Рассказ рождественского эльфа
В этой истории пробегали "Сильмариллион", "Письма Рождественского Деда" и личный глюк по мотивам "Осени Средиземья" А посвящается trewin elenire
Вряд ли я хотел этого всегда − разбирать почту Рождественского Деда. Хотя ведь и в прежней жизни я частенько нередко занимался именно что доставкой писем. Началось это во время Великого Похода − мне повезло обнаружить один из отрядов, шедший другой дорогой, и, разумеется, меня просили передать вести знакомым и родичам. Да, писать в те времена еще не умели − но, вы думаете, это кого-нибудь останавливало? Во всяком случае письмо куда легче, чем новый лук, два десятка стрел и туесок варенья. А позже, в Светлом Валиноре мне нравилось помогать сородичам находить друг друга. Или хотя бы того, кто видел этого друга. Узнавать, переправился ли он через море или все еще на том берегу… Бывало, мне случалось передавать приглашение на свадьбу или весть о рождении детей, но тогда я не придавал этому значения, ведь любой сделал бы то же самое.
А потом было возвращение в Сирые Земли, война, тропы и дороги Эндорэ. Пробираться по лесам, чтобы доставить весть в осажденную крепость, порой сражаться с чудовищами − пожалуй, мне даже нравилась такая жизнь. Она напоминала то, что я так любил − ткать полотно, соединяя узоры и подбирая оттенки. Выплетать узоры кружев или вышивки − а здесь приходилось связывать судьбы − городов осажденных крепостей и отдельных эльдар, моих сородичей. Чтобы эльф, заброшенный войной, скажем, в Нарготронд или Хитлум, мог узнать о судьбе жены и кошки, оставшейся на Химринге. Мне повезло выжить; я носил послания короля Арафинвэ и Гил Гэлада, передавал вести из Линдона в Эрегион а после в Имладрис, порой бывал в Лотлориэне и Темнолесье.
Пока мои сородичи жили на этой земле, я не стремился на Заокраинный Запад, хотя все чаще случалось мне сопровождать тех, кто решил покинуть смертные земли. С каждым из них таяла частица волшебства и мир словно становился беднее. Со временем все труднее стало жить в нем. Дышать − словно через гарь, видеть − будто в густом тумане. Представь, что из мира вдруг исчезают запахи: свежей травы, моря, яблок, весенних листьев... Все меньше становилось моих сородичей и все больше людей, а с ними было горько и странно. Словно в насмешку придумывали они о нас жуткие истории, в которые лет через сто становились для потомков непререкаемой истиной. Говорили, что мы крадем детей, что у нас нет души и жизнь мы не ценим, тяготимся ею. Не знаю, кто придумал такую несусветную глупость.
Мы ценим всякую жизнь куда сильнее, чем они сами. Представьте только: за шесть сотен лет всего четыре случая, когда мои сородичи сражались друг с другом. И всякий раз это была особенная ситуация, когда скорбь утрат делала компромисс невозможным − и, пожалуй, некоторая одержимость. Я знаю о чем говорю, я видел. Слышали ли вы,чтобы хоть один людской народ веками скорбел бы о том, что триста лет назад не смог с кем-то договориться?
И все же некоторые из нас шли к ним учить, лечить − и порой платили за это жизнью. С легкостью убивающие себе подобных, они не видели особого преступления в том, чтобы погубить прекрасное древнее существо, видевшее первый рассвет. Тогда приходилось браться за оружие − как еще объяснить тем, кто не понимает добрых слов?
...А эти могли, заявившись к братьям загубленной девы, иметь наглость просить о помощи − мор там или засуха, хотя и ста лет не прошло с тех пор. Или украсить могилу убитыми для такой вот цели деревьями, приносить на ней жертвы и считать, что это в полной мере искупает их вину.
Дальше было еще тяжелее − нас было совсем мало, жили мы в нескольких скрытых крепостях, разбросанных по свету. Гонцам приходилось пробираться через мир людей, опасный и странный, где могли убить просто за то, что ты не такой, как окружающие. Но даже тогда встречались и доброта, и участие, а то и настоящая мудрость. А потом Творец вошел в мир, изменив его Собой, и принял смерть от людей. Через короткое время те, кто называл себя его последователями, сравнялись в жестокости со своим гонителями, а потом и превзошли их...
Казалось, что мир вернулся прежнюю колею − а потом явился он. Ехидный и веселый епископ Николай, решивший, что ему интересно дарить. Он пришел к нам сам ни слова не сказав ни о наших ушах, ни о нашей душе или бессмертии. Просто спросил, а не хотелось бы нам мы помочь ему поздравить с днем рождения Того, кто учил людей быть добрыми друг к другу и умер от их рук. Это было так невероятно, что мы согласились − и ни разу не пожалели об этом.
Потом оказалось, что все сложнее, что мы не просто развлекаемся − он продолжает работу своего наставника, решившего научить людей любить друг друга, думать головой и не бояться своего сердца. Ведь подарки − не просто вещи и дежурные сладости и. Это любовь и внимание именнно к этом у человеку, его нуждам, вкусам и склонностям. Призванные принести радость, напомнить: ты важен, нужен, любим...
Мы делали игрушки, отправляли посылки, варили глинтвейн и шоколад, воспитывали добрых, но глуповатых белых медвежат, сражались со снежными гоблинами… Но потом люди начали писать письма − и началось! Стало сложнее и одновременно легче − понадобилось много дополнительной работы. Разбирать почерк, читать между строк − этот просит игрушку, а на деле хочет, чтобы родители помирились. Тот просто желает получить вещь − ради самой вещи или чтобы похвалиться перед другими, а до Того, Кто Родился ему и дела нет (это просто не к нам). У другого за ершистостью кроется отчаянная надежда на Чудо − значит, нужно постараться, чтобы это чудо произошло...
Но в основном моя работа − поддерживать связь. Чтобы поезда и самолеты, наполненные подарками, летали туда, куда нужно. Чтобы работал компьютер и была связь − многие сейчас пишут по электронке. Пытаться отслеживать превратности человечьей почты − вот вы, например, знаете, что в некоторых странах посылки возят на улитках − а те зимой на подножном корму и не прочь порой съесть письмо-другое?
...Чтобы Белый Медведь не последовал примеру кошки и не уселся на процессор − бывало у нас и такое. Да, конечно, в доме есть кошка, да и не одна. Когда мы пришли сюда, кто-то взял с собой кота, кто-то собаку, кто-то позвал знакомого оленя с семейством…
Большую пушистую кошку принесли братья − и, пожалуй, они стоят того, чтобы сказать о них пару слов. Совершенно непохожие − старший рыжий, словно огонь в камине, яркий, как солнце в зимний день − и сам солнышко. А воинский талант такой, что впору королям древности − и порой кажется, что видел я его то ли в первой, то ли во Второй эпохе… Не знаю, не уверен, а сам он не признается. Имя другое, но как он дрался когда мы попали в засаду снежных гоблинов и духов метели! Словно огонь в ночи − яркий белый огонь.
Младший попроще − спокойная легкая улыбка, и что-то еще такое в лице. Словно он счастлив, давно и прочно счастлив. Даже когда кошка пытается устроиться на его плече, а она у нас тяжеленькая! Этот не воин, целитель − и сначала мне казалось, что именно в этом его призвание, то, для чего он рожден на свет. Как у старшего − сражения, огонь и ярость. Но позже присмотрелся − не так все просто. Я видел, как они рисуют, как ласкают и вычесывают кошку, обнимают девушек, фехтуют, пекут пироги или работают с металлом. Как высматривают друг друга после рейда на снежных гоблинов: жив, цел, помощь нужна? И внимательный взгляд старшего, в сторону какого-нибудь почтового человека, потерявшего чужой подарок. От такого не только найдешь, но и поседеешь.
И уж точно задумаешься в следующий раз - стоит ли оно того.
Вот недавно одна фэйри жаловалась: из пяти отправленных друзьям открыток дошла всего одна. А если дело касается поздравлений и подарков, не только рождественских, мы вправе вмешаться. Честно говоря, я бы предпочел "эльфийские стрелы", но Рождественский Дед, как теперь все чаще называют нашего епископа, против. Говорит что-то про исправление грешников и что, мол, если просто заболеют, то не поймут, за что и почему. Приходится посылать кого-то, способного доходчиво объяснить, что не надо так. А этот может − у него совести хватит на семерых сыновей Феанора, и он вполне способен ею делиться. Потому что его талант, как мне кажется, в том, чтобы приносить в этот мир гармонию, красоту и радость.
А мой − в том, чтобы доставлять вести и поддерживать связь.
Вряд ли я хотел этого всегда − разбирать почту Рождественского Деда. Хотя ведь и в прежней жизни я частенько нередко занимался именно что доставкой писем. Началось это во время Великого Похода − мне повезло обнаружить один из отрядов, шедший другой дорогой, и, разумеется, меня просили передать вести знакомым и родичам. Да, писать в те времена еще не умели − но, вы думаете, это кого-нибудь останавливало? Во всяком случае письмо куда легче, чем новый лук, два десятка стрел и туесок варенья. А позже, в Светлом Валиноре мне нравилось помогать сородичам находить друг друга. Или хотя бы того, кто видел этого друга. Узнавать, переправился ли он через море или все еще на том берегу… Бывало, мне случалось передавать приглашение на свадьбу или весть о рождении детей, но тогда я не придавал этому значения, ведь любой сделал бы то же самое.
А потом было возвращение в Сирые Земли, война, тропы и дороги Эндорэ. Пробираться по лесам, чтобы доставить весть в осажденную крепость, порой сражаться с чудовищами − пожалуй, мне даже нравилась такая жизнь. Она напоминала то, что я так любил − ткать полотно, соединяя узоры и подбирая оттенки. Выплетать узоры кружев или вышивки − а здесь приходилось связывать судьбы − городов осажденных крепостей и отдельных эльдар, моих сородичей. Чтобы эльф, заброшенный войной, скажем, в Нарготронд или Хитлум, мог узнать о судьбе жены и кошки, оставшейся на Химринге. Мне повезло выжить; я носил послания короля Арафинвэ и Гил Гэлада, передавал вести из Линдона в Эрегион а после в Имладрис, порой бывал в Лотлориэне и Темнолесье.
Пока мои сородичи жили на этой земле, я не стремился на Заокраинный Запад, хотя все чаще случалось мне сопровождать тех, кто решил покинуть смертные земли. С каждым из них таяла частица волшебства и мир словно становился беднее. Со временем все труднее стало жить в нем. Дышать − словно через гарь, видеть − будто в густом тумане. Представь, что из мира вдруг исчезают запахи: свежей травы, моря, яблок, весенних листьев... Все меньше становилось моих сородичей и все больше людей, а с ними было горько и странно. Словно в насмешку придумывали они о нас жуткие истории, в которые лет через сто становились для потомков непререкаемой истиной. Говорили, что мы крадем детей, что у нас нет души и жизнь мы не ценим, тяготимся ею. Не знаю, кто придумал такую несусветную глупость.
Мы ценим всякую жизнь куда сильнее, чем они сами. Представьте только: за шесть сотен лет всего четыре случая, когда мои сородичи сражались друг с другом. И всякий раз это была особенная ситуация, когда скорбь утрат делала компромисс невозможным − и, пожалуй, некоторая одержимость. Я знаю о чем говорю, я видел. Слышали ли вы,чтобы хоть один людской народ веками скорбел бы о том, что триста лет назад не смог с кем-то договориться?
И все же некоторые из нас шли к ним учить, лечить − и порой платили за это жизнью. С легкостью убивающие себе подобных, они не видели особого преступления в том, чтобы погубить прекрасное древнее существо, видевшее первый рассвет. Тогда приходилось браться за оружие − как еще объяснить тем, кто не понимает добрых слов?
...А эти могли, заявившись к братьям загубленной девы, иметь наглость просить о помощи − мор там или засуха, хотя и ста лет не прошло с тех пор. Или украсить могилу убитыми для такой вот цели деревьями, приносить на ней жертвы и считать, что это в полной мере искупает их вину.
Дальше было еще тяжелее − нас было совсем мало, жили мы в нескольких скрытых крепостях, разбросанных по свету. Гонцам приходилось пробираться через мир людей, опасный и странный, где могли убить просто за то, что ты не такой, как окружающие. Но даже тогда встречались и доброта, и участие, а то и настоящая мудрость. А потом Творец вошел в мир, изменив его Собой, и принял смерть от людей. Через короткое время те, кто называл себя его последователями, сравнялись в жестокости со своим гонителями, а потом и превзошли их...
Казалось, что мир вернулся прежнюю колею − а потом явился он. Ехидный и веселый епископ Николай, решивший, что ему интересно дарить. Он пришел к нам сам ни слова не сказав ни о наших ушах, ни о нашей душе или бессмертии. Просто спросил, а не хотелось бы нам мы помочь ему поздравить с днем рождения Того, кто учил людей быть добрыми друг к другу и умер от их рук. Это было так невероятно, что мы согласились − и ни разу не пожалели об этом.
Потом оказалось, что все сложнее, что мы не просто развлекаемся − он продолжает работу своего наставника, решившего научить людей любить друг друга, думать головой и не бояться своего сердца. Ведь подарки − не просто вещи и дежурные сладости и. Это любовь и внимание именнно к этом у человеку, его нуждам, вкусам и склонностям. Призванные принести радость, напомнить: ты важен, нужен, любим...
Мы делали игрушки, отправляли посылки, варили глинтвейн и шоколад, воспитывали добрых, но глуповатых белых медвежат, сражались со снежными гоблинами… Но потом люди начали писать письма − и началось! Стало сложнее и одновременно легче − понадобилось много дополнительной работы. Разбирать почерк, читать между строк − этот просит игрушку, а на деле хочет, чтобы родители помирились. Тот просто желает получить вещь − ради самой вещи или чтобы похвалиться перед другими, а до Того, Кто Родился ему и дела нет (это просто не к нам). У другого за ершистостью кроется отчаянная надежда на Чудо − значит, нужно постараться, чтобы это чудо произошло...
Но в основном моя работа − поддерживать связь. Чтобы поезда и самолеты, наполненные подарками, летали туда, куда нужно. Чтобы работал компьютер и была связь − многие сейчас пишут по электронке. Пытаться отслеживать превратности человечьей почты − вот вы, например, знаете, что в некоторых странах посылки возят на улитках − а те зимой на подножном корму и не прочь порой съесть письмо-другое?
...Чтобы Белый Медведь не последовал примеру кошки и не уселся на процессор − бывало у нас и такое. Да, конечно, в доме есть кошка, да и не одна. Когда мы пришли сюда, кто-то взял с собой кота, кто-то собаку, кто-то позвал знакомого оленя с семейством…
Большую пушистую кошку принесли братья − и, пожалуй, они стоят того, чтобы сказать о них пару слов. Совершенно непохожие − старший рыжий, словно огонь в камине, яркий, как солнце в зимний день − и сам солнышко. А воинский талант такой, что впору королям древности − и порой кажется, что видел я его то ли в первой, то ли во Второй эпохе… Не знаю, не уверен, а сам он не признается. Имя другое, но как он дрался когда мы попали в засаду снежных гоблинов и духов метели! Словно огонь в ночи − яркий белый огонь.
Младший попроще − спокойная легкая улыбка, и что-то еще такое в лице. Словно он счастлив, давно и прочно счастлив. Даже когда кошка пытается устроиться на его плече, а она у нас тяжеленькая! Этот не воин, целитель − и сначала мне казалось, что именно в этом его призвание, то, для чего он рожден на свет. Как у старшего − сражения, огонь и ярость. Но позже присмотрелся − не так все просто. Я видел, как они рисуют, как ласкают и вычесывают кошку, обнимают девушек, фехтуют, пекут пироги или работают с металлом. Как высматривают друг друга после рейда на снежных гоблинов: жив, цел, помощь нужна? И внимательный взгляд старшего, в сторону какого-нибудь почтового человека, потерявшего чужой подарок. От такого не только найдешь, но и поседеешь.
И уж точно задумаешься в следующий раз - стоит ли оно того.
Вот недавно одна фэйри жаловалась: из пяти отправленных друзьям открыток дошла всего одна. А если дело касается поздравлений и подарков, не только рождественских, мы вправе вмешаться. Честно говоря, я бы предпочел "эльфийские стрелы", но Рождественский Дед, как теперь все чаще называют нашего епископа, против. Говорит что-то про исправление грешников и что, мол, если просто заболеют, то не поймут, за что и почему. Приходится посылать кого-то, способного доходчиво объяснить, что не надо так. А этот может − у него совести хватит на семерых сыновей Феанора, и он вполне способен ею делиться. Потому что его талант, как мне кажется, в том, чтобы приносить в этот мир гармонию, красоту и радость.
А мой − в том, чтобы доставлять вести и поддерживать связь.