О СОВРЕМЕННОЙ ДРАМАТУРГИИ И ВООБЩЕ…
Открыла пьесу Сары Кейн «Страсть», увидела список действующих лиц под названиями С, М, В, А, и сразу расхотелось читать. Надоели обезличенные монологи обезличенных лиц, которых объединяет только одно раздробленное на несвязанные внутренние монологи сознание автора. Может, не права. И так как я девочка упорная и дисциплинированная, когда захочу, то возможно заставлю себя и прочитаю этот текст. Но, думаю, и тогда он мне не понравится, хотя предвижу ироничные ухмылки тех, КТО ЗНАЕТ КАК НАДО. Сара Кейн - довольно известное имя и т.д. и т.п.
А современные театроведы становятся всё агрессивнее, всё запальчивее их желание насильно привить любовь публики к тому, что они считают новым и единственно возможным. Их оценки всё злобнее. Они уже не стесняясь ждут, когда же повымрут «эти динозавры», эти «рожи», так портящие им карту театральной России.
А я вдруг подумала. То поколение, на котором учились мы, приходили в искусство с восторгом и восхищением к тем, кто был до них. В театр приводил трепет, потрясения, которые сначала человек получал через личный опыт восприятия, затем, приходя в профессию, человек испытывал благоговение перед мастерами, с которыми встречался. И только на основе этого переживания возникал уже свой опыт и возможное отрицание того, что было «до», и желание сделать что-то иное. Представляю себе Мейерхольда, который бы бухтел, ну, когда же этот Станиславский сдохнет, наконец, Хотя о смерти театра переживания он наверняка говорил со вкусом, и биомеханику свою выдумывал во внутреннем споре. Почему-то мне кажется, что если театр или любой вид искусства оставить этим нынешним «большевикам» модернизаторам, то камня на камне не останется. Пришествие хама ничем добрым не закончится.
Один из…. где-то обмолвился, что, мол, Кировского драматического театра нет на карте театральной России. На карте много чего нет, а театр есть. И когда там сидит 700 человек зрителей, они были бы крайне удивлены, если бы им сказали, что они находятся там, где ничего не существует. А уж когда эти несчастные зрители получат удовольствие, засмеются или заплачут, в любом театре, которого «нет», то продвинутые критики закричат: «Какая пошлость! Какие тупые зрители! Они не понимают, что такое хорошо и что такое плохо! Их надо заставить понимать истинно прекрасное!» И вот тогда я, которая с детства не люблю, когда меня хотят насильно осчастливить, начинаю потихоньку звереть. Ребята, давайте поиграем в модные и не очень философские теории. Если для вас нет нас, то и обратная рокировочка тоже имеет право на существование. Итак, чем вы меня так удивили за последнее время? Потерей смысла? Не ново.
В Перми наставили статуй красных человечков, построили х… из брёвен (на бюджетные деньги), и Марат Гельман радостно кричит: «Мы впереди!» Я гляжу - не вписывается в ландшафт города, какие-то идиотские архитектурные заплаты. Ну некрасиво, не стильно, зачем? А к нам в Киров приехали и с брезгливостью снизошедших, говорили на птичьем языке терминов, которые и цитировать неохота, поучали, как нужно найти вот такую же замечательную идею, и тогда люди, привлечённые прелестями нового искусства, перестанут уезжать из региона, им станет интересно жить. От чего интересно? Оттого, что из брёвен можно построить нелепое сооружение стоимостью в пару миллионов? Ну, брёвен, в Кировской области хватает. Пока. Не все леса вырубили. И красных человечков можно наваять. И что?
Я девочкой увидела в Красноряске, на какой-то выставке, небольшую копию Шагала. И это было впечатление. Мне никто не говорил, что, мол, это известный художник, мне лекции никто не читал, я знать не знала, что это и кто это. Но на всю жизнь запомнила - Шагал. А потом уже и читала о нём, и смотрела его картины. Также и с Цветаевой, мне попались несколько строчек, в те времена её только начинали осторожно публиковать, и всё, я на всю жизнь запомнила - Цветаева. И потом везде искала, собирала любую строчку, любое упоминание. Никто мне не говорил, что это великая русская поэтесса. Я её полюбила, не зная кто это, без теорий. На основе чувственного опыта. Так я полюбила театр, пришла раз, другой, - и полюбила, весь этот мир, странный, непохожий. Тот, который был у меня в жизни. Сначала оперетту, куда водила мама, потом Красноярский ТЮЗ, в который ходила сама. И я начала читать о нём, думать о нём, и захотела жить в нём. Только через чувственный опыт, через впечатление, через свою пронзённность тем или иным. Только так и не иначе.
Возвращаясь к началу про современную драматургию. Да, хочется понять, что пишут и найти отклик. Пока не откликается. А вот Беккет, спасибо Наде Ждановой, которая предложила мне эту работу несколько лет назад, откликнулся. Хотя поначалу я продиралась сквозь текст. Продиралась к истории. И очень личный опыт Нади (режиссёра спектакля), которая, говоря о героине «Счастливых дней» Беккета, вспоминала свою маму, был важнее всех теорий и умничаний. И самой дорогой рецензией оказались слова женщины, от которой я их не ожидала. Она подошла ко мне, неожиданно, в курилке театра, и сказала, как она понимает Винни, и как ей самой уже не хочется ничего. Через несколько лет она умерла. У меня до сих пор в глазах и ушах этот разговор, потому что, это был тот единственный зритель, для которого можно было играть этот спектакль. Замороченный ирландец Беккет, без всяких теорий, стал поводом для её размышлений о собственной жизни.
Если так, тогда всё приветствую и принимаю. А если мы хотим играть со смыслами и словами, выпендриваться, конструировать, - тогда какого чёрта этим заниматься? И последнее. Если меня нет, то ты тоже под сомнением. Вот так.
А современные театроведы становятся всё агрессивнее, всё запальчивее их желание насильно привить любовь публики к тому, что они считают новым и единственно возможным. Их оценки всё злобнее. Они уже не стесняясь ждут, когда же повымрут «эти динозавры», эти «рожи», так портящие им карту театральной России.
А я вдруг подумала. То поколение, на котором учились мы, приходили в искусство с восторгом и восхищением к тем, кто был до них. В театр приводил трепет, потрясения, которые сначала человек получал через личный опыт восприятия, затем, приходя в профессию, человек испытывал благоговение перед мастерами, с которыми встречался. И только на основе этого переживания возникал уже свой опыт и возможное отрицание того, что было «до», и желание сделать что-то иное. Представляю себе Мейерхольда, который бы бухтел, ну, когда же этот Станиславский сдохнет, наконец, Хотя о смерти театра переживания он наверняка говорил со вкусом, и биомеханику свою выдумывал во внутреннем споре. Почему-то мне кажется, что если театр или любой вид искусства оставить этим нынешним «большевикам» модернизаторам, то камня на камне не останется. Пришествие хама ничем добрым не закончится.
Один из…. где-то обмолвился, что, мол, Кировского драматического театра нет на карте театральной России. На карте много чего нет, а театр есть. И когда там сидит 700 человек зрителей, они были бы крайне удивлены, если бы им сказали, что они находятся там, где ничего не существует. А уж когда эти несчастные зрители получат удовольствие, засмеются или заплачут, в любом театре, которого «нет», то продвинутые критики закричат: «Какая пошлость! Какие тупые зрители! Они не понимают, что такое хорошо и что такое плохо! Их надо заставить понимать истинно прекрасное!» И вот тогда я, которая с детства не люблю, когда меня хотят насильно осчастливить, начинаю потихоньку звереть. Ребята, давайте поиграем в модные и не очень философские теории. Если для вас нет нас, то и обратная рокировочка тоже имеет право на существование. Итак, чем вы меня так удивили за последнее время? Потерей смысла? Не ново.
В Перми наставили статуй красных человечков, построили х… из брёвен (на бюджетные деньги), и Марат Гельман радостно кричит: «Мы впереди!» Я гляжу - не вписывается в ландшафт города, какие-то идиотские архитектурные заплаты. Ну некрасиво, не стильно, зачем? А к нам в Киров приехали и с брезгливостью снизошедших, говорили на птичьем языке терминов, которые и цитировать неохота, поучали, как нужно найти вот такую же замечательную идею, и тогда люди, привлечённые прелестями нового искусства, перестанут уезжать из региона, им станет интересно жить. От чего интересно? Оттого, что из брёвен можно построить нелепое сооружение стоимостью в пару миллионов? Ну, брёвен, в Кировской области хватает. Пока. Не все леса вырубили. И красных человечков можно наваять. И что?
Я девочкой увидела в Красноряске, на какой-то выставке, небольшую копию Шагала. И это было впечатление. Мне никто не говорил, что, мол, это известный художник, мне лекции никто не читал, я знать не знала, что это и кто это. Но на всю жизнь запомнила - Шагал. А потом уже и читала о нём, и смотрела его картины. Также и с Цветаевой, мне попались несколько строчек, в те времена её только начинали осторожно публиковать, и всё, я на всю жизнь запомнила - Цветаева. И потом везде искала, собирала любую строчку, любое упоминание. Никто мне не говорил, что это великая русская поэтесса. Я её полюбила, не зная кто это, без теорий. На основе чувственного опыта. Так я полюбила театр, пришла раз, другой, - и полюбила, весь этот мир, странный, непохожий. Тот, который был у меня в жизни. Сначала оперетту, куда водила мама, потом Красноярский ТЮЗ, в который ходила сама. И я начала читать о нём, думать о нём, и захотела жить в нём. Только через чувственный опыт, через впечатление, через свою пронзённность тем или иным. Только так и не иначе.
Возвращаясь к началу про современную драматургию. Да, хочется понять, что пишут и найти отклик. Пока не откликается. А вот Беккет, спасибо Наде Ждановой, которая предложила мне эту работу несколько лет назад, откликнулся. Хотя поначалу я продиралась сквозь текст. Продиралась к истории. И очень личный опыт Нади (режиссёра спектакля), которая, говоря о героине «Счастливых дней» Беккета, вспоминала свою маму, был важнее всех теорий и умничаний. И самой дорогой рецензией оказались слова женщины, от которой я их не ожидала. Она подошла ко мне, неожиданно, в курилке театра, и сказала, как она понимает Винни, и как ей самой уже не хочется ничего. Через несколько лет она умерла. У меня до сих пор в глазах и ушах этот разговор, потому что, это был тот единственный зритель, для которого можно было играть этот спектакль. Замороченный ирландец Беккет, без всяких теорий, стал поводом для её размышлений о собственной жизни.
Если так, тогда всё приветствую и принимаю. А если мы хотим играть со смыслами и словами, выпендриваться, конструировать, - тогда какого чёрта этим заниматься? И последнее. Если меня нет, то ты тоже под сомнением. Вот так.