(no subject)
Груз в моих руках - тельце ягнёнка - был не более четырёх-пяти килограмм. Но тянул к земле с неимоверной силой. Хотелось лечь на земляной пол, закрыть глаза и уснуть. Навсегда. «Ты не смогла… не успела… тебе нельзя доверять живых существ… Эгоистичная инфантилка, ты не в состоянии принять решение и нести за него ответственность!» Голоса в моей голове множились, обвиняли, смеялись с издёвкой. Медленно, через силу, я поднялась по ступеням, ведущим в дом.
Тельце ягнёнка я положила в сенях на морозильный ларь. Нужно было что-то придумать. Что-то решить. Спасти стадо. Не потерять собаку с кошкой. Медленно, словно продираясь через густеющий на глазах кисель, я подкинула дров в печь. Машинально проверила наличие новых трещин и тягу (печь сложили в начале ноября и топить её в полную силу нужно было с оглядкой). Поставила греться воду в ведре. Надела второй свитер - у компьютера холодно: сильно дует даже при раскалённой печи от затянутого толстой плёнкой окна.
Я никогда не умела торговать. В моём советском детстве не было понятия предпринимателей. Были спекулянты. Рынок в семье считался печатью прокажённого. Нет, моё отношение к тем, кто там торгует, не было пренебрежительным. Но ОКАЗАТЬСЯ САМОЙ в роли торговки? Это было хуже, чем стать дворником, не поступив в институт.
Но сейчас нам нужна была надежда. И корм скоту до переезда. Близился Новый Год и праздник был нужен. Как дверь в новую жизнь. Как глоток вожделенной свободы. Нет, о самоуважении я не думала. От него давно остались лохмотья, да и за что можно было меня уважать? Я не видела. Впрочем, рефлексии надо было отодвигать в сторону. И, собравшись с духом, я начала первое письмо. Письмо в прошлое.
Целый день я писала и договаривалась. В промежутках делая домашние дела. Сестра пришла с отработки, и мы пообедали. Заканчивалась мука, но на буханку хлеба ещё хватало. Крупы было на несколько дней. Но чем кормить собаку? Для остальной скотины еды было на дня на два-три.
Сестра ушла снова на кролеферму. А я осталась с перепиской и призраком скулящей собаки перед глазами. Надежды замерли безмолвными нахохленными воробьями. Как во сне я вышла в сени.
Взяла в руки чёрное тельце и… принялась разделывать его на куски, сдирая примёрзшую шкуру.
К вечеру в доме пахло кашей на крепком бульоне. Кошка уютно нализывалась, а взятая в дом на ночь собака сыто щурила глаза. У нас появилось несколько дней на ожидание.
Спасительное письмо пришло на следующий день. У меня готовы были взять свинину по приличной цене, пару кроликов. В Питере. Предстояло забить поросёнка, подготовить мясо к продаже (то есть неким волшебным образом опалить тушу и разделать), отвезти всё это в Питер (электронные билеты мне в помощь). С забоем кроликов проблем не было - это я освоила ещё в первый год деревенской жизни. Но поросёнка… самостоятельно… и опалить… Может, всё-таки кто-то поможет?
Я отправилась к соседу, починившему нам свет при переезде. Путаясь, смущаясь, объяснила ситуацию его жене. Она развела руками: нет его дома. Работы нет - ушёл в лес. Да, он тоже уволился. Выдавив из себя слова сочувствия, я отправилась домой. Предстояла коррида. Я против поросёнка. Мои невразумительные девяносто против его литых пятидесяти. Мои убогие, как мне внезапно показалось, знания против его инстинктов. Белые руки против чёрных копыт.
Я должна была забыть музыку, внушённое с детства отвращение к торговле, налёт воспитания, собственную неуверенность. Ты, кажется, считала, что умеешь выживать? Выживай. Кто так сказал? Жизнь мне? Я сама себе? Нельзя убивать и есть человека. Всё остальное - можно.
Я готовилась к схватке. Этот поросёнок был нашей жизнью. Жизнью собаки, кошки, нашего маленького стада. Моей и сестры.
Острый нож. Верёвка. Фонарь. Вторая верёвка для поднятия туши. Таз и ведро. Всё готово.
Мне не было бы страшно, если бы я никогда не видела ран на кабаньей охоте. Да, поросёнок меньше кабана. Но и я слабее охотника. Я не шла зарезать бедную свинку. Я отправлялась на настоящий бой.
Вначале сестра пыталась мне помочь поймать за ноги и удержать кабанчика. Минут через сорок она сдалась. Ушибы рук и неоднократное падение в навоз, а ей на следующий день на работу. Я тоже вышла перевести дух.
Надежд на помощь не было. Начался второй раунд.
Загон два метра на полтора. По соседству коза, в ужасе лезущая на стену: кабанчик начинает рычать и кидаться, резким рывком уходит от захватов и с грохотом врезается в стены на поворотах. Руки и верёвка давно скользят по нему, но я не оставляю попытки. Сквозь злые слёзы нарезаю круг за кругом, делаю попытку за попыткой.
Петля накинута и мне удалось захватить и подтянуть одну его ногу. Об отсутствии страха у животного речи уже не идёт. Боюсь всего: что мясо станет невкусным, что не смогу и тогда провал… полный… Дёргаю верёвку на себя, но с куда большей силой дёргает кабанчик и снова бежит по кругу, а я лечу в грязь, стараясь хотя бы не выпустить петлю… Пот заливает глаза, дышу сипло и с присвистом.
Я не помню сколько было попыток. Но вдруг я осознала, что лежу на туше, продолжая придавливать её собой, хотя кровь вот-вот перестанет сочиться из взрезанной артерии. Ватная слабость не позволяла встать. А надо было торопиться. Таз. Зову сестру. Вторая верёвка. Попытки вздёрнуть тушу через крюк. Руки стынут до боли, до обморока: на улице минус тридцать и ветер, а свет в сарае только из распахнутых дверей-ворот. Надо дать стечь крови. Надо разделывать тушу.
Соломы у нас не было. Газовой горелки и паяльной лампы тоже. Шкуру пришлось снимать, утешая себя тем, что из шкуры с салом можно наварить много собачьей каши, а на клочки щетины бывшеприютская собака вряд ли обратит внимание. Голову я надеялась заморозить, а потом опалить в сенных объедьях - на новогодний студень.
Разделано мясо было грубо: окорок, лопатка, рёбра. Но об этом я предупреждала, ещё когда договаривалась в письмах с потенциальными покупателями. Ни мой опыт, ни размеры туши не предполагали вырезки и прочих изысков.
Взвешено. Упаковано в пакеты из сетевого магазина. Билет на поезд есть. Осталось добраться до вокзала ночью, когда ни о каких автобусах и попутках нет речи, потом добраться до родного Питера и получить деньги.
Поездка на колченогом такси сквозь метель. Бессонница поезда. В голове стучит: не хочу зависеть ни от кого! Работать на частника? Зависеть от чужой помощи? Нет. Нет. Нет. Я понимала, что всё равно буду зависеть. От удачи, государства и его законов, от рынка… От многого. Но в моих силах сократить список зависимостей. Я должна научиться всему, чему смогу.
Мы выживем. Мы сбежим. Я научусь.
В моих руках были деньги. И старая дорожная сумка с двадцатью тремя килограммами комбикорма. Я шла пешком по тёмному заснеженному шоссе, волоча за собой груз. Впереди была свобода и новый виток жизни. Жизни с верой в свои силы.
Тельце ягнёнка я положила в сенях на морозильный ларь. Нужно было что-то придумать. Что-то решить. Спасти стадо. Не потерять собаку с кошкой. Медленно, словно продираясь через густеющий на глазах кисель, я подкинула дров в печь. Машинально проверила наличие новых трещин и тягу (печь сложили в начале ноября и топить её в полную силу нужно было с оглядкой). Поставила греться воду в ведре. Надела второй свитер - у компьютера холодно: сильно дует даже при раскалённой печи от затянутого толстой плёнкой окна.
Я никогда не умела торговать. В моём советском детстве не было понятия предпринимателей. Были спекулянты. Рынок в семье считался печатью прокажённого. Нет, моё отношение к тем, кто там торгует, не было пренебрежительным. Но ОКАЗАТЬСЯ САМОЙ в роли торговки? Это было хуже, чем стать дворником, не поступив в институт.
Но сейчас нам нужна была надежда. И корм скоту до переезда. Близился Новый Год и праздник был нужен. Как дверь в новую жизнь. Как глоток вожделенной свободы. Нет, о самоуважении я не думала. От него давно остались лохмотья, да и за что можно было меня уважать? Я не видела. Впрочем, рефлексии надо было отодвигать в сторону. И, собравшись с духом, я начала первое письмо. Письмо в прошлое.
Целый день я писала и договаривалась. В промежутках делая домашние дела. Сестра пришла с отработки, и мы пообедали. Заканчивалась мука, но на буханку хлеба ещё хватало. Крупы было на несколько дней. Но чем кормить собаку? Для остальной скотины еды было на дня на два-три.
Сестра ушла снова на кролеферму. А я осталась с перепиской и призраком скулящей собаки перед глазами. Надежды замерли безмолвными нахохленными воробьями. Как во сне я вышла в сени.
Взяла в руки чёрное тельце и… принялась разделывать его на куски, сдирая примёрзшую шкуру.
К вечеру в доме пахло кашей на крепком бульоне. Кошка уютно нализывалась, а взятая в дом на ночь собака сыто щурила глаза. У нас появилось несколько дней на ожидание.
Спасительное письмо пришло на следующий день. У меня готовы были взять свинину по приличной цене, пару кроликов. В Питере. Предстояло забить поросёнка, подготовить мясо к продаже (то есть неким волшебным образом опалить тушу и разделать), отвезти всё это в Питер (электронные билеты мне в помощь). С забоем кроликов проблем не было - это я освоила ещё в первый год деревенской жизни. Но поросёнка… самостоятельно… и опалить… Может, всё-таки кто-то поможет?
Я отправилась к соседу, починившему нам свет при переезде. Путаясь, смущаясь, объяснила ситуацию его жене. Она развела руками: нет его дома. Работы нет - ушёл в лес. Да, он тоже уволился. Выдавив из себя слова сочувствия, я отправилась домой. Предстояла коррида. Я против поросёнка. Мои невразумительные девяносто против его литых пятидесяти. Мои убогие, как мне внезапно показалось, знания против его инстинктов. Белые руки против чёрных копыт.
Я должна была забыть музыку, внушённое с детства отвращение к торговле, налёт воспитания, собственную неуверенность. Ты, кажется, считала, что умеешь выживать? Выживай. Кто так сказал? Жизнь мне? Я сама себе? Нельзя убивать и есть человека. Всё остальное - можно.
Я готовилась к схватке. Этот поросёнок был нашей жизнью. Жизнью собаки, кошки, нашего маленького стада. Моей и сестры.
Острый нож. Верёвка. Фонарь. Вторая верёвка для поднятия туши. Таз и ведро. Всё готово.
Мне не было бы страшно, если бы я никогда не видела ран на кабаньей охоте. Да, поросёнок меньше кабана. Но и я слабее охотника. Я не шла зарезать бедную свинку. Я отправлялась на настоящий бой.
Вначале сестра пыталась мне помочь поймать за ноги и удержать кабанчика. Минут через сорок она сдалась. Ушибы рук и неоднократное падение в навоз, а ей на следующий день на работу. Я тоже вышла перевести дух.
Надежд на помощь не было. Начался второй раунд.
Загон два метра на полтора. По соседству коза, в ужасе лезущая на стену: кабанчик начинает рычать и кидаться, резким рывком уходит от захватов и с грохотом врезается в стены на поворотах. Руки и верёвка давно скользят по нему, но я не оставляю попытки. Сквозь злые слёзы нарезаю круг за кругом, делаю попытку за попыткой.
Петля накинута и мне удалось захватить и подтянуть одну его ногу. Об отсутствии страха у животного речи уже не идёт. Боюсь всего: что мясо станет невкусным, что не смогу и тогда провал… полный… Дёргаю верёвку на себя, но с куда большей силой дёргает кабанчик и снова бежит по кругу, а я лечу в грязь, стараясь хотя бы не выпустить петлю… Пот заливает глаза, дышу сипло и с присвистом.
Я не помню сколько было попыток. Но вдруг я осознала, что лежу на туше, продолжая придавливать её собой, хотя кровь вот-вот перестанет сочиться из взрезанной артерии. Ватная слабость не позволяла встать. А надо было торопиться. Таз. Зову сестру. Вторая верёвка. Попытки вздёрнуть тушу через крюк. Руки стынут до боли, до обморока: на улице минус тридцать и ветер, а свет в сарае только из распахнутых дверей-ворот. Надо дать стечь крови. Надо разделывать тушу.
Соломы у нас не было. Газовой горелки и паяльной лампы тоже. Шкуру пришлось снимать, утешая себя тем, что из шкуры с салом можно наварить много собачьей каши, а на клочки щетины бывшеприютская собака вряд ли обратит внимание. Голову я надеялась заморозить, а потом опалить в сенных объедьях - на новогодний студень.
Разделано мясо было грубо: окорок, лопатка, рёбра. Но об этом я предупреждала, ещё когда договаривалась в письмах с потенциальными покупателями. Ни мой опыт, ни размеры туши не предполагали вырезки и прочих изысков.
Взвешено. Упаковано в пакеты из сетевого магазина. Билет на поезд есть. Осталось добраться до вокзала ночью, когда ни о каких автобусах и попутках нет речи, потом добраться до родного Питера и получить деньги.
Поездка на колченогом такси сквозь метель. Бессонница поезда. В голове стучит: не хочу зависеть ни от кого! Работать на частника? Зависеть от чужой помощи? Нет. Нет. Нет. Я понимала, что всё равно буду зависеть. От удачи, государства и его законов, от рынка… От многого. Но в моих силах сократить список зависимостей. Я должна научиться всему, чему смогу.
Мы выживем. Мы сбежим. Я научусь.
В моих руках были деньги. И старая дорожная сумка с двадцатью тремя килограммами комбикорма. Я шла пешком по тёмному заснеженному шоссе, волоча за собой груз. Впереди была свобода и новый виток жизни. Жизни с верой в свои силы.