В будущее не возьмут никого
В воскресенье я сходила на выставку Ильи и Эмилии Кабаковых «В будущее возьмут не всех» - она последний день работала в Главном штабе. Я уже была здесь некоторое время назад с ночной экскурсией; ее вел Анатолий Осмоловский, сам московский художник-концептуалист несколькими поколениями младше. Это был по-своему очаровательный быстрый пробег, но я решила, что хочу вернуться и повнимательнее все рассмотреть, - в первую тексты.
Самый крупный объект на выставке называется «Лабиринт. Альбом моей матери». Про него же говорится, что он единственный автобиографический.
В длинном, тесном и полутемном извилистом коридоре по стенам развешаны рамки с ретрофотографиями и фрагментами текста, набранного печатной машинкой на пожелтевшей от времени бумаге. Это подлинный рассказ матери художника о своей жизни, записанный по просьбе сына.
У всех есть бабушки, и все мы знаем, насколько тяжелой и полной лишений была их жизнь в 20 веке. Тем не менее «Альбом матери» производит оглушительное впечатление даже на подготовленного читателя, зрителя. Если прочитать целиком.
Детство с родителями в еврейском местечке Юзовке, сейчас это Донецк. Бедность. Рождение множества младших братьев и сестер, некоторые из которых уже при рождении были тяжело больными и умирали в детстве. Смерть отца от недоедания в 1922 году (так и сказано - питание было недостаточным), а потом и матери. Необходимость заботиться о младших, которых она на протяжении всего альбома называет «мои дети». Отказ от получения образования; от любых собственных интересов.
И так год за годом, десятилетие за десятилетием, без просвета, без упоминания развлечений, впечатлений, обновок, вообще - чувств. Скитания по углам и битва за выживание. Единственное светлое воспоминание - жилец, который когда-то снимал у родителей угол (никаких комнат никто не снимал - кровати и углы). Он заботился, учил, его можно было обо всем спросить. Но он пропал.
Такой же жилец становится ее мужем, отцом сына. Случайный по сути человек в жизни - неласковый, угрюмый, ни в чем не помогающий. Не хотящий детей и не радующийся их появлению.
Единственный раз героиня говорит о чувствах - как она впервые в жизни оказалась одна, беременная, в Днепропетровске. Без детей и мужа. Была ли она рада одиночеству и свободе? Нет. Ей было страшно.
Лабиринт. Альбом моей матери.
Люди описываются одним способом: плохие они или хорошие. Хороших много - они приглашают в гости, составляют протекции, дают советы, пускают к себе жить. Кажется удивительным - как можно познакомиться с кем-то в поезде, а потом просто приехать к нему пожить. Но так было, я помню бабушку и ее рассказы.
На этом тяжелом фоне сообщение о попытке самоубийства выглядит вполне рядовым. Типа - а вы бы что сделали на моем месте?
Дальше - война, муж на фронте, мыканья по стране теперь уже с эвакуацией. Сын делает первые успехи в рисовании; его советуют отдать в школу при Ленинградской Академии художеств, благо она тут же, в эвакуации. Ему всего 10, отправить одного страшно, мать устраивается сестрой-хозяйкой в школу и так попадает в Москву. И дальше мрак только сгущается: возвращается муж с войны, смотрит на постаревшую жену и передумывает брать ее с собой домой. Она оказывается вообще без прав (потому что уволилась и выписалась уже отовсюду), на нелегальном положении, безо всякой помощи и надежды.
Эта та жизнь, которую при всей узнаваемости черт вообще невозможно примерить на себя. Это не эффект «дети в Африке голодают, а мы тут зажрались со своими смешными проблемами, о душе пора подумать». Мы читаем вполне отстраненный рассказ пожилого человека, который как будто и не понимает, через что он прошел - а чем и зачем ему это понимать, а что с ним будет, если он поймет? «Год я ночевала в уборной, потом меня заметили и выгнали» - вот такая это жизнь.
В какой-то момент повествование начинает сбиваться, листы как будто перепутаны, фотографии случайных мест и людей повторяются, голос Кабакова, поющего романсы из динамика, кажется голосом сумасшедшего соседа, запершегося на пять часов в общем туалете - но это как Орфей и Эвридика, в лабиринте невозможно вернуться назад и что-то перечитать, уточнить. В результате описание поздних, благополучных лет в квартире, купленной сыном, воссоединение с сестрой, общественно-полезная работа, впервые появляющееся упоминание цен «в новых деньгах» выглядит по-сорокински тревожным, даже жутким.
Белые человечки
Из лабиринта выйдя можно только тяжело осесть на красивый прозрачный эрмитажный стул. Не тянет уже смотреть на белых человечков в телескоп и листать огромные книги. Хочется только убежать и поскорее все забыть.
И постепенно становится понятно, что вся выставка, вообще весь Кабаков - об эскапизме. О желании любым способом свалить из советского кафкианского ада, которое сильнее страха смерти. Нет никакой поэтизации уютного советского бытования, все эти списки вещей и людей только выглядят забавными, а на самом деле эта инвентаризация - попытка заговорить кошмар или отвлечься от него.
Все 10 толстых книг с огромными листами, разложенных в соседнем зале, в результате тоже оказываются рассказами о побегах, хотя я прочитала только три. И даже летающие люди, которые мне так полюбились 5 лет назад, на другой выставке - летают не от счастья, а потому что хотят исчезнуть. И любимая инсталляция «Человек, улетевший в космос из своей комнаты» - не о любви к изобретениям. И белые человечки, которых можно видеть только периферическим зрением - не каприз, не шутка, а просто невозможно, совсем невозможно же, не может быть правдой. И кукольный домик, устроенный в общественной уборной, в последнем зале выставки - контрольным в голову.
Человек, улетевший в космос из своей комнаты