Из недавней истории - рассказ по просьбе ...
Несколько недель назад в дружественном журнале я обещала рассказать про поступление в вузы в конце 70-х начале 80-х город прошлого века в СССР, конкретно - о государственном антисемитизме. Я расскажу только о том, что видела и слышала сама, или о том, что мне рассказывали сами участники событий. Я обещала сделать это до нового года. Начала писать несколько дней назад, но пошло очень тяжело, и писалось медленно. Так что в результате я вывешиваю еще одно очень непраздничное. Юля, у меня не получилось написать все, что я про это знаю. Извините. Писать больше - очень тяжело.
Я знаю, что именно такое положение дел, о котором я рассказываю, просуществовало буквально несколько лет, уже в 1983 году положение изменилось. Скорее всего, в других городах было по-другому, и точно в других вузах было по-другому.
Поскольку подавляющее большинство участников событий еще живы, а я - не Е. Чижова :), я не буду называть никаких имен-фамилий, и прошу тех моих читателей, кто был свидетелем или участником событий, поступать так же - не то, чтобы я в вас сомневалась :). Просто я хочу оставить этот пост открыткой.
***
Несмотря на "русскость по паспорту" (хи-хи) по факту у меня было и есть множество еврейской родни, и поэтому, конечно же, я знала о том, что есть различные ограничения на прием в вузы и на работу евреев имели место. Но вот чего я не знала в подростковом возрасте, и, как выяснилось, чего мои родные тоже не знали - это того, какого масштаба достиг государственный антисемитизм к концу 70х годов. Моя бабушка преподавала в Университете много лет, хотя и сталкивалась там с разным проявлениями антисемитизма («Это же Ленинградский университет! Это храм русской науки! А кто у вас завкафедрами? Фихтенгольц, Эйхенбаум, Вайнштейн!»). Мой троюродный брат поступал на истфак с большим скрипом, и в результате учился на вечернем - но поступил и закончил. И потом диссертацию защитил. Так что дома считали - да, сложнее, но если ты действительно чего-то стоишь, то пробиться можно.
Я, уже учась в 30ке, как и многие мои подруги, не верила в то, что при поступлении вот так по-наглому заваливают. Не верила, когда мне говорили друзья. Считала, что просто люди списывают свои личные неудачи на антисемитизм. Мир сломался, когда поступали наши «старшие товарищи» - на выпуск раньше. Мы дружили, у нас была «межклассовая общность», мы знали, кто чего стоит. И когда мне рассказывали об антисемитизме на вступительных экзаменах, я говорила: вот если Л. не поступит на матмех, тогда я поверю! Потому что он - не мог не поступить.
… Л. не поступил в Универстет. И еще несколько человек того же калибра не поступили. Они все поступили в Политех и ЛЭТИ. Тогда экзамены в Университет проводились на месяц раньше, чем во все остальные вузы. И в нашем сознании тогда было именно так - Университет и «все остальные». Они пришли в школу в первую субботу после 1 сентября. Мы сидели в нашем кабинете математики после уроков, и они рассказывали нам все, что происходило при поступлении. Как именно кого заваливали. Я была в шоке. Вместо с одной из моих ближайших подруг мы подошли к нашему учителю математики. Он сказал - пошли.
Мы шли пешком с ним - от школы до его дома. И он рассказывал нам, как оно происходит. Да, сказал он, антисемитизм есть. Да, возможно, мы еще не прошли нижней точки.
Он рассказал нам, что в предыдущие несколько лет политика Университета была стандартной. За месяц до экзаменов в каждую из тогдашних трех физматшкол приходил зам. декана матмеха, и школа выдавала двух своих "кандидатов" - одного "целого еврея" и одну "официальную половинку", то есть, когда сам человек по паспорту русский, но один из родителей по паспорту еврей. И зам. декана твердо обещал - или не обещал. Но главное, что точно знали, больше какого количества не поступит, и знали, кого можно настраивать, а кого - нет. В тот год, когда поступали "наши старшие товарищи", зам. декана поменялся. И, как сказал наш учитель, все поняли, что дело плохо. Он приехал в школу... но ничего не обещал.
Как заваливали? Тремя способами. В то время порядок экзаменов на матмехе был такой. Золотые медалисты сдавали первый экзамен - письменную математику. Если за нее было пять, то человек считался принятым. Если средний балл аттестата был четыре с половиной и больше, то можно было сдать два первых экзамена - математика письменная и сочинение, и если за них средний балл был четыре с половиной, то человек считался принятым. Во всех остальных случаях сдавали все четыре экзамена - еще математика устная и физика устная, и дальше - по проходному баллу.
Письменный по математике был устроен так. Он состоял из пяти очень сложных задач. Хотя формально их можно было решить, основываясь на знаниях школьного курса, по факту решить все пять за сколько там было часов, было не реально. Они не то, чтобы требовали олимпиадной сообразительности, наоборот, скорее, надо было как-то врубиться в очень запутанные условия, требовались всякие сложные статистические оценки, проверки допущений... то есть, быстро решить было нельзя. За три задачи из пяти евреям ставили три, всем остальным - пять. За две задачи евреям ставили два, всем остальным - четыре. Так что часть наших "старших товарищей" вылетела сразу (и им повезло), а часть мурыжили до самого конца и не пустили по проходному.
Самое страшное в этой истории было то, что мальчики и девочки сламывались. Это была не просто неудача, не просто опыт поражения. Это был опыт бессилия перед системой. Можете мне не верить, но я знаю, потому что это были мои друзья - большая часть из них была вопреки всему с очень советскими идеалами, они не хотели уезжать из страны вместе с оформлявшими документы родителями, они верили в справедливость вопреки всему. Все те три года, когда я наблюдала процесс вблизи, я пугалась этого больше всего - того, что из приемной комиссии выходили совсем другие люди....
На следующий год поступали мы. Мы уже были готовы. Но считали, что прорвемся. У меня была золотая медаль. Я получила пять на экзамене по письменной математике и поступила - первая студентка нашего выпуска. У моей самой лучшей подруги тоже было пять по математике, но у нее не было медали. Медали не было тоже по указанию свыше - снизили оценку за выпускное сочинение. И вот теперь она пошла писать вступительное сочинение. За сочинение ей поставили два. У нее нашли две пунктуационных и семнадцать стилистических ошибок...
Мы все ждали ее с апелляции... это было гнусно, потому что бесправие было полное, и, в общем, апелляционная комиссия не стеснялась... Я не помню буквально все формулировки, поэтому ради исторической точности не буду их приводить.
Да, после окончания поступления мы узнали, то на тот год разнарядка была такая, чтобы процент принятых в университет евреев соответствовал проценту евреев в населении страны. То есть, полпроцента. Полтора человека. Один "целый" и одна "половинка". Мы много лет после этого ненавидели человека, получившего этого "одно" место. Которое не получила наша подруга.
Потом был следующий год. Когда поступали "младшие товарищи". Меня направили "отрабатывать" летнюю практику в приемную комиссию. Я сразу выделяла в толпе этих мальчиков. Они практически все приходили с папами. Я пыталась отзывать пап в сторонку. Говорила: забирайте документы. Уходите прямо сейчас. Папы говорили: мы все понимаем, но считаем, что у нас есть один шанс из ста. Я говорила: у вас нет ни одного шанса. Пожалуйста. Вы не представляете, что потом будет. Когда я возвращалась на свое рабочее место после очередной вылазки в коридор, ответственный секретарь приемной комиссии поймал меня за локоть: N, - сказал он, назвав меня по фамилии: еще один такой разговор, и Вам придется распрощаться с факультетом.
... единственное, что я могла делать - сидеть с ними в коридоре здания Двенадцати коллегий, ожидая результатов апелляции. На этой скамеечке мы все - абитуриенты, родители, я - могли говорить все, что угодно. И на апелляционной комиссии не стеснялись. Апеллировать можно было только двойки. Те, кто получил тройки, должны были продираться через унижение заваливания на каждом экзамене... В тот год, действительно, не взяли ни одного... Я помню все лица, имена и фамилии - до сих пор....
Я знаю, что именно такое положение дел, о котором я рассказываю, просуществовало буквально несколько лет, уже в 1983 году положение изменилось. Скорее всего, в других городах было по-другому, и точно в других вузах было по-другому.
Поскольку подавляющее большинство участников событий еще живы, а я - не Е. Чижова :), я не буду называть никаких имен-фамилий, и прошу тех моих читателей, кто был свидетелем или участником событий, поступать так же - не то, чтобы я в вас сомневалась :). Просто я хочу оставить этот пост открыткой.
***
Несмотря на "русскость по паспорту" (хи-хи) по факту у меня было и есть множество еврейской родни, и поэтому, конечно же, я знала о том, что есть различные ограничения на прием в вузы и на работу евреев имели место. Но вот чего я не знала в подростковом возрасте, и, как выяснилось, чего мои родные тоже не знали - это того, какого масштаба достиг государственный антисемитизм к концу 70х годов. Моя бабушка преподавала в Университете много лет, хотя и сталкивалась там с разным проявлениями антисемитизма («Это же Ленинградский университет! Это храм русской науки! А кто у вас завкафедрами? Фихтенгольц, Эйхенбаум, Вайнштейн!»). Мой троюродный брат поступал на истфак с большим скрипом, и в результате учился на вечернем - но поступил и закончил. И потом диссертацию защитил. Так что дома считали - да, сложнее, но если ты действительно чего-то стоишь, то пробиться можно.
Я, уже учась в 30ке, как и многие мои подруги, не верила в то, что при поступлении вот так по-наглому заваливают. Не верила, когда мне говорили друзья. Считала, что просто люди списывают свои личные неудачи на антисемитизм. Мир сломался, когда поступали наши «старшие товарищи» - на выпуск раньше. Мы дружили, у нас была «межклассовая общность», мы знали, кто чего стоит. И когда мне рассказывали об антисемитизме на вступительных экзаменах, я говорила: вот если Л. не поступит на матмех, тогда я поверю! Потому что он - не мог не поступить.
… Л. не поступил в Универстет. И еще несколько человек того же калибра не поступили. Они все поступили в Политех и ЛЭТИ. Тогда экзамены в Университет проводились на месяц раньше, чем во все остальные вузы. И в нашем сознании тогда было именно так - Университет и «все остальные». Они пришли в школу в первую субботу после 1 сентября. Мы сидели в нашем кабинете математики после уроков, и они рассказывали нам все, что происходило при поступлении. Как именно кого заваливали. Я была в шоке. Вместо с одной из моих ближайших подруг мы подошли к нашему учителю математики. Он сказал - пошли.
Мы шли пешком с ним - от школы до его дома. И он рассказывал нам, как оно происходит. Да, сказал он, антисемитизм есть. Да, возможно, мы еще не прошли нижней точки.
Он рассказал нам, что в предыдущие несколько лет политика Университета была стандартной. За месяц до экзаменов в каждую из тогдашних трех физматшкол приходил зам. декана матмеха, и школа выдавала двух своих "кандидатов" - одного "целого еврея" и одну "официальную половинку", то есть, когда сам человек по паспорту русский, но один из родителей по паспорту еврей. И зам. декана твердо обещал - или не обещал. Но главное, что точно знали, больше какого количества не поступит, и знали, кого можно настраивать, а кого - нет. В тот год, когда поступали "наши старшие товарищи", зам. декана поменялся. И, как сказал наш учитель, все поняли, что дело плохо. Он приехал в школу... но ничего не обещал.
Как заваливали? Тремя способами. В то время порядок экзаменов на матмехе был такой. Золотые медалисты сдавали первый экзамен - письменную математику. Если за нее было пять, то человек считался принятым. Если средний балл аттестата был четыре с половиной и больше, то можно было сдать два первых экзамена - математика письменная и сочинение, и если за них средний балл был четыре с половиной, то человек считался принятым. Во всех остальных случаях сдавали все четыре экзамена - еще математика устная и физика устная, и дальше - по проходному баллу.
Письменный по математике был устроен так. Он состоял из пяти очень сложных задач. Хотя формально их можно было решить, основываясь на знаниях школьного курса, по факту решить все пять за сколько там было часов, было не реально. Они не то, чтобы требовали олимпиадной сообразительности, наоборот, скорее, надо было как-то врубиться в очень запутанные условия, требовались всякие сложные статистические оценки, проверки допущений... то есть, быстро решить было нельзя. За три задачи из пяти евреям ставили три, всем остальным - пять. За две задачи евреям ставили два, всем остальным - четыре. Так что часть наших "старших товарищей" вылетела сразу (и им повезло), а часть мурыжили до самого конца и не пустили по проходному.
Самое страшное в этой истории было то, что мальчики и девочки сламывались. Это была не просто неудача, не просто опыт поражения. Это был опыт бессилия перед системой. Можете мне не верить, но я знаю, потому что это были мои друзья - большая часть из них была вопреки всему с очень советскими идеалами, они не хотели уезжать из страны вместе с оформлявшими документы родителями, они верили в справедливость вопреки всему. Все те три года, когда я наблюдала процесс вблизи, я пугалась этого больше всего - того, что из приемной комиссии выходили совсем другие люди....
На следующий год поступали мы. Мы уже были готовы. Но считали, что прорвемся. У меня была золотая медаль. Я получила пять на экзамене по письменной математике и поступила - первая студентка нашего выпуска. У моей самой лучшей подруги тоже было пять по математике, но у нее не было медали. Медали не было тоже по указанию свыше - снизили оценку за выпускное сочинение. И вот теперь она пошла писать вступительное сочинение. За сочинение ей поставили два. У нее нашли две пунктуационных и семнадцать стилистических ошибок...
Мы все ждали ее с апелляции... это было гнусно, потому что бесправие было полное, и, в общем, апелляционная комиссия не стеснялась... Я не помню буквально все формулировки, поэтому ради исторической точности не буду их приводить.
Да, после окончания поступления мы узнали, то на тот год разнарядка была такая, чтобы процент принятых в университет евреев соответствовал проценту евреев в населении страны. То есть, полпроцента. Полтора человека. Один "целый" и одна "половинка". Мы много лет после этого ненавидели человека, получившего этого "одно" место. Которое не получила наша подруга.
Потом был следующий год. Когда поступали "младшие товарищи". Меня направили "отрабатывать" летнюю практику в приемную комиссию. Я сразу выделяла в толпе этих мальчиков. Они практически все приходили с папами. Я пыталась отзывать пап в сторонку. Говорила: забирайте документы. Уходите прямо сейчас. Папы говорили: мы все понимаем, но считаем, что у нас есть один шанс из ста. Я говорила: у вас нет ни одного шанса. Пожалуйста. Вы не представляете, что потом будет. Когда я возвращалась на свое рабочее место после очередной вылазки в коридор, ответственный секретарь приемной комиссии поймал меня за локоть: N, - сказал он, назвав меня по фамилии: еще один такой разговор, и Вам придется распрощаться с факультетом.
... единственное, что я могла делать - сидеть с ними в коридоре здания Двенадцати коллегий, ожидая результатов апелляции. На этой скамеечке мы все - абитуриенты, родители, я - могли говорить все, что угодно. И на апелляционной комиссии не стеснялись. Апеллировать можно было только двойки. Те, кто получил тройки, должны были продираться через унижение заваливания на каждом экзамене... В тот год, действительно, не взяли ни одного... Я помню все лица, имена и фамилии - до сих пор....