(no subject)
Домой, на Миллионную, Евграф Александрович добрался уже только к чаю. Взял ванну, перео делся, побрился, с тоской посмотрел на флакон дорогой кельнской воды и отдернул потянувшуюся руку.
К чаю сегодня собрались все. И Катенька, и Лиза, и Николя. Князь загадал, что, если хоть одного не будет, то он промолчит, и еще как-нибудь попробует уладить дела. Но Бог словно сказал ему: «Вот тебе случай сказать правду - и не подличать»
- Что, милый, смурен ты так? Неужели еще одна инспекция? = Екатерина Александровна иногда отличалась прямо сверъхественным чутьем на неприятности по службе.
- И да и нет, Катишь. Прикажи прислуге уйти.
Лиза нетерпеливо передернула плечиками, она давно уже отставила недопитую чашку и только крошила мадленку. Поднял голову Николя. Чуть шевельнула бровью княгиня, и за горничной закрылась дверь. Так, «Я собрал вас, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие…» - традиция у нас такая, каждому в жизни приходится или слушать этакое, или, не дай бог, произносить.
Оглядел своих. Катишь ждет платье с Рю де ла Пэ, Лизанька заказала себе шляпки и разные милые пустяки, Николя… Николя - несколько книг с набережной Сены, от перекупщика. Через несколько секунд их жизнь изменится. Необратимо. При его жизни такое положение уже не исправить, он просто не сможет заработать потерянное честными средствами… а взятки брать - он еще не настолько дурак… Они научатся жить по другому. Или не научатся.
Три секунды, две, одна.
Евграф Александрович вздохнул, сложил салфетку и сказал:
_ Ну, тянуть нечего. Чем раньше мы это все узнаем, тем лучше для нас всех. Мы полностью разорены, и в этом моя вина.
Никто ничего не сказал, не вскрикнул. Княгиня чуть выпрямилась. Николя посмотрел на него вопросительно. Лиза перестала крошить мадленку.
- Некоторое время назад один очень влиятельный человек предложил мне участвовать на паях с ним в покупке участков в Калифорнии. Там были обнаружены залежи драгоценных камней. Алмазы, сапфиры, рубины. Их находили по всей площади, лежали неглубоко.
= Все вместе? - удивился Николя. - А так бывает?
- Теперь я знаю, что нет, не бывает. Несколько ловкачей накупили необработанных камней на бирже в Голландии, а часть пришла из Индии. Их достаточно правдоподобно разместили в почве. Пригласили американского геолога, а тот осмотрел участок и засвидетельствовал, что месторождение богатое, соответственно, участки были выкуплены, на их поверхности были найдены камни. Первые лоты ушли за двести тысяч долларов. Затем, на двадцать тысяч фунтов теми же мошенниками были в разных местах закуплены еще камни и разложены уже по большей площади. Тут в лихорадку вступили серьезные игроки. …Он крутанул салфетку и расправил ее.. - Ротшильды, например. Это послужило сигналом… Люди весьма высокопоставленные иногда отчаянно нуждаются в деньгах, как это ни странно. Мне настоятельно предложили участвовать…и я согласился. Сегодня мне рассказали, что все это афера. Деньги пропали. Я ошибся.
- Ничего нельзя сделать? - спросила княгиня высоким, неестественно спокойным голосом.
- С тем, кто мне это предложил? Нет. Князь глянул наверх и скривился. - У нас осталась только подмосковная, это Лизино приданое. И мое жалование министра - целых пятьсот рублей в год..
- А проживаем мы в год… За прошлый год тысяч десять. Я получала проценты с капитала. Теперь их не будет?
= Нет.
- Боже мой… как же наш благотворительный вечер? Мы же его давно обещали…Я никак не могу его отменить…
_ Придется провести его скромно, шампанского не будет… У нас есть еще запасы. И думать, как нам увеличить капитал. Кроме того, у нас есть еще кое-что. Имя. Отличное образование. Прекрасные манеры. Знакомства. И моя репутация. И, пожалуй, это все.
- Папа, я могу давать уроки… - Николя не выглядел ни испуганным, ни огорченным. Только сильно сосредоточенным.
- И думать не смей. Наша цель- продержаться до осени, до нового сезона. Если ты хочешь заработать деньги, единственный приемлемый выход для тебя - писать статьи и печататься.
- Я, в конце концов, могу и пойти служить… Вот, сдам экзамен…- Николя говорил ровно, ничем не выдавая того, что он, вообще-то, на втором курсе, что мечтал учиться филологии всю жизнь, что вот прямо сейчас он признавался, что готов убить свою мечту о науке, о размеренной, насыщенной жизни, поездках в Оксфорд и Сорбонну, беседах с умнейшими людьми Европы. Оказывается, и это тоже стоит денег, и немалых. Их не замечаешь, когда они есть, но, когда их нет--- О, как они становятся заметны!
- Николя, подожди. Дай мне время до осени, я, возможно, получу еще одно поручение по министерству и оно будет отдельно оплачено. Если нам удастся делать вид, что мы все еще состоятельны, тогда, возможно, нам…вам удастся поправить положение, если, к примеру, Лиза выйдет замуж удачно. Извини, Лизонька, не думал, что придется тебе это говорить, но … иногда в роду приходится считать, что нужно сделать обязательно, а что мы позволить себе не можем. Если Лиза договорится со своим будущим мужем, доходы с подмосковного имения можно будет еще некоторое время получать нам.
- Папа, ты так говоришь, словно уже знаешь, кому меня отдать замуж.- Лиза покраснела, но была ли это краска гнева или смущения, было непонятно.
«Господи, что я делаю, что я делаю, я вот прямо сейчас говорю своей чистой, своей любимой девочке, что ей придется выйти замуж без любви, что придется лечь в постель с нелюбимым, терпеть его объятия, может быть, рожать от него детей, совершенно точно, терпеть его измены…Ради денег» Евграф Александрович чувствовал, как его мутит. Не сметь, девчонка, держаться.
- Лиза, мне написали старшие Воронцовы. Отличный, древний род, Мишель милый и незлой. И за деньгами они не гонятся.
- Я сделаю все, что вы мне скажете, папа. - Лиза говорила сдержанно, но в больших глазах металось непонятное. Он всегда понимал, когда Николя пытался что-то утаить от него, но никогда не мог читать в душе у Елизаветы Евграфовны. Эта душа была как зимний ручей под белым панцирем льда. Под гладкой и белой поверхностью шел поток.
Но, в целом, все прошло удивительно тихо. Ни истерик, ни обвинений, ни презрения. Его семья, о которой он так часто забывал, его жена, которую он часто обижал и обманывал, приняла это страшное известие достойно. Храбро.
- Ну…- Переможется. Нас и в отдаленные воеводства ссылали, и не раз поднимались от курных изб. В конце концов, княгиня, - он криво ей улыбнулся, - это не тумен Джучи под стенами крепости.
Княгиня молча взяла его за руку и притянула к себе.
- Сделаем, князь.
Никол остался, когда княгиня и княжна ушли. Что-то еще лежало на нем, что-то тяжелое…
- Папа… Папа, а правда.. правда, что Виктора убили, Тесникова?
Однако, дела надо делать спешно. Давненько уже был князь приглашен присутствовать на диспуте о современном искусстве, и от одной мысли о том, что сейчас придется перетерпеть, князь наливался глухой, тяжелой злобой. У него тут человека убили, мальчика почти, друга его сына, сына его друга, а ему сейчас все эти благоглупости лицезреть.
Вопрос, конечно стоит ребром: «Стоит ли человечеству навевать сон золотой, сиречь травить его сонным зельем, или же надобно вытащить самое грязное, самое страшное и прямо в морду благонамеренному, ничего не подозревающему обывателю натыкнуть: «дескать, на, жри! Вот она, мерзость жизни, в которой ты живешь! Стало быть и ты мерзок, и род твой мерзок, и страна!» Шутка ли, грязи набрать, грязь размазать, и смотреть, как людей от нее корчит.
А третьего пути, что, нет? Вот нарисовать бы что-нибудь… аккуратное, чтобы душа радовалась. Чтобы синее небо, чтобы лица светлые, умные, чтобы люди что-то разумное делали? Да хоть вон, Николаевскую железную дорогу строили? Или вон, Кутузов на холме, перчаткой помавает, и ракурс взят, словно ты муравей, а он великан? Чтобы гордость за Россию внушить, чтобы … вот хоть за что-то, ну найти же надо!
Диспут пошел своим чередом. Князя усадили в тронное кресло, не пошевелиться, ни чихнуть, ни бровью не пошевелить невпопад, все за княжье мнение примут.
Выслушал господина Волкова. Господин Волков вполне разумно говорил, что порой знаменитейшие шедевры, от которых слеза прошибает, суть всего лишь заказы на злобу дня, оплаченные золотом, папы, скажем, Юлия. Что искусству, стало быть, главное вылупиться на свет божий, а там оно уж свое дело сделает. Что-то этот клетчатый недоговаривает, чуял князь. Но вот что?
Выскочил еще студентик, да с немецкой фамилией, Заммер, да как понес, как пошел хвалить этих, передвижников. За картины с сиротами, бурлаками и прочими безобразиями империи Российской. Князь положил себе студентика непременно призвать к себе и повнушать благонамеренности. Одно дело, когда такое несут люди с фамилией на « ский», другое дело, когда речи подобные ведет честный остзейский немец. Нехорошо.
Выслушал еще один доклад.
И еще один.
И еще.
И думалось князю неприятное:
Вот, скажем, взять историю девицы, которую соблазнил и бросил ее человек куда как выше ее по положению в обществе. Она, бедняжка, оказавшись в тягости, да и в позоре, сразу топиться…Ведь как это можно благородно показать? Лежит вся в цветочках, цветочки все до лепесточка выписаны, платьице парчовое, личико бледное, благообразное, глазки голубые полуприкрыты… И таким это дышит покоем, такой красотой, что смотрят на нее приличные девушки ее лет, и нет-нет, а заметишь в глазу огонек. Ах, кабы и я так лежала в струях ручья, ах, кабы и на меня так смотрели… да отличная судьба, лучше что-ли, тридцать лет мужу обеды заказывать? Где тут малохольный принц, подать его сюда!
Другое дело, если бы написать, скажем, картину о девице, которую соблазнил и бросил, скажем, петербурский чиновник, а она сразу, ах, в Неву-матушку. Выловят через неделю, на отмелях, рыбы глаза обьели, изо рта червяки, вся белая, распухшая, рядом полицейский в забрызганных сапогах, с красным носом, платком физию прикрывает от вони. Картина маслом. И название: «Российская Офелия» И сразу понятно, что это картина про угнетение российских офелий. И сразу понятно, что девицы, на этот пагубный пример глядя, еще три раза подумают, насчет принцев и принцевых привычек и обещаний. Да и от порядочных мужчин шарахаться будут, один ущерб государству…Иностранцы же что о России запомнят? Под серым небом, в серой хмари лежит труп непотребной девки, вот и вся красота. Зато все как есть, правда.
Направление своих мыслей князю решительно не понравилось.
И тут он услышал нечто, что заставило его засопеть и набычиться. Ибо, в примирительном заключительном аккорде прозвучало то, что искусство, де, это лишь игрушка, на реальное положение вещей не влияющая никак.
А вот это, господа, прямая ложь.
Развернулся к нему любезнейший господин Волков, сверкнул улыбкой, сверкнул глазами, и благожелательнейшим тоном внезапно попросил князя выступить с заключительным словом, всем собою выражая непреложное мнение о том, что министр образования уж сможет связать два-три слова в речь по случаю, что экспромт - это, надо полагать, лишь верхушка айсберга мудрых мыслей его превосходительства. Ну не негодяй ?
Князь усилием воли затолкал рвущиеся наружу речи и, после положенных реверансов, напомнил им о словах личного друга Его Императорского Величества, о словах мистера Абрахама Линкольна, который на приеме в Белом Доме подошел к невысокой женщине в потертом темном платье, и, глядя на нее, спросил: «Так это вы - та маленькая женщина, которая развязала большую войну?»
Князь промолчал про Геттисберг и лагеря пленных, но подчеркнул, что искусство влияет. И вот пример. И что мы все еще до конца не поняли той трагедии разоренного Юга и попранных принципов Европейской цивилизации, которые стали результатом всего одной книги.
В заключение Евграф Александрович долго выражал надежду и упование на то, что Его Императорского Величества Государственный Санкт-Петербургский Университет будет помнить о той огромной ответственности, которую несут на себе люди, выученные тут попечением Его Императорского Величества.
Отмучившись, наконец, ввалился в местное отделение жандармерии и потребовал коньяка, врача и заключение о смерти Виктора Тесникова.