Ладно...
И честь, и память...
- Полюбуйся, Атаринке, - Келегорм положил на стол перед братом стрелу. Наконечник её был покрыт тонким слоем чего-то тёмного.
Ноздри Куруфина дрогнули, он брезгливо поморщился:
- Где ты это взял?
- У пограничной стражи, - мрачно выговорил Келегорм. - Они теперь стреляют при первом шорохе, без всяких вопросов - и чтоб наверняка. Похоже, ты переусердствовал, брат мой. С такими храбрецами много не навоюешь...
Куруфин дёрнул уголком рта:
- Ничего, придут в себя. Сейчас главное - дочь Тингола. Пока всё идёт как надо...
- Не совсем, - прервал его Келегорм. - Ородрет знает, что случилось с его братом.
- Откуда?!
- Как-то сумел поговорить с ней.
- И ты это допустил?
- Не мог же я следить за ней день и ночь. Или поручать это кому-то другому без объяснения причин.
- А Хуан? Он ведь должен был её сторожить!
Келегорм бросил на брата предостерегающий взгляд.
- И что теперь? - нетерпеливо спросил Куруфин.
- Ничего, - спокойно ответил Келегорм. - А что могло случиться? Нашим подданным безразлична судьба их бывшего короля... не беспокойся, брат, мы держим власть в Нарготронде крепкой рукой. Ородрет ничего от них не добился и не добьётся...
Куруфин усмехнулся - скорее презрительно, чем удовлетворённо:
- И вот с этими... - он не договорил. Взял со стола отравленную стрелу, переломил и швырнул в огонь: - Увижу у кого-нибудь эту дрянь, голову оторву!
И ещё одна нарготрондская зарисовка - противоречащая описанию соответствующей сцены в "Исправленной Лэйтиан", но, строго говоря, никак не противоречащая "Сильму".
Тяжесть крови, стучащей в висках, крики собравшихся, бьющие по ушам, десятки лиц, сливающихся в одно... хочется скрыться ото всех, остаться одному - вместе с лихой вестью, которой страшился и которую ожидал всё это время... Но ты больше не принадлежишь себе. А нужен ли ты им? Им, оставившим в беде своего короля и предпочевшим сыновей Феанора наместнику из рода Финарфина?
Волны гневных слов вздымались и пеной разбивались у ног двоих, стоящих перед троном как ни в чём не бывало. Один глядел чуть в сторону, улыбаясь своим мыслям, и его пальцы небрежно постукивали по рукояти кинжала, висевшего у бедра. Другой смотрел Ородрету прямо в глаза, гордо и вызывающе, и в его взгляде вспыхивали и гасли презрительные огоньки злого смеха.
- Смерть предателям! Смерть! - на разные лады выкрикивали вокруг.
- Довольно! - повысил голос Ородрет, перекрывая общий гам. Слово выговорилось с трудом, как будто на грудь что-то давило. - Довольно. Я слышал вас - и понял. Кто-нибудь хочет сказать в их защиту?
В зале повисла тишина - глубокая и вязкая, как та, поглотившая собой тонкий звон серебряной короны, брошенной на пол... И, как тогда, последним, отчаянным криком о помощи в сердце стучало: "Пусть хоть кто-нибудь... Неужели не найдётся - никого?"
Ну хоть кто-нибудь... ради него. Ради Нарготронда. Ради них самих... пусть хоть кто-нибудь!
И, как тогда, тишину нарушил чёткий звук шагов. Вышедший вперёд склонился пред Ородретом:
- Государь! - негромко, но внятно произнёс он. - Я не буду говорить в их защиту, ибо не мне судить, насколько тяжка их вина. Я знаю лишь, что мы виноваты не меньше. Я не вправе просить тебя о снисхождении, государь - я прошу о справедливости. Если ты осудишь их на смерть, осуди и меня вместе с ними.
Тишина изменилась - и в этой другой тишине Ородрет успел заметить промелькнувшую растерянность в глазах Келегорма. И глядя в глаза двоюродного брата, новый король заговорил, громко и властно, объявляя свой приговор.
Такой же спокойной силой этот голос будет звучать несколько лет спустя, когда просивший о справедливости будет просить о дозволении:
- Я не запрещаю. Только не в войско сыновей Феанора...