Чтоб Тебя на Земле не теряли - постарайся Себя не терять
Позавчера папе могло бы исполниться 45 лет. Могло бы, но, к моему сожалению, его останки гниют в башкирской земле. В городе, который ему не нравился. На кладбище, которое не нравится мне.
В этом году у него целых два юбилея - его несвершившееся сорокапятилетие и пятилетие в качестве покойного гражданина РФ. Что я чувствую по этому поводу? Я уже давно не плачу. Даже когда посещаю его могилу ровно два раза в год. Я сокрушаюсь по этому поводу крайне редко, хотя я думаю о нем каждый день своей жизни. Все, чего я хочу - это говорить о нем. Обсуждать его с семьей, рассказывать о нем знакомым и незнакомым. Так он не умрет окончательно, и это теперь самое главное. Позже, когда подвернется такая возможность, я заберу его и перезахороню подле Петербурга. Конечно, умом я понимаю, что это уже не он, а лишь его останки, но все же они принадлежат ему, а он принадлежит нашей семье. Даже после смерти он остается членом этой семьи, а это означает, что он должен быть рядом со мной. Я не считаю эксгумацию святотатством. К религии у меня выработалось свое отношение, и никакие предрассудки не остановят меня.
Собственно, благодарю этому пункту и еще нескольким выдержкам из Большого Плана, я сохраняю себе жизнь. Убить себя могу только я. Это привилегия принадлежит только мне одной, и больше никому. В любом случае я в ближайшее время не планирую воспользоваться этой привилегией. Я только начинаю восстанавливаться, и было бы глупо уйти, толком даже и не войдя во взрослую жизнь. Конечно, я осознаю, что в каких-то моментах организм не подчиняется моей воле до конца, но думаю, что моему нерезиновому и многострадальному сердцу хватит сил выдержать возможные неприятные ситуации. По крайней мере я искренне на это надеюсь.
На данный момент я почти не страдаю от мысли, что я всего лишь примитивный обитатель земного мира. Да, я - несовершенный винтик в системе, механизм которой я возможно никогда и не пойму своим недалеким мозгом, но все же я в состоянии мало-мальски преобразить окружающее меня пространство и получить хоть какие-то знания. Я могу оставить свой след. Для меня это чрезвычайно важно. Таким образом я не умру окончательно и бесповоротно, а если я не умру, то значит и папа не умрет. Мой мозг ищет способы победить смерть, и это выдает мою принадлежность к человеческому роду, который, по-моему, только и занимается тем, что пытается всеми доступными и недоступными способами низвергнуть Танатоса. Низвергнуть путем собственного внутривидового уничтожения.
Следы жизнедеятельности остаются даже после наипростейших организмов, а это значит, что после более сложно сконструированного человеческого существа остается нечто еще более весомое. Это своего рода бессмертие. Я допускаю, что мое отношение к таким грандиозным процессам слишком наивно, но на сегодняшний день оно именно такое. Мне хочется верить, что у меня есть право воспользоваться связкой ключей к дверям, на которых красуется красноречивая табличка «Жизнь и Смерть неврастеничной гражданки подлунного мира Бавтрель Елены Олеговны». Хочется верить в то, что я - нечто большее, чем просто тряпичная кукла в цепких руках незримого кукловода. Но даже если я всего лишь капля в людском море, одна из многих, или даже просто мелкий тщеславный пузырек, я все равно хочу верить в то, что «все это» - не просто так, и что жизнь моя и смерть моя имеют хоть какой-то смысл.
Во мне говорит вовсе не модный экзистенциальный кризис. Это всего лишь мой голос. Беззвучный писк, перерастающий в оглушительный крик. Пусть даже он и оглушает лишь меня саму, я верую, что «кто-то там» его каким-то образом услышит.
В этом году у него целых два юбилея - его несвершившееся сорокапятилетие и пятилетие в качестве покойного гражданина РФ. Что я чувствую по этому поводу? Я уже давно не плачу. Даже когда посещаю его могилу ровно два раза в год. Я сокрушаюсь по этому поводу крайне редко, хотя я думаю о нем каждый день своей жизни. Все, чего я хочу - это говорить о нем. Обсуждать его с семьей, рассказывать о нем знакомым и незнакомым. Так он не умрет окончательно, и это теперь самое главное. Позже, когда подвернется такая возможность, я заберу его и перезахороню подле Петербурга. Конечно, умом я понимаю, что это уже не он, а лишь его останки, но все же они принадлежат ему, а он принадлежит нашей семье. Даже после смерти он остается членом этой семьи, а это означает, что он должен быть рядом со мной. Я не считаю эксгумацию святотатством. К религии у меня выработалось свое отношение, и никакие предрассудки не остановят меня.
Собственно, благодарю этому пункту и еще нескольким выдержкам из Большого Плана, я сохраняю себе жизнь. Убить себя могу только я. Это привилегия принадлежит только мне одной, и больше никому. В любом случае я в ближайшее время не планирую воспользоваться этой привилегией. Я только начинаю восстанавливаться, и было бы глупо уйти, толком даже и не войдя во взрослую жизнь. Конечно, я осознаю, что в каких-то моментах организм не подчиняется моей воле до конца, но думаю, что моему нерезиновому и многострадальному сердцу хватит сил выдержать возможные неприятные ситуации. По крайней мере я искренне на это надеюсь.
На данный момент я почти не страдаю от мысли, что я всего лишь примитивный обитатель земного мира. Да, я - несовершенный винтик в системе, механизм которой я возможно никогда и не пойму своим недалеким мозгом, но все же я в состоянии мало-мальски преобразить окружающее меня пространство и получить хоть какие-то знания. Я могу оставить свой след. Для меня это чрезвычайно важно. Таким образом я не умру окончательно и бесповоротно, а если я не умру, то значит и папа не умрет. Мой мозг ищет способы победить смерть, и это выдает мою принадлежность к человеческому роду, который, по-моему, только и занимается тем, что пытается всеми доступными и недоступными способами низвергнуть Танатоса. Низвергнуть путем собственного внутривидового уничтожения.
Следы жизнедеятельности остаются даже после наипростейших организмов, а это значит, что после более сложно сконструированного человеческого существа остается нечто еще более весомое. Это своего рода бессмертие. Я допускаю, что мое отношение к таким грандиозным процессам слишком наивно, но на сегодняшний день оно именно такое. Мне хочется верить, что у меня есть право воспользоваться связкой ключей к дверям, на которых красуется красноречивая табличка «Жизнь и Смерть неврастеничной гражданки подлунного мира Бавтрель Елены Олеговны». Хочется верить в то, что я - нечто большее, чем просто тряпичная кукла в цепких руках незримого кукловода. Но даже если я всего лишь капля в людском море, одна из многих, или даже просто мелкий тщеславный пузырек, я все равно хочу верить в то, что «все это» - не просто так, и что жизнь моя и смерть моя имеют хоть какой-то смысл.
Во мне говорит вовсе не модный экзистенциальный кризис. Это всего лишь мой голос. Беззвучный писк, перерастающий в оглушительный крик. Пусть даже он и оглушает лишь меня саму, я верую, что «кто-то там» его каким-то образом услышит.