я ниумир
И, может быть, вы все еще меня читаете, дорогие френды )) Ну тогда вот вам текст про фэйри, без конца и без начала, переплеты как мочало ))
Мы - память двух колотых ран:
Ты - свет в фонаре,
Я - меч под рукою твоей,
Хранящей огонь…(с)
Ему кажется - еще немного, и он вспомнит. Все вспомнит. Поймает за хвост память, ускользающую речной змеей в густую придонную траву, и удержит ее в руках. И все вернется. Все смутные сны станут явью, обрывки полотна судьбы сплетутся воедино, осколки чаши жизни соберутся вместе, и не останется на ней ни единой трещинки.
Нужно лишь перебирать ее огненные волосы - длинные, вопреки нынешней моде, тяжелые, опаляющие руки невидимым пламенем. Она смеется над забавной причудой любовника, но позволяет ему расчесывать с утра ее волосы, долго, ласково разбирать прядки, она тянется под его руками и мурлычет, будто огромная кошка.
Нужно смотреть в ее бездонные зеленые глаза, не отрывая взгляда, будто можно найти разгадку на дне омутов, там, где мерцают золотые искры, еще немного, еще чуть-чуть…
Эшлинг, рыжая Эшлинг, даже ее имя тоже кажется ему смутно знакомым.
Рядом с ней ему снятся странные сны без начала и конца, в которых он все идет бесконечными ледяными коридорами и переходами и ищет кого-то, и называет имя, которое забывает к утру. Он вслепую протягивает руки, и кажется, что он ощущает касание легких тонких пальцев, и прохладные губы почти невесомо касаются его щеки, и она произносит имя - чуть слышным шепотом, но этого довольно, он открывает глаза, чтобы наконец-то увидеть ее, ту, которую он все ищет и никак не может найти - и просыпается. Все растворяется без следа в рассветных лучах, и он еще долго лежит без сна, слушая просыпающийся за окном город и сонное дыхание женщины. Она улыбается во сне, ее темно-медные ресницы трепещут, как крылья огненной бабочки.
Иногда во сне его называют по имени, тому самому, настоящему имени - но и этого он не помнит. Только легкий отзвук тает перезвоном колокольчиков, и не угадать, не вспомнить.
Он уже забыл, обрел и снова забыл много людских имен. Сейчас его называют - Этан, и будут звать так до тех пор, пока не придется уйти дальше по дорогам человеческого мира. Новое имя, новая судьба и новая память, и снова, и снова - до конца времен.
Утром они пьют кофе на ее маленькой кухне, зеленой и белой, и Эшлинг сворачивается в кресле, держа двумя руками фарфоровую чашку с забавным рисунком - рыжий котенок играет с зеленым клубком, запутывая нитки. Этан привез этот маленький сервиз, бывший когда-то частью большого - две чашки и блюдце - из очередного тура по Европе и подарил любовнице, посмеиваясь - мол, на тебя похоже…Правда, у нарисованного котенка были желтые глаза - обычные, кошачьи.
Она лениво собирается на работу, никуда не торопясь, и из дома они обычно выходят вместе. Эшлинг ловит такси и, приподнявшись на цыпочки, целует Этана в щеку прохладными сухими губами.
Все это очень похоже на так называемые серьезные отношения, и ребята из группы уже над ним подшучивают, интересуются, всех ли пригласят на свадьбу и не подарить ли ему на эту самую свадьбу новую арфу, еще лучше прежней? Он сдержанно улыбается и ничего не отвечает. Потому что ответить и нечего. «Пока что - нечего?» - усмехается он про себя - и по-прежнему не знает ответа.
Над городом бушевала гроза - из тех, что пляшут над людским миром на исходе жаркого лета, яростная и бешеная, высверки молний вспарывали бархатные бока тяжелых туч, и небосвод сотрясался от раскатов грома. Этану казалось, что среди облаков он видит огромные острые птичьи крылья и мелькающие силуэты - тоже острые, точеные, ныряющие вниз и взмывающие вверх среди вспышек молний. В них было что-то смутно знакомое, но что - он никак не мог понять, не мог вспомнить.
Узкая улочка была пуста, только перемигивались между собой желтые фонари - гроза разогнала людей по домам, и даже шума машин не было слышно, но громовые раскаты уже грохотали где-то вдали, и те, что плясали в тучах, унеслись вместе с грозой далеко-далеко, оставив после себя только проливной дождь. Потоки воды неслись по мостовой, по ее старым камням, отшлифованным сотнями и тысячами ног. Городу было много сотен лет, он жил, рос, он обрастал пригородами, застроенными по последней моде, но сердце города люди пока что не трогали, и оно будто застыло, как мошка в янтаре - где-то в самом начале двадцатого века. Набережная, выложенная широкими плитами, ступени, уходящие под воду городской речушки, извилистые улочки, цветы на подоконниках, каменные горгульи на парапетах старых домов…
Этан шел, рассеянно думая о городе, и не сразу заметил, как его обступила плотная тяжелая тишина, похожая на мокрую насквозь вату. Обычно бестолково-шумный, старый город вдруг замолчал, и это было странно и страшно. Только ровно шумел бесконечный дождь, заливая водой весь мир, смазывая, смывая краски, застилая все непрозрачной пеленой. Он поднял голову, озираясь по сторонам - и понял, что не узнает ни этой улицы, ни этих домов…и что он, как ребенок, заблудился в старом городе.
Ничего, подумал Этан про себя, тряхнул головой и зашагал дальше - прямо и наугад. Это было даже забавно - вот так взять и заблудиться в месте, знакомом, как собственные карманы. Можно и погулять под дождем, а город всегда выведет на верный путь.
Но чем дальше он уходил, тем понятнее становилось то, что этот город ему не так уж и знаком, а точнее - не знаком вовсе. Улицы были пустыми и тихими, ни звука людских шагов, ни хлопанья двери, ни урчания машин - ничего не было слышно. И, кажется, стих даже шум дождя, хоть он и не прекращал лить ни на минуту. И ни огонька не было в слепых окнах домов, только фонари вдоль улицы продолжали мерцать и переливаться всеми цветами радуги.
- Вы заблудились? - вкрадчиво-вежливый голос разорвал глухую тишину, как удар грома среди ясного неба. Этан потрясенно обернулся, щурясь, разглядывая высокого человека в черном, невесть откуда взявшегося посреди пустой - только что пустой! - улицы.
- Да, пожалуй, - Этан виновато улыбнулся. - Так глупо…сам не помню, куда свернул.
- Ерунда, с кем не бывает, - незнакомец легко пожал плечами и сверкнул белозубой улыбкой. По его длинным черным волосам стекала дождевая вода, искрящиеся под светом фонарей капли струились по смуглому лицу. - Я провожу Вас.
Его глаза были темны, как речная вода, как тот дождь, что не переставал лить с низкого неба, и Этан шагнул за ним, отчего-то не спрашивая, куда и зачем его проводят сквозь плотную стену тишины и дождя. Камни мостовой под ногами становились скользкими, покрывались черным илом, обрастали травой, и вода уже поднялась по щиколотки, по колени, и идти становилось все тяжелее, и свет вокруг становился все бледнее и бледнее, и мерк, и гас, вздрагивая все реже…
- Даххи! - высокий женский голос вспорол вязкую илистую тишину, как светлая сталь яростного клинка.
Спутник Этана обернулся, яростно зашипев, странно выгибаясь, вытягиваясь сгустком непроглядной тьмы, лицо его вытянулось в узкую длинную морду, волосы выстелились тяжелой гривой, и в пасти сверкнули длинные клыки. Глаза засветились болотной зеленью, зубы клацнули в воздухе, и неведомая тварь заржала - будто издеваясь.
- Даххи! - голос прозвучал снова, и оглянувшийся Этан увидел Эшлинг, встрепанную, взъерошенную и злую, похожую на мокрую кошку. Она стояла, вцепившись в каменные перила, на самом верху лестницы, ступени которой уходили под черную воду, ветер трепал ее широкую юбку, и в ее волосах сверкали яростные молнии вернувшейся грозы.
Тварь заржала снова, скалясь еще больше. Река плескалась, обтекая бархатную шкуру, грива стекала вниз, обращаясь в потоки воды, дождь бушевал вокруг, и, казалось, будто река прибывает и прибывает, намереваясь смыть с лица земли людской город.
И Этан вскинул руку в извечном защитном жесте, сам не понимая, зачем и почему. Я не твоя добыча, откуда-то сама собой пришла мысль. Я не твоя добыча.
И полыхнул огонь.
..Он пришел в себя почти сразу - по колено в черной ледяной воде. Дождь продолжал лить, но речные волны схлынули, и ушла вязкая тишина…и твари не стало. Перед ним стоял на коленях тот самый смуглый человек, только одетый теперь во что-то странное, будто сооруженное наспех из кожи, кусков меха и бронзовых бляшек, и его черные косы струились по плечам, уходя под воду, и только лишь прежним темным огнем горели огромные глаза.
Кэльпи, пришло опять неизвестно откуда. Кэльпи, речной кэльпи.
- Даххи! - Эшлинг сбежала по ступеням и опустилась на колени рядом с оборотнем, обняла, стиснула руками из всех сил. Тот вцепился в ее руки и исподлобья глянул на Этана.
- Проклятые королевские чары, - голос кэльпи еще отдавал конским ржанием. - Откуда мне было знать-то…
- Что - знать? - Эшлинг медленно перевела взгляд на Этана, прищурилась, разглядывая, раздумывая. - Чары?.. Так это…так вот кто ты…
- Он и есть, - Даххи норовисто встряхнул мокрой гривой, - ну откуда, откуда, как мне догадаться? И шкуру подпалил…
- Заткнись, - холодно уронила женщина. Она поднялась с колен и встала, гордо и прямо, будто на ее мокрых волосах сверкала корона, и не облеплял плечи вымокший плащ, накинутый второпях, а укутывала их, согревая, драгоценная мантия на меху серебряных лис. Этан поклонился ей, и дочь королей опустила ресницы.
- Ты обо всем забудешь к утру, - наконец произнесла Эшлинг. - И обо мне забудешь. Уходи, Проигравший. Твой путь начался не здесь, и не здесь ему закончиться. Уходи, оставь меня…оставь нас.
И он повернулся, и ушел, не сказав ни слова, и растворился в вечернем тумане города, и Эшлинг, рыжая Эшлинг, серебряная кровь Зимних королей, долго-долго смотрела ему вслед.
Мы - память двух колотых ран:
Ты - свет в фонаре,
Я - меч под рукою твоей,
Хранящей огонь…(с)
Ему кажется - еще немного, и он вспомнит. Все вспомнит. Поймает за хвост память, ускользающую речной змеей в густую придонную траву, и удержит ее в руках. И все вернется. Все смутные сны станут явью, обрывки полотна судьбы сплетутся воедино, осколки чаши жизни соберутся вместе, и не останется на ней ни единой трещинки.
Нужно лишь перебирать ее огненные волосы - длинные, вопреки нынешней моде, тяжелые, опаляющие руки невидимым пламенем. Она смеется над забавной причудой любовника, но позволяет ему расчесывать с утра ее волосы, долго, ласково разбирать прядки, она тянется под его руками и мурлычет, будто огромная кошка.
Нужно смотреть в ее бездонные зеленые глаза, не отрывая взгляда, будто можно найти разгадку на дне омутов, там, где мерцают золотые искры, еще немного, еще чуть-чуть…
Эшлинг, рыжая Эшлинг, даже ее имя тоже кажется ему смутно знакомым.
Рядом с ней ему снятся странные сны без начала и конца, в которых он все идет бесконечными ледяными коридорами и переходами и ищет кого-то, и называет имя, которое забывает к утру. Он вслепую протягивает руки, и кажется, что он ощущает касание легких тонких пальцев, и прохладные губы почти невесомо касаются его щеки, и она произносит имя - чуть слышным шепотом, но этого довольно, он открывает глаза, чтобы наконец-то увидеть ее, ту, которую он все ищет и никак не может найти - и просыпается. Все растворяется без следа в рассветных лучах, и он еще долго лежит без сна, слушая просыпающийся за окном город и сонное дыхание женщины. Она улыбается во сне, ее темно-медные ресницы трепещут, как крылья огненной бабочки.
Иногда во сне его называют по имени, тому самому, настоящему имени - но и этого он не помнит. Только легкий отзвук тает перезвоном колокольчиков, и не угадать, не вспомнить.
Он уже забыл, обрел и снова забыл много людских имен. Сейчас его называют - Этан, и будут звать так до тех пор, пока не придется уйти дальше по дорогам человеческого мира. Новое имя, новая судьба и новая память, и снова, и снова - до конца времен.
Утром они пьют кофе на ее маленькой кухне, зеленой и белой, и Эшлинг сворачивается в кресле, держа двумя руками фарфоровую чашку с забавным рисунком - рыжий котенок играет с зеленым клубком, запутывая нитки. Этан привез этот маленький сервиз, бывший когда-то частью большого - две чашки и блюдце - из очередного тура по Европе и подарил любовнице, посмеиваясь - мол, на тебя похоже…Правда, у нарисованного котенка были желтые глаза - обычные, кошачьи.
Она лениво собирается на работу, никуда не торопясь, и из дома они обычно выходят вместе. Эшлинг ловит такси и, приподнявшись на цыпочки, целует Этана в щеку прохладными сухими губами.
Все это очень похоже на так называемые серьезные отношения, и ребята из группы уже над ним подшучивают, интересуются, всех ли пригласят на свадьбу и не подарить ли ему на эту самую свадьбу новую арфу, еще лучше прежней? Он сдержанно улыбается и ничего не отвечает. Потому что ответить и нечего. «Пока что - нечего?» - усмехается он про себя - и по-прежнему не знает ответа.
Над городом бушевала гроза - из тех, что пляшут над людским миром на исходе жаркого лета, яростная и бешеная, высверки молний вспарывали бархатные бока тяжелых туч, и небосвод сотрясался от раскатов грома. Этану казалось, что среди облаков он видит огромные острые птичьи крылья и мелькающие силуэты - тоже острые, точеные, ныряющие вниз и взмывающие вверх среди вспышек молний. В них было что-то смутно знакомое, но что - он никак не мог понять, не мог вспомнить.
Узкая улочка была пуста, только перемигивались между собой желтые фонари - гроза разогнала людей по домам, и даже шума машин не было слышно, но громовые раскаты уже грохотали где-то вдали, и те, что плясали в тучах, унеслись вместе с грозой далеко-далеко, оставив после себя только проливной дождь. Потоки воды неслись по мостовой, по ее старым камням, отшлифованным сотнями и тысячами ног. Городу было много сотен лет, он жил, рос, он обрастал пригородами, застроенными по последней моде, но сердце города люди пока что не трогали, и оно будто застыло, как мошка в янтаре - где-то в самом начале двадцатого века. Набережная, выложенная широкими плитами, ступени, уходящие под воду городской речушки, извилистые улочки, цветы на подоконниках, каменные горгульи на парапетах старых домов…
Этан шел, рассеянно думая о городе, и не сразу заметил, как его обступила плотная тяжелая тишина, похожая на мокрую насквозь вату. Обычно бестолково-шумный, старый город вдруг замолчал, и это было странно и страшно. Только ровно шумел бесконечный дождь, заливая водой весь мир, смазывая, смывая краски, застилая все непрозрачной пеленой. Он поднял голову, озираясь по сторонам - и понял, что не узнает ни этой улицы, ни этих домов…и что он, как ребенок, заблудился в старом городе.
Ничего, подумал Этан про себя, тряхнул головой и зашагал дальше - прямо и наугад. Это было даже забавно - вот так взять и заблудиться в месте, знакомом, как собственные карманы. Можно и погулять под дождем, а город всегда выведет на верный путь.
Но чем дальше он уходил, тем понятнее становилось то, что этот город ему не так уж и знаком, а точнее - не знаком вовсе. Улицы были пустыми и тихими, ни звука людских шагов, ни хлопанья двери, ни урчания машин - ничего не было слышно. И, кажется, стих даже шум дождя, хоть он и не прекращал лить ни на минуту. И ни огонька не было в слепых окнах домов, только фонари вдоль улицы продолжали мерцать и переливаться всеми цветами радуги.
- Вы заблудились? - вкрадчиво-вежливый голос разорвал глухую тишину, как удар грома среди ясного неба. Этан потрясенно обернулся, щурясь, разглядывая высокого человека в черном, невесть откуда взявшегося посреди пустой - только что пустой! - улицы.
- Да, пожалуй, - Этан виновато улыбнулся. - Так глупо…сам не помню, куда свернул.
- Ерунда, с кем не бывает, - незнакомец легко пожал плечами и сверкнул белозубой улыбкой. По его длинным черным волосам стекала дождевая вода, искрящиеся под светом фонарей капли струились по смуглому лицу. - Я провожу Вас.
Его глаза были темны, как речная вода, как тот дождь, что не переставал лить с низкого неба, и Этан шагнул за ним, отчего-то не спрашивая, куда и зачем его проводят сквозь плотную стену тишины и дождя. Камни мостовой под ногами становились скользкими, покрывались черным илом, обрастали травой, и вода уже поднялась по щиколотки, по колени, и идти становилось все тяжелее, и свет вокруг становился все бледнее и бледнее, и мерк, и гас, вздрагивая все реже…
- Даххи! - высокий женский голос вспорол вязкую илистую тишину, как светлая сталь яростного клинка.
Спутник Этана обернулся, яростно зашипев, странно выгибаясь, вытягиваясь сгустком непроглядной тьмы, лицо его вытянулось в узкую длинную морду, волосы выстелились тяжелой гривой, и в пасти сверкнули длинные клыки. Глаза засветились болотной зеленью, зубы клацнули в воздухе, и неведомая тварь заржала - будто издеваясь.
- Даххи! - голос прозвучал снова, и оглянувшийся Этан увидел Эшлинг, встрепанную, взъерошенную и злую, похожую на мокрую кошку. Она стояла, вцепившись в каменные перила, на самом верху лестницы, ступени которой уходили под черную воду, ветер трепал ее широкую юбку, и в ее волосах сверкали яростные молнии вернувшейся грозы.
Тварь заржала снова, скалясь еще больше. Река плескалась, обтекая бархатную шкуру, грива стекала вниз, обращаясь в потоки воды, дождь бушевал вокруг, и, казалось, будто река прибывает и прибывает, намереваясь смыть с лица земли людской город.
И Этан вскинул руку в извечном защитном жесте, сам не понимая, зачем и почему. Я не твоя добыча, откуда-то сама собой пришла мысль. Я не твоя добыча.
И полыхнул огонь.
..Он пришел в себя почти сразу - по колено в черной ледяной воде. Дождь продолжал лить, но речные волны схлынули, и ушла вязкая тишина…и твари не стало. Перед ним стоял на коленях тот самый смуглый человек, только одетый теперь во что-то странное, будто сооруженное наспех из кожи, кусков меха и бронзовых бляшек, и его черные косы струились по плечам, уходя под воду, и только лишь прежним темным огнем горели огромные глаза.
Кэльпи, пришло опять неизвестно откуда. Кэльпи, речной кэльпи.
- Даххи! - Эшлинг сбежала по ступеням и опустилась на колени рядом с оборотнем, обняла, стиснула руками из всех сил. Тот вцепился в ее руки и исподлобья глянул на Этана.
- Проклятые королевские чары, - голос кэльпи еще отдавал конским ржанием. - Откуда мне было знать-то…
- Что - знать? - Эшлинг медленно перевела взгляд на Этана, прищурилась, разглядывая, раздумывая. - Чары?.. Так это…так вот кто ты…
- Он и есть, - Даххи норовисто встряхнул мокрой гривой, - ну откуда, откуда, как мне догадаться? И шкуру подпалил…
- Заткнись, - холодно уронила женщина. Она поднялась с колен и встала, гордо и прямо, будто на ее мокрых волосах сверкала корона, и не облеплял плечи вымокший плащ, накинутый второпях, а укутывала их, согревая, драгоценная мантия на меху серебряных лис. Этан поклонился ей, и дочь королей опустила ресницы.
- Ты обо всем забудешь к утру, - наконец произнесла Эшлинг. - И обо мне забудешь. Уходи, Проигравший. Твой путь начался не здесь, и не здесь ему закончиться. Уходи, оставь меня…оставь нас.
И он повернулся, и ушел, не сказав ни слова, и растворился в вечернем тумане города, и Эшлинг, рыжая Эшлинг, серебряная кровь Зимних королей, долго-долго смотрела ему вслед.