*достает кружевной платочек*
Они встретились там, где встречались всегда: на углу Четырнадцатой и Стэнфорд-авеню, где уже видно с дороги паб старого Джилли, когда паб открыт. Он медленно шел по Четырнадцатой, засунув руки в карманы, лениво передвигая ноги и иногда пиная попавшийся на дороге мелкий булыжник; и когда она незаметно появилась откуда-то меж двух спящих в полуденной жаре домов на Стэнфорд, он не ускорил шага и головы не повернул. А она пошла рядом, так же медленно и чуть сзади - может рядом, а может и сама по себе. Никто не наблюдал за ними в этом городке, который сморила жара.
- Все взяла? - спросил он вполголоса.
Она вместо ответа встряхнула плечом, на котором висела тощая сумка. В сумке тихо звякнуло что-то металлическое. Он услышал звук и кивнул. Через улицу пробежала кудлатая собака. В доме напротив послышался тихий детский смех и что-то упало. Они шли дальше молча. Потом он свернул в переулок, она так же бессловесно повернула следом. Переулок закончился пустырем, за пустырем они пролезли над низкой оградой в чей-то сад, где было много тени и росли вишневые деревья с недоспелыми еще вишнями. Здесь никакая занавеска не могла отдернуться невидимо от любого окна, потому что не было окон, но они по-прежнему шли, не разговаривая и так же медленно. Разве что, она пошла рядом.
Они были ровесниками и, пожалуй, одного роста. То ли еще очень молоды, то ли уже почти взрослые. Он был одет просто, но хорошо и дорого. Единственным достоинством ее одежды было то, что она была чистой.
Они дошли до забора, ограждавшего сад с другой стороны, здесь забор был выше и надежно скрывал их. Тут он остановился и заговорил, глядя куда-то в сторону:
- Я сговорился с коком на «Юджинии», она отплывет через два часа. Он заберет тебя, поможешь ему на камбузе. «Юджиния» делает остановку в Уиллингсе. Через дюжину дней будешь дома.
- Почему? - спросила она тихо. Она всегда говорила тихо, да и делала это редко.
- В городе сегодня будет заварушка, - объяснил он коротко. - Не надо тебе быть здесь.
Они помолчали. Она опустила голову, как бы незаметно отвернувшись, но не заплакала, он видел краем глаза. В саду, бесстыдно жужжа, просыпались жуки. Он повернулся к ней и уставился на нее, зло и отчаянно.
- Ты же хотела в Уиллингс? Ты всегда хотела вернуться. Вот и возвращайся! - он почти кричал, и все же, его нельзя было услышать с нескольких шагов. Она подняла голову и посмотрела на него, и он, казалось, подавился невысказанным, и лишь продолжал бормотать что-то про кока, про «Юджинию» и что все будет хорошо...
Она смотрела на него долго-долго своим лучистым серым, как осеннее небо, взглядом, пока он, наконец, не заткнулся, чувствуя себя дураком. А потом подняла руки, уже немного покрасневшие, с тощими запястьями, и обняла его за плечи и поцеловала. Он зажмурился и вцепился в собственные манжеты, острее всего чувствуя свои руки, глупо висящие как плети вдоль туловища. Он целовал ее, и не смел поднять рук, чтобы обнять ее в ответ, а под зажмуренными веками, казалось, разворачивалось белое сияние, ослепительное как тысяча молний. Почему-то он никогда не смел дотронуться до нее, разве что иногда, редко-редко, ему снился рыжеватый завиток на ее плече, который нужно было убрать, и можно было пропустить сквозь пальцы.
Она отступила на шаг, постояла, и порывисто обняла его еще раз, прижалась, но на этот раз быстро и невесомо, как морской ветер. Миг, шуршание подола - он не открывал глаз, но видел мысленно, как она с достоинством перелезает через забор, она все делала с достоинством - в ее сумке опять что-то глухо звякнуло, тихие-тихие быстрые шаги, удаляющиеся по улице по направлению к порту. Он стоял на том же месте, полуослепший, прерывисто дыша, и не открывал глаз еще долго после того, как стих последний отзвук шагов, поглотился полчищами жуков в траве безымянного сада; а когда он открыл глаза, то нашел блестящий солнечный день тусклым.