Акафист Богородице. Рассказ
- Слушай, тут везде пробки, где мне встать-то?
Голос в трубке звучал со знакомым напускным воодушевлением. Конечно пробки - будний день, полпятого вечера, она его ведь предупреждала про пробки. Нотариус до пяти, она уже тут. В животе заворочалась тревога. Если он не успеет - придется начинать все сначала, каждый раз с ним геморрой, господи, за что мне все это.
Он идет по двору, она видит его в окно. Длинный хвост седых волос, сверху кепка - странное сочетание, пятнадцать лет назад у него была другая кепка, тоже ему не шла; впрочем, какая разница, главное что они сегодня успеют и она опять сможет про него надолго забыть.
- Ну, что у вас? - Нотариус тетенька вроде незлая, это хорошо, хотя если бы даже и злая - нестрашно, сегодня она, выходя из дома, запаслась двойной порцией мужества.
Включила привычно клоуна - бодрячком, на улыбочке - защитная реакция; они меня не расколют, не узнают кто я на самом деле.
- Нам разрешение на выезд, сын в Германию едет со школой.
- А вы значит родители?
- Ну да.
- Паспорта давайте.
Пока все нормально. Обычные родители. Тетка меж тем явно опытная и видит насквозь. Как та начальница РОНО три года назад, когда требовалось его разрешение на переезд: не вынесла его ужимок и спросила, когда он ушел курить - как же вас так угораздило? Начальница явно нарисовала свою картину былых отношений молодой девушки и взрослого мужчины, но не угадала.
Теперь взрослой была она сама, а он - он был старым. Пожилым.
В его паспорте куча какой-то шелупони под обложкой. Тетенька ее брезгливо возвращает. Она делает лицо кирпичом: что вы, шелупони не видели? Он недовольно бурчит что-то, сжимает челюсти. Сейчас начнется... нет, вроде обошлось.
Паспорт сына. Сейчас их в 14 лет выдают, ты не знал? Она поворачивает фотографию к нему: смотри, какой вырос красавец. Он поднимает и опускает плечи со вздохом: то ли сокрушается, то ли недоумевает. Тетенька не ведет бровью.
- Если на одном листе вас записывать, то 800 рэ, а если по отдельности - то каждое разрешение по 500.
- Давайте конечно на одном. Да, и можно мы еще одно разрешение выпишем от отца, сколько оно действует?
Год действует. Ну хорошо, летом она сделает парням «шенгены»... Посмотрим.
- Итого 1300 рублей с вас.
- У тебя деньги есть?
Это он спрашивает. Деньги есть, конечно, отчего бы им не быть. Деньги у нее были всегда, только мало. Она постоянно кем-то работала. Чего не скажешь о нем.
Он протягивает 500 р. - ну хоть так. Сдачу она незаметно забирает себе; просто не может удержаться.
Все готово.
- Я через две улицы припарковался. Где тут у вас кофе выпить?
- Можно к нам зайти - тут совсем близко.
Отказался. Даже хорошо, ей сейчас это неудобно. Она осенью ему уже предлагала встретиться с сыном, без нее, на нейтральной территории. Он сказал, пока не получается, что-то с лицом - она не стала выяснять, что именно, наваляли или сам разбил по пьяни, хотя считалось что после инфаркта он не пьет. А потом он просто ее послал, не оценил великодушного порыва.
В ближайшем кафе не курят, они идут дальше. В следующем хайтек-дизайн и серые стены. Кафе ей не нравится, тут мрачно, острые углы, тут никогда никого нет, да и кофе она не любит. Ничего, это ненадолго.
Звонит сын, младший. Она слишком четко произносит имя в трубку. Сыну нужно дать указания насчет обеда и кота и сделать втык, чтобы он не опаздывал в музыкалку. После разговора она улыбается.
Приносят кофе, он курит, она снимает пенку с капуччино. За большими грязными окнами зимняя хмарь, короткий световой день заканчивается, улица забита машинами и трамваями. Серый цвет стен почти сливается с небом; неожиданно она успокаивается, откидывается на спинку стула, вытягивает ноги под столом, принимается болтать. Что-то спрашивает, рассказывает про общих знакомых, про политику и музыку. Про себя, детей, второго мужа, с которым тоже развелась - ни слова. Увлекается, шутит, сама смеется - полное самообеспечение. Украдкой рассматривает его - да, это он, ее бывшая большая любовь, отец ее ребенка (о чем ребенок не подозревает). Он бросил их, когда сыну было полгода; ушел к девушке еще моложе, чем она тогда была, и сына больше не видел. Она его забыла, совсем забыла. Она пытается понять, что сейчас чувствует и что помнит о нем. Вместо привычного страха какое-то странное тепло. Удивительно: получается, она выросла вместе со своими детьми. Или это сейчас так кажется.
- А что, говорят, вы с Леной расстались?
- Ну да, не общаемся практически.
Она смотрит на него с уважением - значит, работает, может даже снимает жилье, сам себя обеспечивает. Молодец. Раньше такого за ним не водилось.
Потом выясняется, что «почти не общаемся» - значит «спим в разных комнатах».
- Ладно, мне пора, ехать далеко...
- Да и у меня дела. Пойдем, я тебя провожу.
Они выходят, она немного отстает - он относительно прилично выглядит, не как бомж. Если бы не хвост. Некстати вспоминается его куртка-пилот - кожа мехом внутрь, шик был по тем диким временам. Она любила в ней ходить, хотя снизу и в рукава поддувало.
Машину он загнал на тротуар, под безжалостно обрезанные тополя. И она понимает, почему: это большой черный микроавтобус, похожий на катафалк.
У нее загораются глаза.
- Можно я за рулем посижу?
Она давно за рулем, он этого не знает. На самом деле это игра: она перемещается в прошлое, раньше у него была белая «Волга», они познакомились благодаря ей, он подвозил ее ночью с вечеринки. Она вспоминает огромные хлопья снега, летящие из черноты прямо в лобовое, и как она пыталась их схватить, вспоминает, как потом стеснялась этой машины, не хотела чтобы видели знакомые - подумают что склеила папика, хаха, знали бы они. Они много времени проводили в машине - выпивали, выясняли отношения, слушали радио и занимались сексом. Однажды ехали в гости, светило солнце, и чтобы лучше видеть голубое небо, она улеглась головой к нему на колени. Теперь она знает, как ему было неудобно.
Она трогает приборную доску, рычаг переключения передач и кожаное сиденье. Смотрит в непривычно больше боковое зеркало. Ей весело, она чувствует себя ребенком.
- Слушай, можешь помочь? Мне надо груз перепаковать - машина от тяжести просела, уже пять раз сегодня гаишники останавливали, мол что везете. А мне еще в монастырь ехать.
- Запросто.
Монастырь далеко за городом, он там работает много лет, возит разное - настоятель их давнишний друг, точнее, это сейчас он настоятель, а тогда был байкер и сорвиголова. Она все хочет туда съездить, но не решается его попросить, а самой неохота.
Он открывает заднюю дверь, и оттуда начинают сыпаться на землю пачки брошюр в ярко-белых обертках. Она поднимает одну, читает надпись: акафист Богородице. Полный грузовик акафистов. Она начинает смеяться.
Она смеется и смеется, слышит свой смех и поднимает лицо к тополям, чтобы смех легче выходил. Она думает, что это похоже на истерику, но это неважно, просто ей ужасно смешно. Она видит картинку со стороны и заливается по новой: голые тополя, серый лед, желтый брандмауэр, распахнутое нутро черной блестящей машины, забитое белые стопками акафистов. И два странных потерянных человека рядом, когда-то друг друга яростно любившие, прошедшие через черт знает что, теперь совсем чужие, все забывшие, едва ли не враги. Навсегда связанные по крови.
Она перетаскивает несколько пачек на переднее сиденье, поворачивается к нему.
- Можно я возьму парочку?
- Бери конечно.
Она разрывает обертку, внутри тонкие книжечки с иконой на обложке. Поправляет шапку, еще раз окидывает взглядом всю картину.
- Ну, пока?
- Пока...
Она знает его интонацию до одной восьмой тона. По-мужски протягивает руку - старая привычка, тоже часть игры, правил которой никто не помнит. Не решается его обнять, или скорее не хочет, потому что боится не узнать его запах. А может наоборот - боится узнать.
Через неделю у него день рожденья, она решает позвонить. В трубке шум, смех и нетрезвые голоса; все знают, что пить ему нельзя.
Она говорит то, что кажется ей важным, особое пожелание. Раньше-то у них был свой язык. Он говорит: спасибо, друг, я слышу что ты говоришь искренне. И это новомодное «спасибо друг» так странно слышать от него, динозавра - она знает, что компьютера у него нет, но есть хорошо настроенный на все новое слух.
Она вешает трубку и ухмыляется сама себе. Спасибо, друг. Ну надо же.
Через полгода он умрет. А она наконец съездит в монастырь - чтобы постоять на его могиле.
Радуйся, Благодатная Богородице Дево, погибших Взыскание и всех скорбящих Радосте.