Золушкам всех стран
еще не успел бархат сидений по заграничному блестящей машины принять мой обтянутый серым шелком ‘ад, как Он ловко зацепившись за каблук сдернул эти инквизиторские примочки я я испытала ортопедический оргазм, распластав ступню по звездному рельефу коврика...
я не фанат споров, но все случается первый раз, а уж то каким оно пойдет путем и вовсе отгадать нельзя...
- красотта! - жадно облизнувшись сказала Натта
(да, все так и было с парными буквами «т»)
бежать было некуда и я осталась. ни на йоту не понимая, во что вписалась на этот счастливый раз.
- это будет занудно и, конечно, пафосно... но все можно пережить если набираться сидя, тем более, что ты не из нашей тусовки...
ой) вы наверно думаете, что я, как всегда; а между тем это совершенно особая история! та самая сказка про гусеницу, которая не играла в куклы - про вашу, непокорную, не прислуживающую ни кому.
в старших классах, когда я уже завязала с революционной деятельностью, начала носить юбку и решила быть счастливой, у меня случился комплекс высокого роста.
эта ‘опа произошла не связанно ни с чем, не будучи ни в одной компании самой высокой, не являясь произведением великанов, не собираясь в Лиллипутию, просто ощущение прилетело в весеннюю форточку и прилипло изнутри мозга. там было людно и тепло, чувство укоренилось и я приняла обет не ходить на каблуках никогда! а в те времена «никогда» представлялось бесконечно прекрасным, как река обнимающая горы и таким же абсурдным, как первое правило инженера.
дни маршировали свое, я стирала одни кроссовки за другими[и все у меня было путем.]
и все у меня было путем.
Наташа была дочерью дипломата, сестрой Фела и истерикой всей компании прожигателей жизни в которой я проводила время, оставшееся от школы и семьи. это было время колокольчиков, форцы и идеалов высоких, как телеграфные столбы.
я дружила с пожилыми музыкантами, как всегда, это получилось случайно. мы выбирали исполнителей на день рождения какого-то родителя и отслушивали н’цатую по счету кварту, когда все пошло не по плану...
если бы он не был втрое старше меня, можно было бы сказать, что я влюбилась. он играл на саксофоне, я носила шелковый мешок вместо всего и мы замечательно свинговали. не знаю, что вкладываю в это, приятно звучащее слово, и что оно означает на самом деле, но это было славное время. я зачастила в его клуб, сопровождавшие меня обросли подначками разной остроты, лабухи тоже подкалывали нас, обещая взять меня в квинтет и вечера пролетали незаметно.
суть спора сводилась к тому смогу ли я станцевать чарльстон на рояле
то есть сначала речь шла смогу ли я сделать это под рояль, потом под роялем* потом на...
и как то все это переросло в то, что придется разухориться, раздеться, разуться и что-то про одежду, брошенную на берегу и пляжных воришек и выпить море, причем почему то из туфельки Золушки и смена белья, начавшаяся с тыкв и когда я уже во всю отплясывала на столе оказалось, что от моих кроссовочек остались только цветные шнурки и непонятным образом объявившиеся туфли
меня поймали на том, что я пообещала станцевать в чем угодно.
- это как жарить блины, - сказала я
- это как вы жарили джаз? - спросил зачинщик многоходовки, приподнимая бровь, что делала его похожим на арлекина, только что отправившего Коломбину на курсы переквалификации
а когда реальность предстала, лошадью, надышавшейся планов... передо мной оказалась пара бархатных лодочек на каблуке превышавших длинной количество моих лет.
выглядели они на удивление уютно, тогда казалось, что этот Черт не так уж и страшен, да и горошинки синкопы все еще скакали в моей голове, так что я лихо кивнула, принимая обязательство присутствовать в маскарадном костюме (ако платье приличной наружности и моего размера) на ежемесячном собрании юных любителей американской культуры и путешествий, контролируемых послом лично и при посредничестве его сына, бывшего украшением нашей ячейки высшего общества.
он попросил и я согласилась примерить бархатный башмачок, обязанный меня сопровождать этим вечером преодолевая все детское упрямство, замешанное на страхе изменений, фантазиях вуду и ожогах аутизма...
- оно серое!
- нет
- оно серое, серое, серое!!!
- нет.
- ты хочешь сделать из меня мышь!?!
и он рассмеялся...
я всегда была безоружна пред простыми вещами
тогда была война, и я сражалась за право быть уродом, а он за возможность «какого черта! просто быть» и, кажется, я проигрывала
платье действительно было серым, с таким розовато дымным отливом
тогда я еще не знала Гумилева и вся моя поэзия была под вуалью его жены**
внутренние истерики, поза мыслителя «над пропастью не ржи», бесконечный бег от человека к животному, и череда ледниковых периодов, заставлявших трескаться душу до мозжечка
он каждый раз поднимал меня на руки и переносил через очередное смоляное озеро, придуманное мной
удивительно было даже не его упорство, а то, что к нему ни когда эта смола не прилипала
он уже был черным
и перья у него отливали небом
это был самый странный Ангел из ниспосланных мне
раз в 27 дней (это точно было сделано, что бы все заколебались, бо тут ни о какой красоте не могло идти речи***) система собиралась и давала отчеты всем заинтересованным пиплам. так как все было официально, они приходили в одежде «как это делают в хороших семействах» время всегда было около четырех, там был крюшон и столько чопорности, что ее можно было сматывать в рулоны и оборачивать дворцы съездов и разъездов
но кто в то время считал... они просто собирались и представляли старый свет
- всего лишь игра, - объясняла Натташа (в это слово было сложно вставить букву Т, но она сттаралась изо всех сил))
- словно я дикая гиена, а они костть?
моя язвительность припудривала стены зеленым...
в платье меня впихивали втроем. оно было чуть ниже колена. с гипюровыми рукавами и маленьким бантиком на верхней застежке (розовым!)
сейчас я бы убила за такое, тогда, я изворачивалась угрем на сковородке, но их было больше и я пообещала.
мне пришлось уступить
пришлось позволить испачкать мое лицо кремом и какой-то еще пакостью с приятным запахом
пришлось научиться одевать чулки
(тому, кто считает, что это просто, особенно мальчикам... настойчиво предлагаю попробовать, причем, учитывая тогдашнюю инородность объекта для меня, предлагаю сделать это левой рукой, посмотрим, хватит ли вам потом сил обливаться хохотом (это не говоря о том, что в них придется еще и остаться, еще нужно будет ходить, улыбаться и еще не падать с этих чертовых каблуков (ходить на каблуках попробуйте тоже!)))
единственное сравнение, которое приходило на ум было смирительной рубашкой (да, такой опыт к тому времени у меня уже был), но там не требовалось заботиться о том, что делать с руками, да и ходила я в ней не далеко
- что бы не произошло, - напутствовали меня, - улыбайся
- а книксен делать? - живо интересовалась я и лавины незрелых румян обрушивались на их идеально уложенные головы
до моей рука стилиста дотянулась тоже, все, что я смогла выторговать путем долгой мрачной отповеди, случившийся на кухне из которой выпала дверь, сводилось к тому, что волосы сом не укоротят (хотя этот стрелянный павлин, который ведал прекрасным и высокопрофессионально закатывал глаза, высыпал не мало позолоченных букв, соблазняя меня - я была непреклонна и демонстрировала острые, как черт знает что ногти, подробно объясняя как буду использовать их, если что то пойдет не по плану)
вот, например, Русалочка...
у нее там было что-то про «идти, как по острым ножам» или «битому стеклу». ну это когда, путем сложных манипуляций она таки получила ноги вместо хвоста. так вот, мне досталось ощущение, что стекло засыпали в позвоночник, вместо мозга
потому, что надо было реально потерять разум, что бы подписаться на это дефиле, ради сомнительного удовольствия чарльстона под старый сакс
я одновременно должна была примириться с тем, что сломаю себе ногу, шею и хвост, если грохнусь с этой бархатной прелести. но честь или те представления, которые я смогла насобирать в нагрузку к своим годам, держали меня прямой, как стрела и помогли прошествовать к единственному королевскому креслу, в которое я уговорила принести мне тот самый крюшон.
ощущения были настолько необычными и всеобъемлющими, что я почти не разговаривала, что позволило произвести мне впечатление великосветской задаваки, на перманентной диете
так как сама мысль о изменениях положения сложнее улыбки вызывала в моем организме решительный протест
платишко врезалось во все ребра, а туфельки испанским макаром сводили мышцы к подобию отжатого белья, трижды прокипяченного и брошенного в корзину кресла умирать
мысль что то съесть казалась абсурдной, алкоголь бесславно нагревался, а все о чем я могла думать как расстегнуть пуговицы на спине не привлекая внимания
воспоминания о дороге сюда были столь яркими, что даже мысль об освобождении из всей этой одетой светскости не могла пробиться сквозь муку чувств
я сидела и проникалась сочувствием к Золушкам всех стран
в сторону инквизиторов, создающих обувь я посылала лучи ненависть, долженствующие превратить их в выжженную пустыню, набитую в узкий мешочек, скроенный из их собственной кожи...
из машины я вышла босой, а раздеваться, кажется начала в лифте, тут уже было не до условностей, я умоляла снять это все с меня, как не каждая взбесившаяся невеста, молит о «уже сколько действительно можно терпеть» начале исполнения долга от испеченного супруга
но утро на следующий день описать нельзя! для этого нет ни букв ни препинании...
первых минут десять я даже не могла понять что произошло.
мне вшили новые мышцы? они сделали это пока я спала и теперь я буду ихтиандром? и, чем собственно мешал хвост этой дуре Русалке!?!
когда я посмотрела на свои ноги, самым шокирующим было не столько их наличие, но совершенная не поврежденность
как можно было создать столько мук внутри, не повредив поверхность осталась для меня загадкой
а мысль «никогда» по направлению к обуви отделяющей меня от земли больше чем на пару сантиметров, превратилась в бетонный обелиск.
кто знал, что Белое Рождество было не за горами, а там и танец с Грифом и новая клятва не умирать, пока есть возможность ходить на высоких каблуках и ни стареть и розовое белье...
- каблуки оказались не вопросом красоты или удобства, а тем самым объектом, который перекраивал привычное, подбитое мешковиной облупленных парадных, пространство
и оно было изменено, выгнуто потягивающейся кошкой навстречу заре, о которой в вечеру могут грезить только абсурдные романтики, умирающие ради сентября
было вычищено метлой из раннего ивняка, оставившего не рубцующиеся следы писем переживших своих адресатов
было горячим льдом, обожженных танцем пальцев и битых горшков из горного хрусталя
но память...
она всерьез сохранило лишь:
- его рука скользнула по моей ступне, словно прошептала что-то ахилу и, вытягивая электрический провод из сухожилий, вознеслась, выдохнув в подколенную впадинку настолько нежное, что этому не нашлось слов...
_________________
*был в те времена спирт Рояль, о нем и шла речь
** речь идёт про строчку «дымно-розовая заря» из стихотворение Гумилева Жизнь и «сжала руки под черной вуалью» Ахматовой
*** есть мнение, что все или для удобства или для красоты...