутарха.
Кроме того, - что такое греческая "идея", как не видение, зрение, узрение, если уже сама этимология указывает на это? Пусть в древнем языке "идея" равносильна чувственному виду, как и σύνεσισ связано со слуховыми впечатлениями. Но вот уже столь развитой философский язык, как у Платона, нисколько не стесняется употреблять это слово в чисто оптически-чувственном смысле».
«... Этих примеров можно было бы привести очень много. И тут я опять спрошу: могла ли греческая философия не иметь оптически-символического и светового учения об идеях и могло ли центральное русло ее - платонизм - не быть диалектикой? Ведь что такое диалектика?
Диалектика есть всегда утверждение и полагание смысла в его четком отграничении от всего иного, с четкой границей, т.е. такое полагание смысла, когда тут же мыслится и инобытие, когда смысл полагает это инобытие (ибо требует границы), когда во взаимоотношении с этим инобытием, в различии с ним, в тождестве с ним, в борьбе с ним, в примирении с ним и совершаются все его смысловые судьбы. Значит, античная диалектика необходимым образом вытекает из первоначальных световых интуиций, она есть не что иное, как философия света и свето-тени. Диалектика у греков есть философия статуй, и в основе платонического учения об идеях лежит скульптурное мироощущение. Платоническая диалектика есть переведенный на язык философских понятий мир, данный как разнообразно освещенная статуя. Учение об идеях есть учение о скульптуре.
Диалектическая έπιστήμη есть буквально (от ΐστημι) "привхождение", "стояние при вещи". У Гомера еще не сразу поймешь, где тут "знание", где "стояние при вещи":
Я и его под песком погребу и громадой камней
Страшной кругом замечу; не сберут и костей Ахиллеса
Чада Ахеян.
Перевод Гнедича тут не передает точно нужного нам оттенка: "не соберут костей" - по-гречески ούδέ... έπιστήσονται... άλλέξαι, т.е. не будут в состоянии (схолиаст: δυνήσονται) собрать, не окажутся тут, возле, чтобы собрать. Иной раз этот глагол прямо говорит о физической силе, и его необходимо соединять с первоначальной моторной интуицией, как οϊδα - со зрительной. У Гомера он большею частью значит "sich auf etwas verstehen, kön nen". То же у Пиндара, Геродота и др. Что эпистемное знание очень близко к "техническому" (от τέχνη), об этом уж не раз делались наблюдения. В сократических диалогах Платона это сближение - обычно, да и вообще до Аристотеля едва ли эти понятия были особенно четко различаемы. В аттической философии эпистемное знание, в связи с духом времени, приобрело весьма широкий смысл и стало охватывать все виды знания, не только знание, двигательно направленное на чувственные вещи. Но и тут надо отдавать себе полный отчет в значении этого слова. Сократовская философия, говорят, есть этика, и эпистемное знание направлено у него на этические понятия. Но что такое αγαθόσ, слово, столь бесцветно переводимое нами как "хороший", и что такое αρετή, слово, которое еще до сих пор переводят как "добродетель"? Αγαθόσ ровно не имеет никакого морального смысла. Теперь первоначальный смысл этого слова понимают как "приличный", "подобающий" и выводят из религиозно-ритуальной сферы. Оно употребляется и относительно людей, и относительно вещей, и я бы его часто переводил как "настоящий", "правильный", "соответствующий цели". Нельзя ведь сказать по-русски: добродетель свиней, лошадей, добродетель карандаша, пера, сапога. Вот почему "хорошее" или "благое" у Сократа совпадает с "полезным" и "нужным". И вот почему система платонизма увенчивается этим "Благом", которое почти вся толпа исследователей Платона и Плотина упорно продолжает понимать этически, хотя оба философа называют его солнцем, дающим силу видеть и быть видимым, и, след., пребывающим само по себе уже как нечто сверх-видимое и сверх-видящее. Ясно, что "Благо" платонизма есть обоснование зримой мировой скульптуры, а не какая-то скучная моралистика, к которой силится большинство свести Платона. У нас даже нет такого термина, чтобы передать это платоническое Άγαθόν. И мы никак не можем понять, что переводить подобные термины с греческого на современный европейский язык все равно что впечатление от античной статуи передавать средствами современной балалайки.
Αρετή, "добродетель", которую эпистемно исследуют Сократ и Платон, всегда имеет под собой значение способности строить, мастерить, конструировать. Снелль прямо говорит: "Образ ремесленника, из которого постоянно снова исходит Сократ, имел для него гораздо большую, чем просто иллюстративную, ценность". А Г.Мейер написал целую книгу, в которой доказывает, что Аристотель решительно во всех главнейших построениях своей философии имел искусство в качестве основного опыта и образца, исходного пункта для философствования. Даже Платон не раз отмечает эту знаменитую склонность Сократа к плотникам, кожевникам, сапожникам и т.д., хотя у него самого мастер, δημιουργόσ, тоже смотрит на "идею", чтобы сделать стол или кровать. Кто вчитывался в греческий философский текст, тот заметил, что как γιγνώσκω связано с άρχή, "началом", "принципом", как συνίεναι связано с "логосом", так έπίστασθαι связано с τέλοσ, "целью", с άγαθόν, "благом", "добром". Вот почему ίδέα τοϋ άγαθοϋ - венец платонической философии и исходный пункт всей античной диалектики, - оказалась только смысловой силой бытия, организованного как художественное целое, как изваяние; и вот почему не только у Гераклита "глаза более точные свидетели, чем уши", но и у Платона - "философия есть величайшее благо очей".
Так рождается греческая философия в стройную теорию, получая у Платона и Аристотеля форму диалектического осознания объективного строя скульптурного космоса; и так гибнет она, когда Плотин и Прокл дают полное диалектическое осознание и всех внутренно-интимных корней греческого духа, τ.е. языка, и когда строят они законченную диалектику всей греческой мифологии. С мифа началась философия, мифом и кончилась. Но в начале мифология - слепая и жизненная интуиция и сила, в конце - разумно явленная смысловая система духа. Там и здесь одухотворенное тело и его изваянный лик - единственная руководящая нить жизни и мысли».
Это проникновение гениальной интуиции в область творчества духа античности, будто дает основание надеяться на возможность совершения подобного прозрения и в сфере проявлений русского духа, и ставит ряд вопросов перед исследователем.
Прежде всего, верна ли предложенная Лосевым формула воплощения первичных интуиций для любой культурной формации?
Очевидно, что да. По крайней мере, нет никаких видимых препятствий для этого. Другие вопросы будут сложнее и потребуют взвешенного обстоятельного ответа.
Существует ли пресловутое единство, общность воплощаемых имманентных импульсов для разных явлений русского духа? Если да, то что же является ядром этих импульсов? (Если нет, - что даже звучит странно, - то как такое возможно - для единой культуры?)
Разумеется, это непростая задача, которая в отношении греков была разрешена крупнейшим в мире специалистом в этой сфере, располагавшим колоссальным опытом предыдущих поколений и пользовавшимся, как превосходным инструментом, незаурядными талантами исследователя.
Кроме того, заключение было сделано им по прошествии многих веков по завершении истории античности - а такое, несомненно, лучше замечается на расстоянии.
С другой стороны, А.Ф. оставил нам плоды своего замечательного опыта, которые грех не использовать, даже не предприняв такую предерзостную попытку...