Индюков
И стал он в тот день различать ткани - до рези в глазах четко видеть волокна все и их переплетения, длину ворса, плотность, рисунок, наличие неблагородных примесей, и вроде даже стали всплывать в голове равнодушными бирками названия типа лавсана и чесучи. И тошнило его вдруг от блестючего кафтана, от воображаемого ощущения цепкого и пустого, шершавого его полотна, у случайной гражданки в трамвае. Дома открыл шкаф и выкинул любимый свитер в катышках, которые и раньше замечал, но находил приемлемыми и даже уютными. Засунул в пакет, сотворил узлом заячьи уши, и выставил за дверь. Лег в постель и почувствовал каждую нитку простыни. А дальше увидел мутный сон, где он - круглобрюхий паук, закованный в собственную паутину.
Утром надел темные очки, так в них и ехал до работы. Когда на входе попросили снять очки, чтоб сличить его с фотографией на пропуске, наждачкой шаркнула по глазам грубая шерсть на свитере охранника. Поджал губы в обиде, "пора бы и запомнить" - надерзил так.
В обед пришла инспектор, преставилась Ольгой Валерьевной Смородиной. Сначала он глаз не поднимал, потом, когда она протянула бланки, заметил расписной рукав, чернильными и бирюзовыми волнами извивалась краска на нем, нитей было не различить, ткань глухо мерцала. Как на берег его вдруг выбросило, сокрушенного, пахнуло бризом, ракушками, глупостью, нежными голыми пятками, нежностью, нежностью. Когда Смородина уходила, поднял глаза, минуя ворот с тонкой шеей и бантом лоснящимся, впился отчаянным взором в ее густо покрытые краской горчичного цвета глаза, и позвал тем же вечером отправиться с ним в кафе. Смородина заявила, что занята, сговорились на завтра. Вечером не мог уснуть, все ему волны мерещились. Смутно чуял, судьба пришла.