Минута молчания.
В чём проблема всех без исключения религий?
В том, что они рассказывают о мистическом опыте. А это такой опыт, который не может передать ни один язык в мире. Просто потому, что на языке мы говорим о том, что нам уже известно. Если мы слышим слово «стул», мы в миллисекунду вспоминаем все стулья, которые нам приходилось встречать на протяжении нашей жизни, от первого маленького стульчика с дыркой посередине, чтобы подставлять туда горшок, до большого кожаного кресла в кабинете начальника. И в нашем мозгу создаётся образ. Если мы слышим «космический корабль», мы вспоминаем «Звёздные войны», «Чужих» или, на крайний случай, фото улыбающегося Гагарина или Белку и Стрелку. И образ снова готов.
А когда мы слышим какие-нибудь слова типа «божественный свет», что мы можем вспомнить? В лучшем случае, лампы дневного освещения в офисе. Ну, звёзды на южном небе. И всё. Больше за этим образом ничего не стоит.
Есть люди, у которых есть этот опыт. И они пытаются пересказать его, мучаясь, подбирая слова. У них получается то, что получается. А за ними приходят другие. Те, кто сам ничего похожего не испытал. Но очень хочет. И они берут на вооружение слова первых, и эти слова становятся для них законом. Слова, за которыми нет реального опыта. Так возникают догмы.
И все религиозные споры ведут догматики. Потому что тем, кто действительно знает, что такое божественный свет, спорить смысла нет. Они друг друга поймут и без слов.
Конечно, эта проблема не только религий. Это проблема любой сферы деятельности, в которой есть мистический опыт. Искусства. Восточных боевых единоборств. Любви. Расстановок.
Мы говорим о «принятии» родителей, о согласии с ними, о том, что «надо отпустить», надо «относиться с уважением», ещё много всякой чепухи. Хорошо, если мы это сами когда-то испытали в расстановке. Но ведь кто-то услышал это у Хеллингера, от коллег-расстановщиков, и принял, как должное. Не понимая, что на самом деле стоит за этими словами.
Что значит «согласие»? Что передаёт это слово? Передаёт ли оно хоть что-нибудь? Уж точно не то чувство, когда ты в расстановке стоишь перед своими родителями, впервые отбросив претензии и обиды, смотришь на них со слезами и любовью и говоришь: «да, да, да!», и из тебя вместе со слезами извергается такое количество любви, что ты даже не подозревал, что её столько в тебе есть.
И слова об уважении - передают ли они то чувство, когда всё твоё тело будто налито свинцом, и ты склоняешься перед чем-то, и этот свинец через ладони рук по капле уходит из тебя в землю?
Когда на группе кто-то начинает задавать вопросы, я не спешу отвечать. Хочешь знать, что такое судьба? В наших ли она руках, или нет? Хорошо, вставай. А вот напротив тебя фигура. И смотри на неё. А вот за ней ещё одна фигура. И сам решай, что в чьих руках, и хорошо это или плохо.
В своё время у меня была астма. Настолько сильная, что мне давали инвалидность. На своё счастье я попал в больницу, в отделение лечебного голодания - и это вернуло меня к жизни. С тех пор я серьёзно не болел. Но проблемы с дыханием нет-нет, да напоминали о себе. Ты о нас не забыл? - говорили они, - Мы тебя сильно не беспокоим, но мы здесь.
И я никогда не приходил на расстановку с этим запросом. Но вот этой осенью снова началось обострение, и такое, о котором я даже не думал последние тринадцать лет. Это была одышка. Это был жёсткий, изнуряющий, выворачивающий наизнанку кашель. Это были все прочие прелести - кто знает, тот поймёт. Я уже давно в таких случаях не принимаю лекарств, я голодаю. А на этот раз ещё и сделал расстановку. Наконец решился. Всё, вроде бы, ушло. Я не знаю, действие ли это расстановки, или просто так совпало.
Но сейчас у меня болеет мама. И она кашляет. И это тот же изнуряющий, выворачивающий наизнанку кашель, который мне так знаком, который был у меня всего лишь месяц назад. И я вижу, как он скручивает её в три погибели.
И рассказывайте мне теперь об уважении, о том, что надо отдать то, что тебе не принадлежит, о том, что я всего лишь ребёнок.
Тот, кто по-настоящему всё это испытал, не будет разбрасываться такими словами на каждом углу. Он отступит и будет с уважением ждать, когда человек, который по какому-то стечению обстоятельств сейчас стал его клиентом, сам примет решение. Очень непростое решение. И он будет молчать, слова застрянут в горле.
Просто он теперь знает цену этим словам. Цену жизни и смерти.
Люблю вас
В том, что они рассказывают о мистическом опыте. А это такой опыт, который не может передать ни один язык в мире. Просто потому, что на языке мы говорим о том, что нам уже известно. Если мы слышим слово «стул», мы в миллисекунду вспоминаем все стулья, которые нам приходилось встречать на протяжении нашей жизни, от первого маленького стульчика с дыркой посередине, чтобы подставлять туда горшок, до большого кожаного кресла в кабинете начальника. И в нашем мозгу создаётся образ. Если мы слышим «космический корабль», мы вспоминаем «Звёздные войны», «Чужих» или, на крайний случай, фото улыбающегося Гагарина или Белку и Стрелку. И образ снова готов.
А когда мы слышим какие-нибудь слова типа «божественный свет», что мы можем вспомнить? В лучшем случае, лампы дневного освещения в офисе. Ну, звёзды на южном небе. И всё. Больше за этим образом ничего не стоит.
Есть люди, у которых есть этот опыт. И они пытаются пересказать его, мучаясь, подбирая слова. У них получается то, что получается. А за ними приходят другие. Те, кто сам ничего похожего не испытал. Но очень хочет. И они берут на вооружение слова первых, и эти слова становятся для них законом. Слова, за которыми нет реального опыта. Так возникают догмы.
И все религиозные споры ведут догматики. Потому что тем, кто действительно знает, что такое божественный свет, спорить смысла нет. Они друг друга поймут и без слов.
Конечно, эта проблема не только религий. Это проблема любой сферы деятельности, в которой есть мистический опыт. Искусства. Восточных боевых единоборств. Любви. Расстановок.
Мы говорим о «принятии» родителей, о согласии с ними, о том, что «надо отпустить», надо «относиться с уважением», ещё много всякой чепухи. Хорошо, если мы это сами когда-то испытали в расстановке. Но ведь кто-то услышал это у Хеллингера, от коллег-расстановщиков, и принял, как должное. Не понимая, что на самом деле стоит за этими словами.
Что значит «согласие»? Что передаёт это слово? Передаёт ли оно хоть что-нибудь? Уж точно не то чувство, когда ты в расстановке стоишь перед своими родителями, впервые отбросив претензии и обиды, смотришь на них со слезами и любовью и говоришь: «да, да, да!», и из тебя вместе со слезами извергается такое количество любви, что ты даже не подозревал, что её столько в тебе есть.
И слова об уважении - передают ли они то чувство, когда всё твоё тело будто налито свинцом, и ты склоняешься перед чем-то, и этот свинец через ладони рук по капле уходит из тебя в землю?
Когда на группе кто-то начинает задавать вопросы, я не спешу отвечать. Хочешь знать, что такое судьба? В наших ли она руках, или нет? Хорошо, вставай. А вот напротив тебя фигура. И смотри на неё. А вот за ней ещё одна фигура. И сам решай, что в чьих руках, и хорошо это или плохо.
В своё время у меня была астма. Настолько сильная, что мне давали инвалидность. На своё счастье я попал в больницу, в отделение лечебного голодания - и это вернуло меня к жизни. С тех пор я серьёзно не болел. Но проблемы с дыханием нет-нет, да напоминали о себе. Ты о нас не забыл? - говорили они, - Мы тебя сильно не беспокоим, но мы здесь.
И я никогда не приходил на расстановку с этим запросом. Но вот этой осенью снова началось обострение, и такое, о котором я даже не думал последние тринадцать лет. Это была одышка. Это был жёсткий, изнуряющий, выворачивающий наизнанку кашель. Это были все прочие прелести - кто знает, тот поймёт. Я уже давно в таких случаях не принимаю лекарств, я голодаю. А на этот раз ещё и сделал расстановку. Наконец решился. Всё, вроде бы, ушло. Я не знаю, действие ли это расстановки, или просто так совпало.
Но сейчас у меня болеет мама. И она кашляет. И это тот же изнуряющий, выворачивающий наизнанку кашель, который мне так знаком, который был у меня всего лишь месяц назад. И я вижу, как он скручивает её в три погибели.
И рассказывайте мне теперь об уважении, о том, что надо отдать то, что тебе не принадлежит, о том, что я всего лишь ребёнок.
Тот, кто по-настоящему всё это испытал, не будет разбрасываться такими словами на каждом углу. Он отступит и будет с уважением ждать, когда человек, который по какому-то стечению обстоятельств сейчас стал его клиентом, сам примет решение. Очень непростое решение. И он будет молчать, слова застрянут в горле.
Просто он теперь знает цену этим словам. Цену жизни и смерти.
Люблю вас