(no subject)
каждый лист бумаги это чья-то судьба,
в которой, может быть, ты, делаешь ошибки
я прервала это разговор десять лет назад потому, что количество возможных эпиграфов превысило собой все возможные рассказы
нужно было начинать жить, а не цитировать чужие жизнь
чем я и занялась, не упуская, впрочем, из виду тот самый кусочек бумаги, который был проще некуда ровно до момента, пока надо было все это обернуть в слова
вещи всегда пороще до наших прикосновений, до вмешательства нас в их жизнь
бумага как квинтэссенция этой тезы
чем чище она, тем сложней начать, тем сильнее тянет извиниться и убрать ее в никогда не надписанный конверт
бумага дана нам, чтобы запирать слова
ловить, как мотыльков на свет и навсегда оставлять застывшими жизнями в сонном королевстве
точно как в сказке, только целовать их ни кто не придёт
как облака это души неба, так и бумага - лесная душа,
[я люблю все это: облака, лес, бумагу.]
я люблю все это: облака, лес, бумагу.
я спрятала карандаш, отставила пузырек с лаком подальше, включила лампу и просыпала соль, что еще я могла совершить, что бы пробудить своих демонов?)
бумага... тут, как никогда, дело не в размере, тут важен тот, кто оставил на ней след
среди горы разных штук, бережно перевозимой мной по всем островам моего проживания, есть каталожная карточка с неполным десятком слов, сложенная пополам, которую я никогда не раскрываю, не перечитываю и даже не смогу сходу сказать в какой из многочисленных коробок храню
она был приложением к подарку, которого я уже и не помню, подаренного мне неважно когда, которое я хотела отправить вместе с упаковочной бумагой в мусор, но, помниться, тогда не смогла, стыдливо вложила в какую-то книгу и продолжила жить
что значило бы оставить ее специально? что такого мог изменить этот кусок бумаги, что не смог изменить человек, надписавший ее...
слова, как картина - они твои только пока ты пишешь их, переворачивая лист, ты отпускаешь их и они уже не принадлежат никому
я люблю писать письма, мне нравиться, что этот след остается помимо...
я редко перечитываю то, написанное, что у меня осталось, как не перечитывала эту не_открытку, отданную мне много лет как
потревоженная чернилами, бумага становится живой, словно в голема вложили душу, словно тот самый фосфоресцирующий на дне моллюск* был рождён для освещения именно твоих дней
можно сколько угодно превозносить натуральность бумаги, аутентичность чернильного состава слов и/или форму конверта, до той самой хрипоты обсуждать что лучше, рис или хлопок, угольный карандаш или экстракт секретных грибов
правда в том, что как только бумаги касаются слова, она становиться лишь
лишь хранилищем информации, чувств, отражением жизни
не больше, чем оттиском писавшего, не меньше, чем оттиском его
как некоторые верят, что фотографии хранят часть нашей души, так и я верю в буквы, образующие слова
бумагу возможно сжечь, но написанное на ней вечно
как...
пачка масла, две батарейки, хлеб, пижама
навсегда погружаются в небытие относительно нашего существования, в бесконечность подобных списков, галерею слов, в недосягаемое пространство для рук
мир памяти и остановки живых
бумага - это тень того, для кого собранны были слова
те, самые важные, пусть и не_совершенно_памятные
то, что остается, когда мы исчезаем, как море, заметенное снегом лет, и воздух расписывают те самые сосны, которые уже не перевести в страницы
мы растворяемся в нигде, пропадаем из виду*
я знаю почему храню среди чернильной болтовни ту,
не раскрываемую никогда
как мостик, края которого забыли по разным сторонам
что бы ни одна буква не выпорхнула в тишину
чтобы когда мое сердце остановиться, и часы уйдут
останется строчка текста в вышине -
Олька, больше всего на свете я хочу, что бы ты была счастлива
______________________
* тут очень важно знать стихотворение Бродского
Шведская музыка
К. Х.
Когда снег заметает море и скрип сосны
оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз,
до какой синевы могут дойти глаза? до какой тишины
может упасть безучастный голос?
Пропадая без вести из виду, мир вовне
сводит счеты с лицом, как с заложником Мамелюка.
…так моллюск фосфоресцирует на океанском дне,
так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,
так довольно спички, чтобы разжечь плиту,
так стенные часы, сердцебиенью вторя,
остановившись по эту, продолжают идти по ту
сторону моря.
1975